Милицейская сага

– Догадываешься, почему в аттестации отказали? – Что ж тут хитрого? Холуи – народ чуткий. Помнят, что из управы в свое время меня меня по личному указанию генерала выкинули. Это у меня, как вы знаете, не в первый раз. Так что начинаю даже получать мазохистское удовольствие.

Демонстративная разухабистость его Сутырину не понравилась.

– Ты, Андрей, по уровню управленческому давно свою должность перерос. А вот что касается человеческих, так сказать, хитросплетений, тут работать над собой и работать. После твоего ухода мне удалось убедить членов ком иссии, чтоб вопрос повторно вынести. И полагаю, назначение твоё через неделю состояться все-таки может. Если созрел.

– Перезрел. Как раз прикидываю: может, пошло оно всё, а, Игорь Викторович? Ну, что, в самом деле, будто напрашиваюсь. Следователь я не из последних. Да и на гражданке, если что, не пропаду, – в адвокатуру и сейчас зовут. Хоть деньги в кармане появятся.

– Можно и так, если кишка тонка. Мы вообще-то на эту должность Аркашку протаскивали. Да он в твою пользу отказался. В Андрее, говорит, стержень есть. Или ошибся Чекин?

От неожиданности Тальвинский смутился.

– Только вот дни эти, оставшиеся до повторной аттестации, надо бы, как говорится, без сучка и задоринки. Там у тебя, кстати, Лавейкина застряла.

Тальвинский, не скрываясь, неприязненно скривился.

– Во-во! Потому и кончай её поживей.

– Думаете, из-за этого прокатили?!

– Пока нет. Вообще-то думать ты, Андрей, должен. Постоянно думать и – соотносить. Тогда, может, что и позначительней угадаешь. Ты теперь – без двух минут номенклатура. А это, знаешь, особый стандарт. Дружки-то, поди, в отделе наизготовку стоят. И стаканы сполоснули.

– Наверняка.

– Вот это и есть самое трудное. Работать с теми, с кем ещё вчера вровень был.

– От выпивок можно отказаться.

– Отказаться – полдела. Тут и впрямь недолго недругов из прежних друзей нажить. Наука – так себя поставить, чтоб не предлагали, – Сутырин почесал мочку уха. – Говорите уж все сразу, – заметил его колебание Тальвинский.

– Ладно, хоть и неприятно, но скажу главное. Для руководителя умение разобраться с собственными бабами – это тоже, знаешь, показатель компетенции.

– Так вы что ж, полагаете?…

– Тут и полагать нечего. В кадры поступил сигнал о твоей связи с судмедэкспертом Катковой.

– Кроме меня, никого это не касается!

– А ты не горячись. Подружек, их у кого нет? – Сутырин нетерпеливо скосился на часы, и блестящие его глазки-бусинки на мгновение зажглись предвкушающим, похотливым огнем. – Только вот все должно быть тип-топ. Без лишних всплесков. С сигналом этим я договорился, чтоб пока попридержали. Но вопрос стоит так: либо отказываешься от Катковой, либо… даже я тебе помочь не смогу. А сказал, потому что мне тоже в районах свои люди нужны и лучше тебя кандидатуры не вижу. Так что, если ты меня правильно понял, повторная аттестация станет твоим, будем говорить, бенефисом.

Полковник Сутырин числил себя в завзятых театралах.

То, что слух о его любовной связи с Валюхой, «запустил» по управе длинноязыкий Ханя, Андрей почти не сомневался. А потому, едва добравшись до райотдела, яростный, кинулся к нему. Распахнул дверь. И – обомлел.

В затенённом углу, с занесенным ножом над кем-то невидимым застыл Ханя. Андрей рванулся вперед. Но, сделав шаг, разглядел общую картину. Хмыкнул, успокоенный. На столе, на промасленных клочках газеты, возлежали исходящие соком три бревна палтуса, – подношение от обвиняемого, в отношении которого Ханя накануне прекратил дорожное дело. Надо сказать, что милицейские следователи, при всей внешней грубоватости, были тонкими лингвистами. Неприличным, например, считалось слово «взятка». Его произносили сквозь зубы и только, если кто-то попадался на получении денег. Материальные же подношения, будь то тот же балык или какая-никакая мануфактура, общественным мнением не порицались и, напротив, именовались деликатно и возвышенно – «отблагодарение». При звуке шагов Ханя взметнул голову и, прежде чем Андрей успел хоть что-то сказать, воткнул нож в рыбий бок, и бросился к нему.

– Андрюха, что?!

Такое проступило в нем неподдельное участие, что обида схлынула с Андрея. – В целом нормально, – буркнул он.

Не дав договорить, Ханя обхватил друга, принялся вертеть, стучать радостно по плечам. Потом вытащил в коридор и поволок в сторону чекинского кабинета. Откликаясь на пронзительный Ханин голос, выскочил Чугунов и, побросав на столе дела, увязался за ними. Кабинеты распахивались один за другим. Так что к Чекину ввалилась буйная ватага, нависшая над печатающим шефом.

– Новое начальство п-привели, – доложился Чугунов.

Чекин продолжать невозмутимо печатать. Потом высоко поднял левую руку и резко бросил её на клавишу.

– Точка. Чего столпились?

– Так отметить бы. Валюха Каткова звонила, – искательно напомнил Чугунов. – П-приглашают.

– Ну, Александрыч? Вино, бабы, – искуситель Ханя нагнулся к шефу. – Нонка пренепременно будет.

О слабости Чекина знало всё отделение.

Освободив каретку, Чекин вложил новую закладку.

– Александрыч, такой день! – всё ещё надеялся Вадим.

– День точно особый, – согласился Чекин. – Конец месяца. Так что все по боевым расчетам! Тальвинский, задержись.

Дождался, когда разочарованные следователи вытеснятся в коридор. Коротко бросил:

– Знаю.

– Сутырин напрямую сказал, что из-за Валюхи, – пожаловался Андрей. – Дал понять, чтоб выбирал.

– И что выбрал?

– Не во мне дело. Думаю, сколько можно ей жизнь портить… Что-то сказать хочешь? – подметил он. – Скажу одно: такие, как Валентина, один раз в жизни выпадают. Да и то не каждому, – Чекин сдержал вздох. Сам он время, проведенное с женой, зачитывал себе один к трем. – И если и впрямь так, что под горло подкатило, – женись. Ни одна карьера не стоит настоящей женщины. А твоя нынешняя семейная жизнь все равно что есть, что нет.

– Да ты!.. – Андрей поперхнулся. – Это ж сына бросить? Чтоб Котька без отца рос?! – Тебе жить, – Чекин, потеряв к разговору интерес, провернул каретку. Разговаривая, Андрей механически перебирал сложенные на углу тоненькие папочки с выведенными на обложках номерами и фамилиями, – свежие уголовные дела. Одна из них привлекла его внимание.

– Дело по обвинению гражданки Садовой, – произнес он озадаченно. – Вот это номер так номер.

– Знаком?

– Более чем. Никогда б не подумал бы: эдакая гордячка и – чтоб такое.

Отбросил уголовное дело в общую пачку, озадаченно глянул на часы:

– Что-то от Мороза нет информации.

9.

Прошло полчаса, час. Давно покинули здание ОБХСС расшалившиеся студенты, а из тесной фотолаборатории по-прежнему не доносилось ни звука. Будто там и вовсе никого не было. Только еще через полчаса раздался скрип внутреннего засова, и все трое, усталые, распаренные, выбрались наружу. Особенно скверно выглядел полнотелый Тариэл: пот сквозь промокший носовой платок струйками стекал прямо под распахнутый ворот влажной рубахи, кустарники волос на хрипящей груди вздымались и опускались.

— Сергей Васильевич! Николай Петрович! – умоляюще прошептал он. – Но я прошу…

– Будешь хорошим мальчиком, все будет тип-топ, – безразлично пообещал Лисицкий, обмахивавшийся двумя мелко исписанными листами бумаги. Он открыл сейф и под безысходным взглядом южанина небрежно забросил их в металлическое нутро.