Год мертвой змеи

И уже не говоря о том, что это само по себе практически невозможно, топить авианосцы придется бомбардировщиками «Ил-28», на которые, по докладам разведки, и делают основную ставку китайцы. Больше пока нечем. Или заставить Москаленко с его эскадрой умереть, разменяв себя и свои корабли на одну оперативную группу американцев из одного-двух тяжелых флотских авианосцев. Ту, что окажется рядом... Но в любом случае для этого нужно решение Москвы, а для его принятия и донесения до исполнителей может уже не хватить времени. И вот это не изменить уже ничем.

– Разведка... – произнес генерал вслух, с яростью, тоской и злобой глядя на плохо оштукатуренную стену своего кабинета. – Мне нужна разведка... Как?

Вопрос не был обращен ни к кому. У него имелось достаточно мощностей инструментальной разведки, плюс доступ к результатам разведки силовой, чтобы получить такое количество фактов, которое он не сможет переварить, даже обходясь совсем без сна. Химическое оружие, атомное оружие, замеченные у противника типы боевых и военно-транспортных самолетов и вертолетов, количество отмеченных пересечений ими линии фронта, обнаруженные вражеские корабли и транспорты – то ли с десантом, то ли нет... Все это было или здесь, на его столе в посольском кабинете, или в сейфах советской военной миссии, или уже на пути в Москву. Или уже там, в Дальневосточном управлении Генерального Штаба, либо же на столе у Самого. «Сталин наверняка сможет разобраться со всем этим, – с надеждой подумал генерал Разуваев. – Раньше это ему удавалось всегда. Ну, может быть, кроме одного-единственного раза...»

И тут же, не давая себе почувствовать облегчение, он подумал о том, как сильно товарищ Сталин сдал за последнее время. Его фотографии в газетах не изменились ни на черточку, но они ничего не значили – улыбающийся строгий генералиссимус на портретах, один из которых висел прямо над его головой (генерал не удержался и посмотрел), не имели абсолютно ничего общего со старым, усталым человеком, один взгляд которого заставлял боевого, много чего прошедшего генерал-лейтенанта вытягиваться по стойке «смирно». В военной ситуации, в том, что из происходящего важно, а что шелуха, мог бы разобраться опальный ныне Жуков. Но и его нет. Помощи просить не у кого, как обычно и случается.

– Разведка... – снова сказал генерал. – Капитан!

Ничего не произошло, и это разозлило его еще больше.

Только после второго его окрика дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели появилась голова адъютанта.

– Что – перевод? – потребовал от него главвоенсоветник.

– Виноват, товарищ генерал-лейтенант, не знаю.

– Почему?

Выражение на лице капитана появилось такое, что генерал чуть не взорвался от злости и только с очень большим трудом подавил в себе желание заорать.

– Узнать, – приказал он, и капитан исчез, даже не ответив «Есть». Пора менять его, пора. Засиделся он в подручных, ему бы роту, он бы был на своем месте. Или учиться, как он собирался поступить раньше. Если оба до этого доживут.

Через минуту адъютант появился снова, догадавшись сначала стукнуть в дверь. Переводчики еще работали, как работали они непрерывно, посменно, круглые сутки, оглашая комнаты стуканьем пишущих машинок и невнятным бормотанием на местных языках и диалектах. Но часть документа была уже готова, и они предложили на выбор: взять несколько готовых страниц или подождать всего целиком – что может занять еще до получаса.

Переводили офицеры его личной бригады военпереводчиков, «с листа», но независимая проверка перевода была обязательна всегда. Плюс их сдерживала машинопись. Если бы выписать из Союза с десяток девчонок-стенографисток или машинисток, это ускорило бы работу чуть ли не вдвое, но представить здесь женщину из дома было невозможно, а взять местных, пусть даже знающих русский язык и машинопись, было так же невозможно – хотя и по совершенно другим причинам.

– Давай, – приказал генерал, решив, что к тому времени, как он переварит начало документа, переводчики вполне могут успеть. Еще через две минуты в руки ему легло несколько едва ли не теплых желтоватых листков. Он выругался было, увидев синий шрифт, поскольку ненавидел пачкать руки копирочными копиями, но сразу же понял, что ошибся – просто это была синяя лента.

О существовании этого документа ему доложили с утра. Это был выкраденный или захваченный какой-то удачливой разведгруппой корейских коммунистов приказ командира одного из саперных батальонов лисынмановцев кому-то из своих подчиненных. Приказ был длинный – страниц на пять или шесть. Даже не приказ – инструкция с упоминанием сразу нескольких видов инженерной техники: колейных понтонно-мостовых парков, плавающих транспортеров и так далее.

И что? Проглотив текст одним махом, генерал почувствовал разочарование. Тьфу-ты... Лейтенант-разведчик, посаженный им работать с корейскими товарищами, докладывая утром информацию за предшествующий день, особо отметил этот документ – как, возможно, имеющий отношение к наступательным планам интервентов. И поскольку генерал только об этом сейчас и думал, то ждал перевода уже не первый час. И вот такая ерунда... Дурак-лейтенант или не знал о чем говорить, или просто недопонял. Сам посол Союза Советских Социалистических Республик в КНДР говорил на корейском еще хуже лейтенанта, но ему было простительно. В этом же случае предстояло разбираться... будто у него есть на это слишком много времени.

И ведь главное – так бывает почти всегда. Если заранее высоко оцениваешь что-то неизвестное, то получаешь в итоге или разочарование, или прямой щелчок судьбы по носу. Какой-нибудь майор или подполковник в Москве, работающий на Главное инженерное управление армии, уписался бы от радости при виде такого документа, а здесь он бесполезен. Ни сведений о том, сколько этих понтонов и транспортеров у корейцев есть, ни подробностей, как американцы производят передачу техники их частям. Только некоторое количество характеристик и многочисленные призывы беречь технику. Бред.

Генерал быстро проглядел остальные листы, принесенные вновь появившимся капитаном. Да, невозможность обработать и интерпретировать быстро разрастающийся ком в основном малополезной информации – это как раз то, что, в конце концов, губит любого прогнозиста... Разуваев поднял голову и обнаружил перед собой так и не ушедшего адъютанта.

– Что? – спросил он, стараясь не раздражаться хотя бы в том случае, когда для этого нет прямого повода.

Капитан замялся, и генерал заставил себя потерпеть еще мгновение. Это оказалось правильным, верным решением, потому что капитан произнес невероятные, невозможные в его устах слова: „Pon rep“[67 - «По моему слову» (Нечасто используемое английское выражение).]

– Повтори, – потребовал главвоенсоветник.

– Pon rep.

Повисла секундная пауза. Генерал Разуваев переваривал известие о том, что московская спецгруппа наконец-то выходит с ним на связь, одновременно пытаясь понять, имеет ли его адъютант непосредственное отношение к ней, или просто ретранслирует условный сигнал, определенный заранее, еще в Москве.

– Товарищ генерал-лейтенант, там двое старших лейтенантов у входа. Они потребовали передать вам эти слова – сказали, что вы поймете.

– Да, я понял, – генерал нервно передернул плечами. Ожидавший его возвращения в Пхеньян документ не содержал почти ничего конкретного, и за последнюю неделю Разуваев несколькими разными путями пытался выяснить, что это за спецгруппа, о которой ему сообщили, и кто может входить в ее состав. Излишним любопытством, выходящим за рамки обеспечения собственной разумной безопасности, генерал не страдал, поэтому не слишком разочаровался неудачей. Но вот, кажется, все и определилось само. Хорошо это или плохо, покажет время. А пока следует делать то, что ему приказали люди, имеющие на это право по рангу и должности. Причем делать на совесть – что бы от него ни потребовалось. Иначе он жить не привык.

– Зови, – приказал он ждущему капитану и повернулся к столу, начав быстро завязывать папки тесемками и перекладывать лежащие россыпью бумаги лицевой стороной вниз. Сформировавшаяся в годы войны привычка профессионального штабиста никогда не давала сбоев: штабные документы генерал хранил как зеницу ока, поскольку хорошо представлял, сколько и чего они будут стоить, если на этот раз везучим окажется разведчик не Ким Ир Сена или Мао, а лисынмановец. А по лицу их, между прочим, не различишь.

– Разрешите? – стукнули в дверь. От входа в здание посольства (неприметное, но вмещающее столько советских офицеров, что их хватило бы укомплектовать штаты стрелкового батальона) до кабинета была всего минута ходьбы: этаж здесь имелся только один.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!

И второй тоже: «Здравия желаю, товарищ...»

Да, не близнецы, конечно. Один русак, второй азиат, – кажется, узбек. Представились: «старший лейтенант Зая и инженер—старший лейтенант Петров». Наверняка сперва корейцы, а потом и охрана проверили офицеров сверху донизу, но генерал потребовал подтверждающий их полномочия документ. Документ старшие лейтенанты предъявили. Он был серьезным, причем настолько серьезным, что нетрудно было усомниться в том, точно ли они указали свои звания. На «малиновые петлицы» непохожи – скорее всего действительно армейцы. Но в Москве было сказано, что через сигнал «Pon rep» связываться с ним будет собственно командир группы, коему потребуется оказывать содействие. И что, это будет один из старших лейтенантов? То есть это действительно просто разведвзвод?

В проходной комнате за открытой настежь дверью было человек восемь – капитан уже успел поднять «в ружье» весь «внутренний» штат его личной охраны. Любое событие, выходящее за привычные уже рамки налета вражеской авиации на расположенные в их секторе ПВО заводы и плотины, вызывало у капитана паранойю. Осуждать его за такое не стоило – вражеские диверсанты работали так, что у них можно было кое-чему поучиться даже нашим.

– Кто из вас командир спецгруппы? – прямо спросил главвоенсоветник, закончив искать неточности в документах и отослав адъютанта за дверь.

– Я, товарищ генерал-лейтенант.

Угу, Зая, который не азиат. Почему-то генерал такого ответа не ожидал: этот лейтенант выглядел значительно более тихим и незаметным. Впрочем, в разведке такое может и на самом деле быть плюсом. Сидит такой «тихий зая» в уголочке, под кусточком, все его игнорируют, а он тихонечко так собирает развединформацию. А потом вскакивает, диким голосом орет: «Хальт!» И в ту секунду, когда все застывают, открывает огонь из чего-нибудь скорострельного...

Разглядывая лейтенантов, генерал Разуваев некоторое время молчал. Потом чувство долга победило: по своим полномочиям эти двое якобы младших офицеров были практически равны ему, а возможно, в чем-то и превосходили.

Поэтому их можно было считать ровней по рангу. Ничего, при желании можно было припомнить и другие подобные случаи.

– Садитесь.

Сам он сел, не дожидаясь, пока лейтенанты поблагодарят. Плевал он на это. Слово «ну?» он все-таки не произнес, но почувствовать его наверняка было несложно, поэтому тот старлей, который назвался фамилией Зая, начал говорить. Говорил настолько интересные и неожиданные вещи, что генерал заслушался, изумленный происходящим. Фактически это был подарок судьбы в чистом виде: чтобы со стороны неожиданно пришел кто-то, добровольно пожелавший тебе помочь в сложный момент, – такого в своей карьере генерал не припоминал. Это как если бы ему при формировании подвижной группы для удара на Симферополь дали бы не один 19-й танковый корпус, а два. Тогда бы ему хватило сил преследовать отходящих немцев, даже отвлекаясь на те развороты, на которые он растратил свои бригады.

Наверное, не так уж сложно догадаться, о чем он думает последние недели – учитывая, что на столе лежит неубранная, легко узнаваемая штампованная алюминиевая коробочка из-под незапотевающих пленок к очкам противогазных масок, только-только доставленная в Корею с очередной партией грузов. Но все равно совпадение было редкое.

Понравилось ему и то, что свои слова разведчики подтвердили еще одним документом – причем не в пример интереснее того, который разочаровал его час назад. Генералу даже не хотелось раздумывать, откуда они его взяли. Протокол допроса военнопленного, перевод с фотокопии аутентичного на первый взгляд документа на чосонгыль[68 - Национальная письменность Северной Кореи. Полностью идентичную ей (за исключением ханмун, иероглифической части, отмененной в KНДР в 1947 году) письменность Южной Кореи принято при этом называть не чосонгыль, а хангыль.].

Американец, из 38-го полка 2-й пехотной дивизии I корпуса Восьмой, разумеется, армии США; рядовой, стрелок. Обычный такой солдатик, но рассказавший на допросе интересные вещи. Можно себе представить, как именно его допрашивали, когда он ляпнул первое слово на интересующую сейчас столь многих людей тему.

Интересно, как на это вышли офицеры спецгруппы? Неужели у них (или даже у Москвы) есть своя резидентура здесь, в войсковой разведке КНА?

– На него очень глубокое впечатление произвел захват, товарищ генерал-лейтенант, – сказал азиат, увидев, что Разуваев закончил читать перевод. – Разведчики у него на глазах закололи его напарника. Могли бы обоих взять, но предпочли не рисковать – и так на редкость тяжелый поиск был. Но в итоге получилось верно.

– Вы там были? – с изумлением спросил генерал. Если советские военнослужащие принимают участие хоть в каких-нибудь действиях, подвергающих их риску попасть в плен, значит, Москва ведет совсем уж опасную и страшную игру. Хотя то, что они все же пришли к нему, в эту картину не укладывается.

– Нет, товарищ генерал-лейтенант, – помотал головой командир спецгруппы, а за ним и елдаш[69 - Принятое в годы Великой Отечественной войны обозначение солдата-«нацмена», выходца из Средней Азии.].

– Но я присутствовал при втором допросе этого пленного. Задавал, так сказать, наводящие вопросы.

– Так...

Выждав с секунду, разведчик продолжил. Слушая его, генерал смотрел в пол, размышляя. Информацию, полученную при допросе пленного, ничего особенного из себя не представляющего новобранца-стрелка, можно было интерпретировать по-разному. Американские части понемногу пополняются, в том числе и собственно американскими военнослужащими. Учитывая, какое количество корейцев и европейцев служит в американских частях согласно разнообразным договоренностям, деталь это полезная, – хотя и совершенно не новая. Гораздо интереснее было то, что американцы, похоже, не слишком серьезно занимались подготовкой к ведению боевых действий в условиях полномасштабной химической войны – иначе бы они обучали своих людей совсем иначе.

– Рядовой был абсолютно убежден, что это проформа или даже просто повод, – сказал по этому поводу старший лейтенант. – Сам же я не думаю, что проводивший у них инструктаж капитан даже собирался их чему-то обучать. Скорее, ему нужно было или выговориться, или вообще просто посмотреть на то, что собой представляют солдаты-фронтовики. Как они будут реагировать и действовать, если такое оружие все же будет применено при той подготовке, которая у них имеется.