Город

– Извините, не знаю, как вас зовут.

Старик посмотрел на меня – в глазах начала проступать жизнь.

– Иржи. Зовите меня просто Иржи.

В его голосе прозвучало удивление – похоже, он не ожидал такого поведения от меня. Я никогда не задумывался о том, как выгляжу в глазах других людей – тех, которых большинство в этом городе, тех, что живут обычной жизнью, а не проворачивают дела с бандитами из окраинных районов, не шарятся по заброшенным складам и не ищут площадки новых выбросов. Судя по поведению старика, выглядел я не очень – один из тех, кто может истратить за раз столько камней, сколько обычному человеку хватило бы на год. Однако обычные люди не видят и не знают, каково это, идти по земле, словно по чужой планете, никогда не зная, что ждёт тебя за поворотом. Они видят только то, что поисковики творят после выхода – пьянки, драки и женщины. Выбор развлечений был не велик.

Конечно, если он знал Элен, ему было ясно, что она мне не пара. Это было ясно и мне самому – если бы не перенос, мы бы никогда не пересеклись. И не потому, что из разных стран, а потому, что из разных слоёв. Я и на "большой земле" был почти в самом низу социальной лестницы, недоучившийся студент, с позором изгнанный из университета и перебивающийся случайными заработками, а Элен…

Глава 2

Я снова вспомнил тот день. Мы прятались в заброшенном доме, что попался на пути. Когда я увидел его пустые глазницы, не задумываясь, свернул туда – огромный десятиэтажный домина, построенный, явно, ещё в двадцатом, а то и в девятнадцатом веке – прятаться там можно было всю жизнь. Теперь я понимал, что этот дом спас нас не только от чёрных, но и от охотников.

Мы стояли в крохотном сломанном лифте, заваленном мусором и обломками мебели, накопившейся за годы мародёрства. Я и Элен с трудом протиснулись в него. Негры, не заметив нас, прошли по лестнице мимо; случилось то, чего я и боялся – чёрных прибавилось, теперь их было уже человек шесть. Мы с Элен стояли, прижавшись друг к другу, и слушали, как удаляются голоса местной гопоты. Я с удивлением почувствовал, как в меня упираются маленькие твёрдые соски, и девчонка при этом ни капли не стесняется, словно не первый раз уже встречалась с мужиками. В голове у меня понеслись мысли о французском распутстве и о раннем взрослении французских детей, я постарался отодвинуться, на сколько это было возможно; ещё не хватало обниматься с подростком. Но взгляд, который девчонка кинула на меня, когда я стал отодвигаться, поразил – в нем светилось взрослое женское понимание – как будто она старше меня!

– Ты это, давай не прижимайся, – зашептал я. – Маленькая ещё.

Я не знал, поняла она тогда адскую смесь языков, на которых разговаривают в городе, или догадалась интуитивно, по-женски. Она вдруг жарко зашептала мне в ответ что-то по-французски. Я выхватил лишь одно слово, которое понял – лямур – и отодвинулся ещё дальше, вжимаясь в стенку – в моем окружении подобную дрянь – связь с малолеткой – не прощают.

– Какой «лямур», тебе четырнадцать лет.

Она опять быстро зашептала, часто повторяя одно слово. Видя, что я все равно ничего не понимаю, девчонка подняла перед моими глазами ладони и два раза сжала и разжала пальцы, потом разжала ещё четыре пальца на правой руке. Какой бы не был я тупой, до меня все-таки дошло, что она хотела сказать.

– Тебе двадцать четыре? Не звезди!

Даже потом, когда я уже точно знал, что ей двадцать четыре года, что она преподаватель истории культуры в колледже и год назад закончила магистратуру, мне все равно не верилось – уж очень юной она выглядела.

Я очнулся от того, что к ним за стол присел и сам Вовка-морячок. Он поставил перед собой литровую кружку с пивом – я никогда не видел, чтобы он пил что-то крепче этого – похлопал старика по плечу и спросил:

– Ну что, Иржи, успокоился? – потом повернулся ко мне: – Поговорили?

– Нет.

– Простите меня, расчувствовался, – старик смахнул ладонью одинокую слезу. – Может я и не прав и вы, Саша, прекрасный человек, но, все равно, зная ваш образ жизни, я очень переживаю за Элен.

Я больше не мог ждать, время шло, а художник так и не рассказал, куда ушла Элен.

– Иржи, кто вам сказал, что она пошла меня искать?

– Я сам видел, мы разговаривали с ней. Она была у вас, не нашла. Потом кто-то из ваших друзей, – в голосе старика послышались осуждающие нотки, – сказал ей, что вы давно ушли в порт, и уже несколько дней от вас нет вестей. Девушка была сама не своя, и направлялась искать вас.

– Что за дурдом! – похмельная злость рвалась из меня. – Кто ей мог такого наговорить? Узнаю – убью!

– Успокойся! – твердо сказал Володя. Я знал, что он был офицером и участвовал в какой-то войне, там, в России. Сейчас прорезался его командирский голос. – Какой-нибудь твой прибацанный поисковик обмывал удачный выход, вот и разболтался. Ты, когда уходил, что ей сказал?

– Что ухожу на ночь. К следующему вечеру буду дома. Все так и получилось.

– То есть ты вернулся домой?

Я замолчал. Нет, конечно, все было не так – я не вернулся домой. С рюкзаками, полными образцов товара, мы зашли сначала в подвал хохла и там решили сразу снять напряжение. Цибуля – Петр Цибульский, потому такое прозвище – достал литровую бутылку виски и все – мы зависли. А про подвал хохла Ленка не знала, да и, вообще, мало кто о нем знал – хохол скрытный. Так что, как всегда, я сам во всем виноват – знал, что она будет переживать, но залил глаза и обо всем забыл.

– Так, может, она не пошла никуда? – с надеждой спросил я. Надежды было мало, воли француженке было не занимать – настоящая Жанна Д’Арк – только ростом не вышла. А меня она любила, в этом я мог поклясться и, наверняка, сходила тут с ума, не получая три дня весточки обо мне. Поисковики пропадают без вести чуть ли не каждый день.

– Нет, она была с рюкзачком, с пистолетом и сама сказала, что пошла к дальним складам.

Я застонал: "Дура! Дура! Одна к складам! Поможет ей пистолетик…" Сказать, что я люблю свою пигалицу, значит, ничего не сказать – жизнь без неё просто на хрен была мне не нужна! Я сотни раз благодарил бога или того, кто там, наверху, распоряжается людскими судьбами, за то, что он закинул меня в этот мир, где я смог встретить свою Ленку. Сейчас я представил, что может с ней произойти в заброшенном порту и вскочил. "Надо идти!"

– Ты чё? Чё распрыгался? – Вовка на вид был спокоен. – Никак собрался идти за ней?

– Да! Она там пропадёт!

«К черту! – думал я,– я спокоен». Я уже прикидывал, что ему нужно взять с собой; рюкзак у меня всегда собран, а в прошлый раз я почти ничего и не доставал оттуда – выход был лёгким, почти прогулка.

– А ты подумал, герой, что на улице уже скоро ветерки закружат?

"Блин! Про это я совсем забыл", – чертыхнулся я про себя, но вслух сказал:

– Наплевать! Ленка там.

Мне на самом деле было наплевать на охотников. Эти их предвестники – кружащие по улицам маленькие ветряные смерчи – всегда появляются перед прорывом этих исчадий в город. Но мне на хрен не нужна была жизнь, если в ней не будет Элен. Я вспомнил, что тогда, при первой их встрече, когда мы бежали по улице в черном квартале, на асфальте тоже начинали кружиться смерчи.

– Подожди, присядь, – Володя потянул меня за рукав и усадил обратно. – Если решил, я тебя отговаривать не буду, хоть она мне и не нравится, но для тебя, вижу, она свет в оконце.

Я согласно закивал.

– Все понятно, – продолжал Вовка. – За свою бабу можно и в пекло.

Он на несколько секунд замолчал, думая о чем-то своем, потом встряхнулся и продолжил.

– Времени совсем мало, до своей берлоги тебе топать и топать.

Я опять кивнул.

– Короче – пойдешь от меня, дам все, что надо. Я ведь когда-то тоже ходил к океану, рюкзак до сих пор лежит, ждет своего часа, – он усмехнулся. – Иногда хочется опять забросить его на спину и в порт. Ладно, шутки в сторону, кроме всего, я дам тебе одну штуку, будешь чувствовать себя уверенней. Ты без оружия?

– Сам знаешь, я по городу не таскаю, только на выход.

– Вот и я об этом, поэтому дам тебе «калаш». Тяжеловато, конечно, против пистолета, но зато и надежнее.

Ни хрена себе! Я опешил. Автомат Калашникова в этом мире такая драгоценность, а морячок дает его мне, хотя и знает, что я могу не вернуться.

Володя, похоже, понял мои мысли.

– Жалко, конечно, но вернешься живым – должником будешь, не вернешься – на том свете доброе дело зачтется. Если мы, конечно, умрем когда-нибудь.

– Если умрем… – эхом повторил старик-художник.

"Да, с этим здесь проблемы, – подумал я, – если, конечно, хочешь умереть своей смертью. Вон ацтеку, наверное, уже тысячу лет".