Собаки на заднем дворе

Отец обнял меня за плечи:

– Не переживай, сынок. Твой бобик будет под моим личным контролем. Обещаю.

Мы обнялись с ним, и я всей грудью вдохнул в себя на прощание его терпкий мужской запах.

Я поцеловал маму, испытывая к ней нежность и любовь. Мама плакала и что-то бормотала про то, чтобы я берег себя.

Лай смотрел на происходившее участливо, доброжелательно повиливая мимозой.

– Будь здоров, братишка. Слушайся маму и папу, – делая вид, что шучу, сказал я. В последний раз взяв Лая на руки, я заглянул в его глаза-пуговки и увидел в них бесконечную преданность и любовь. Они светились счастьем.

Когда нас любят, все остальное уже неважно.

Глава двенадцатая

До военкомата я добрался быстро и в срок. Благо на трамвае до него было рукой подать.

Возле входа уже толпились несколько десятков призывников с вещмешками за спиной, похожие на несчастных туристов. Нас коекак построил какой-то капитан с энергичным лицом, выкрикивая наши фамилии, как он выразился, «на предмет проверки наличия отсутствия». Из военкомата нас повезли на приемный пункт, напоминавший крытый павильон городского рынка. Там нас опять несколько раз строили и тасовали, словно потрепанную колоду карт. В конце концов я оказался в группе призывников примерно из двадцати человек, которую уже другой офицер – капитан в форме морской пехоты, сопровождаемый двумя сержантами, отвез на железнодорожный вокзал. Построив нас в очередной раз, он, посмотрев на нас с радостью завсегдатая цирка, хорошо поставленным голосом сказал:

– Ну что, салаги! Милости просим в город-герой Севастополь! Вам сильно не повезло: два года вас буду дрючить я, капитан Московкин. Те, кто выживут, вернутся к мамкам людьми, достойными называться мужчинами. Фирштейн?!

После этой напутственной речи нас погрузили в вагон-теплушку, оборудованную двухъярусными нарами, и поезд тронулся.

Капитан Московкин больше с нами до самого Севастополя не общался, полностью перепоручив нас сержантам. Нары капитана были отгорожены от общего пространства несколькими свисавшими с потолка солдатскими одеялами, придававшими капитанскому гнездовью вид отдельного помещения. У капитана в пути было сверхважное занятие: он пил. Делал он это спокойно и методично, словно выполнял ответственную и необходимую людям непростую работу.

Сержанты, взявшие на себя полностью управление нашим притихшим полувоенным коллективом, смотрели на нас почти безразлично, слегка презрительно, подавая время от времени незамысловатые команды, типа:

– Эй, сутулый, пошел на хер от дверей, не заслоняй людям свежий воздух!

Состав катил к месту назначения, притираясь колесами к рельсам, тянувшимся на юг нашей необъятной Родины. Сержанты почти сразу после погрузки досмотрели наши вещмешки, удалив из них все лишнее: водку, сало, колбасу, часть хлеба, милостиво оставив нам остальное – конфеты, огурцы-помидоры и другую мелочевку. Все курево сержантами честно было поделено поровну: одна половина – им, другая салагам-призывникам. Капитан Московкин, как и я, был человеком некурящим.

Личный состав нашего вагона ел строго по расписанию, установленному сержантами, три раза в день: в 8, 14 и 19 часов. После еды, включавшей первые три дня пути домашние запасы, жизнь и желудки призывников наполнялись смыслом. Мы вежливо интересовались у товарищей сержантов перспективой нашей службы.

– Не ссыте, все будет нормально, – сдержанно объясняли они, немного расслабившись после выпитой конфискованной у призывников водки.

Когда домашние запасы еды у нас закончились, сержанты великодушно стали выдавать нам сухие пайки армейского образца, главной ценностью которых была свиная тушенка – по одной банке на два человека.

Со временем от сержантов мы узнали, что капитан Московкин – личность легендарная. За участие в боевых действиях где-то в Африке был награжден орденом Красного Знамени. Поговаривали, что представляли его к ордену Ленина, но потом почему-то передумали. Капитан был дважды ранен и контужен. После Африки он служил в Группе советских войск в Германии, где очень пристрастился к пиву и шнапсу. По этой причине сослуживцы за глаза стали звать его шнапс-капитаном. Любовь к водке в нем оказалась сильнее любви к семье, но слабее обожания военной службы. В результате жена бросила капитана, забрала сына и уехала к матери в Ростов-на-Дону. Его сняли с должности командира роты и хотели выгнать из армии, но он уцепился за службу, как за единственную отдушину в жизни, и, пойдя на понижение, стал командиром взвода.

– Золотой мужик, геройский офицер! Не пил бы – цены б ему не было, – рассказывали подвыпившие сержанты.

Непрерывно выпивая в вагоне, капитан Московкин разговаривал исключительно сам с собой. Когда на часах было 14, он, словно обнуляя все выпитое накануне, сам себе подавал команду:

– К вину и обедать!

Это означало, что строго нормированная жизнь капитана переходила в новую, заметную лишь ему, фазу. Он на глазок отмерял себе в стакан строго 120 граммов прозрачной влаги и неторопливо, одним приемом, принимал ее внутрь. Далее следовало непродолжительное молчание и вскоре шнапс-капитан Московкин красивым баритоном начинал чеканить слова единственной известной ему песни:

– Артиллеристы, Сталин дал приказ!

Артиллеристы, зовет Отчизна нас!

Завершив исполнение, капитан на время уходил в астрал. Это был самый приятный, не считая отбоя, момент для призывников. Они начинали болтать о далекой уже гражданке, неожиданно осознавая, как дороги им разные мелкие мелочи, которые еще несколько дней назад не ценились и не замечались.

Стал проявляться один из главных законов военной службы – поиск земляков. Но, как вскоре выяснилось, почти все пассажиры, объединенные теперь общим будущим, были из разных мест.

– Ты откуда будешь, землячок? – спросил скуластый парень со второго яруса нар своего соседа, лежавшего на нарах напротив него. Белобрысый курносый здоровячок с легким прищуром вдруг продекламировал, подвывая:

– Родился на брегах Невы,

Где, может быть, родились вы,

Или блистали, мой приятель.

– Не, я на брегах Подкумка блистал! – отрицательно покачал головой скуластый.

– Подкумок?

– Да, тоже речка.

– Широкая? – заинтересовался ленинградец.

– Хер перепрыгнешь! – надул щеки сосед.

Под стук колес призывники вели неспешные беседы о чем угодно. Естественно, чаще всего о девчонках, но иногда разговоры принимали неожиданный оборот, характеризуя совсем разный уровень знания жизни. Из общего ряда выбивался здоровенный увалень – Гриша Горкин, который всерьез доказывал сотоварищам, что в Египте живут самые образованные граждане Америки. Когда ему хором пытались объяснить, что Египет находится на севере Африки, он презрительно кривился и говорил кому-нибудь из оппонентов:

– Тебе видней: ты – человек могучего образования, сокращенно – ЧМО.

При этом он начинал тихо гаденько посмеиваться, так что даже у парней, имевших твердые знания по географии, на миг появлялось сомнение. Кто их знает, этих египтян? А вдруг и правда в географии что-то чуточку не так? Не может же человек посмеиваться над другими без всякого основания.

Эшелон с призывниками, в отличие от скорых поездов, в городкурорт Севастополь не спешил. Он подолгу стоял на полустанках, а то и просто среди полей. Тогда призывникам разрешалось вырваться на простор, чтобы облегчить душу не в опостылевшее цинковое ведро, а в саму матушку-природу. Когда эшелон начинал неожиданно трогаться, призывники резво неслись к своим вагонамтеплушкам. Боялись отстать от состава не потому, что очень уж хотелось послужить. Каждый знал: его паспорт лежит в чемодане офицера – начальника команды. А без паспорта советскому человеку никуда: без бумажки ты – букашка, а с бумажкой – человек.

В Севастополь прибыли поздно вечером. Город разглядеть толком не успели: всех в очередной раз построили, проверили «наличие отсутствия» и рассадили по разномастным автобусам. Будущим морпехам достался какой-то допотопный драндулет грязно-зеленого цвета, похожий из-за вытянутого капота на гибрид обычного автобуса с грузовиком. Призывники с нескрываемым сарказмом разглядывали это чудо техники: довезет ли? Не развалится ли по дороге?

– Мой «огуречик» еще вас, салабонов, переживет! – сообщил, видя отношение молодых к его технике, коренастый водитель автобуса с ефрейторской лычкой на погонах.

В воинскую часть, огороженную бетонным забором, домчали быстро. В центре военного городка, на плацу, ожидал командир полка полковник Абрамов собственной персоной. Среднего роста, плотный и подтянутый, он, оглядев призывников, неожиданно громко сказал:

– Здравствуйте, товарищи призывники!

В ответ послышалось не пойми что. Кто-то произнес сугубо гражданское «здрасьте», кто-то – «добрый вечер», а некоторые вообще обошлись панибратским словом «привет». Вся эта многоголосица вылилась в один нестройный выдох, суть которого напоминала живой голос городского рынка. Командир полка задумчиво пожевал свои усы-щеточки, вздохнул и посмотрел в сторону старшего команды.

– Капитан Московкин!

– Я! – принял красивую стойку офицер.

– Отправляйте личный состав в казарму. Всех подстричь, сводить в баню, переодеть и покормить. На все про все – два часа. Подъем по полковому распорядку. Завтра в 9.00 явитесь ко мне на доклад об итогах командировки.

– Есть! – бодро вскинул правую руку к берету капитан Московкин.