Собаки на заднем дворе

– А ты ничего, крепкий! – сказал мне после зарядки сержант и протянул руку. Сержанта звали Мишей, точнее Нурмухамедом; он был казахом. – Морпех, говорят? – он посмотрел на меня с интересом.

– Бывший, – кивнул я.

– Морпехи бывшими не бывают, – убежденно сказал Нурмухамед.

После зарядки меня вызвал в каптерку старшина. Прибежав по его приказу (в дисбате все провинившиеся либо бегали, либо ходили строевым шагом), я четко доложил о прибытии.

– Как сапоги, не жмут? – поинтересовался Веталь.

– Никак нет, товарищ прапорщик, – вытянулся я перед этим уродом.

– Снимай, мне их в ремонт надо отдать.

Веталь вручил мне совершенно новые сапоги, которые явно были на два размера меньше моего.

– Я же ноги сотру: они не моего размера и не разношены.

– Вот сам и разносишь: кто-то ж должен. Никто тебе легкой жизни в дисбате не обещал. Сестрам Золушки тоже было непросто влезть в ее туфельку, но влезли.

Я понял, что у Веталя все-таки было детство.

В дисциплинарном батальоне учебные занятия согласно распорядку дня длились с 9.00 до 20.00 с перерывами на обед, дневное личное время (30 минут), тренаж и ужин. Главными из них были общевоинские уставы Вооруженных Сил СССР, политзанятия и, гвоздь программы, строевая подготовка. Последний вид занятий часто использовался как дополнительная мера объяснения солдатам смысла жизни.

Если честно, то система воинского перевоспитания в дисциплинарном батальоне, как и система всего советского тюремного перевоспитания в целом, хотя и была действительно системой, к воспитанию не имела даже косвенного отношения. Это скорее была отлаженная система внушения человеку, что в сравнении с государственной машиной он, провинившийся перед страной, лишь крохотная песчинка, бьющаяся о бетонную стену государственного механизма. Эти исправительные учреждения за всю свою многострадальную историю не перевоспитали, не исправили ни единого человека. Эта система лишь усугубляла ситуацию, доводя ее до абсурда: «педагоги» начинали ботать по фене, а небольшие порой провалы в нравственном воспитании людей в условиях социальной изоляции становились не провалами, а бездонными пропастями развращенного тюрьмой бытия. Хотя дисбат отличался по ряду параметров от каких-нибудь там «Крестов» или «Матросской тишины», не говоря уже о «Черном дельфине» или «Белом лебеде», стержень этих мрачных заведений был един: нечеловеколюбие. Если и встречалась в этих структурах подавления человеческого достоинства любовь к ближнему, то она явно не была заслугой системы, оставаясь, скорее всего, следствием нормального домашнего воспитания отдельно взятого человека. Например, капитана Нечаева.