По следам Франкенштейна и другие ужасные истории

Рафаэль на мгновение замер, разглядывая игроков, окруживших стол с потертым зеленым сукном. И под действием какого-то духовного феномена его жизнь предстала перед ним словно бы в сокращенном виде. Что ж, до двадцати одного года он жил под гнетом деспотизма своего отца столь же холодного, как монастырский устав. Над его шаловливыми веселыми мыслями всегда тяготела отцовская воля, покрывая их как бы свинцовым куполом.

И все-таки, в сущности он любил отца, хотя тот лишал его всякой самостоятельности. Иногда в его уме формировались планы бегства, отчаяние подавленных желаний. И тогда мрачная меланхолия рассеивалась музыкой. Он изливал свое горе в мелодиях. Его верными наперсниками часто бывали Бетховен и Моцарт.

И вот однажды Рафаэль неожиданно обрел отцовское доверие – тот отдал ему на хранение свой кошелек и ключи. Именно тогда в первый раз он шел мимо этого притона. Ему хотелось хоть на один день предаться прегрешениям, свойственным его возрасту. И вот он вошел в этот темный зал и, спрятавшись в уголке, украдкой пересчитал деньги своего отца. Там было сто экю! Он никогда не владел таким «богатством». Все преступные соблазны, воскрешенные этой суммой, заплясали перед ним, как макбетовские ведьмы вокруг костра. Он решился на мошенничество. В ушах у него зазвенело, бешено заколотилось сердце. Он взял две двадцатифранковые монеты и подошел к игорному столу.

Убедившись, что никого из знакомых нет в толпе, окружившей стол, он присоединил свои деньги к ставке низенького веселого толстяка. Его душа и взор витали вокруг рокового зеленого сукна. И вдруг случилось невероятное – он выиграл. Мучительное чувство сменилось восторгом. Он был похож на осужденного, который, уже идя на казнь, получил помилование.

Положив в кошелек отца взятую оттуда сумму, он спрятал свой выигрыш, завернув его в носовой платок. Дома он отдал отцу ключи и деньги. Потом пересчитал золото, которое получил таким странным неожиданным образом. Он чувствовал себя обновленным, готовым начать новую жизнь.

Именно в это время отец впервые заговорил с ним откровенно.

– Сын мой, через год ты станешь доктором права. Я хочу, чтобы жизнь твоя сложилась удачно, чтобы ты приобрел основательные познания и любовь к труду.

Но, к несчастью, именно в этот период отец Рафаэля полностью разорился. Революция разорила его состояние, а ведь он происходил из знатного древнего рода. Отец не перенес этого, и вскоре Рафаэль уже шел за его бедным гробом.

У отца было много долгов. И вот оказалось, когда отец даровал Рафаэлю в некотором смысле свободу, он очутился под нестерпимым ярмом бедности. Все пошло с молотка – их уютный дом, старинная мебель, к которой он привык с детства.

Итак, он остался, затерянный в Париже, без средств, без будущего. Через три месяца оценщик вручил ему тысячу франков – все что осталось от отцовского наследства. Преданный Рафаэлю слуга Ионафан сказал ему, покидая дом, который уже не принадлежал Рафаэлю:

– Будьте как можно бережливее, сударь.

Он плакал, славный старик.

Рафаэль был жертвой чрезмерного честолюбия, полагая, что рожден для великих дел, хотя и прозябал в ничтожестве. Он мысленно часто воображал себя генералом, императором или Байроном. А в реальности – был ничем. Того скромного состояния, которое у него оставалось, по его расчету, должно было ему хватить на три года, и этот срок он назначил для выпуска в свет сочинений, которые принесли бы ему славу и внимание публики, дали возможность разбогатеть и составить себе имя.

Итак, он прожил три года в уединенном мире книг и идей, в сфере труда и молчания. Он приложил все усилия в надежде найти недорогую комнату. Так он нашел гостиницу «Сен-контен», смиренно сообщив хозяйке, сколько он сможет платить за квартиру. Как была ужасна мансарда с желтыми грязными стенами, куда она его привела! Кровля шла покато, и ему думалось поставить туда свое фортепьяно, единственное, что он сохранил от старой жизни. Бедная хозяйка никому не могла сдать этот убогий чердак, поэтому они быстро сторговались, и вскоре он поселился у нее.

Рафаэль начал два больших произведения. Его комедия, как он надеялся, должна была в короткий срок принести ему известность и состояние. При слабом свете догорающей лампы он писал свою статью «Теория воли». Но ни один театр не заинтересовался его работой, сочтя ее ребяческим вздором. «Теория воли» казалась крупным журналам слишком сложной и недоступной среднему читателю.

Он выходил купить себе что-нибудь из еды, выбирая самое дешевое, сам убирал свою комнату.

У хозяйки была дочь Полина, очаровательное создание, которое можно было определить одним словом: прозрачность.

В ней было что-то неземное, обворожительное. Светлые кудри вились вокруг прелестного лица. Огромные серые глаза излучали особый свет. Она была так худа и воздушна, как нераспустившийся цветок, в своем развитии остановленный холодом. Вероятно, бедность и голод задержали расцвет этого очаровательного создания. Иногда вечером она приносила Рафаэлю кувшинчик с теплым молоком, и он не догадывался, что это ужин бедной девушки.

Полина была так мила, что он с радостью стал заниматься ее воспитанием. Она быстро научилась играть на фортепьяно и делала большие успехи. И как она радовалась, когда Рафаэль был доволен ею. Он давал ей читать книги все более серьезные и глубокие, и она схватывала все идеи просто налету. Она была его сестрой, его ребенком, его статуей, он, как новый Пигмалион, хотел превратить ее в совершенство.

Но вот, наступило ужасное время, когда деньги его кончились. Он был обречен на голодную смерть.

Может быть, Рафаэль и влюбился бы в Полину, но он не понимал любви в нищете – он представлял себе любовь в шелках и кашемире, окруженную богатством и роскошью.

Мысленно простившись с Полиной и ее матерью, – людьми, которые подарили ему тепло и доброту. С отчаянием в сердце он вышел из дома. Он шел по улице с последней монетой в кармане, без имени, без друзей.

Когда молодой человек вошел в залу, там было уже несколько игроков. Три плешивых старика, развалясь, сидели вокруг зеленого поля. Их лица были похожи на гипсовые маски. Бросался в глаза молодой черноволосый итальянец с оливковым цветом лица, спокойно облокотившийся на край стола. Казалось, он прислушивается к тем тайным предчувствиям, которые кричат игроку роковые слова: «Да! – Нет!» На другой стороне поместились пройдохи, изучившие все хитрости игры.

Кассир и банкомет, только что бросив на игроков тусклый убийственный взгляд, сдавленными голосами произнесли: «Ставьте». Взоры невольно приковывались к молодому Рафаэлю. На нем был отличный фрак, но галстук слишком плотно прилегал к жилету, так что едва ли под ним имелось белье. Его руки, изящные как у женщины, были сомнительной чистоты, ведь он был без перчаток. Но никого не привлекло очарование невинности, которое еще цвело на его тонком лице.

Он подошел прямо к столу, остановился, не задумываясь, бросил на сукно золотую монету. Он взглянул на банкомета вызывающе и вместе с тем спокойно. В это же время итальянец с фанатизмом страсти поставил все свое золото против ставки молодого человека. Послышался хриплый и безучастный голос банкомета: «Ставьте!» – «Ставка принята!» – «Больше не принимаю!»

Зрители все, как один, готовы были видеть развязку этой драмы. Их глаза горели, они не сводили взгляда с Рафаэля. Но они не могли заметить и признака волнения на его холодном и замкнутом лице.

– Красная, черная, пас, – холодным тоном объявил банкомет.

Что-то вроде глухого хрипа вырвалось из груди итальянца, когда он увидел, как один за другим падают на сукно банковые билеты, которые ему с подобострастной улыбкой бросал кассир. А Рафаэль только тогда постиг свою гибель, когда лопаточка протянулась за его последней золотой монетой. Слоновая кость тихо звякнула о монету.

Молодой человек медленно опустил веки, губы его побелели. Но взгляд его не выдал раздирающего отчаяния. Все смотрели на счастливого игрока, который дрожащими руками пересчитывал банковые билеты.

Выходя из Пале-Рояля, Рафаэль забыл о шляпе, но старый сторожевой пес молча подал ему это отрепье. Рафаэль спустился по лестнице.

Вскоре он очутился на улице Сент-Оноре, свернув в сад Тюильри. Он шел, точно в пустыне, его толкали встречные, но он их не видел. Сквозь уличный шум он слышал только один голос – голос смерти. Теперь он шел по берегу Сены. Он мрачно посмотрел на воду.

– Не такая это погода, чтобы топиться! – с усмешкой сказала ему одетая в лохмотья старуха. – Сена грязная, холодная!..

Неожиданно он усмехнулся.

– Если я утоплюсь, то мертвый я стою пятьдесят франков, а живой – я всего лишь в лучшем случае талантливый человек, у которого нет ни покровителя, ни друзей, ни соломенного тюфяка, ни навеса, чтобы укрыться от дождя, – настоящий социальный нуль.

Смерть среди белого дня показалась ему отвратительной, он решил умереть ночью. И все-таки он ощущал в себе трепет жизни, все еще боровшийся с тягостной мыслью о самоубийстве.

И вот с видом беспечного гуляки, которому просто нужно убить время, он пошел дальше по направлению к улице Вольтера. На углу набережной его внимание привлекли старые книги, разложенные на парапете, и он чуть было не приценился к ним. Но тут же посмеялся над собой и, философски засунув руки в карманы, снова двинулся беззаботной походкой.

Вдруг с изумлением он услышал почти фантастическое звяканье монет у себя в кармане. Улыбка надежды озарила его лицо, зажгла радостью глаза. Он быстро вытащил руку из кармана и увидел всего лишь три монеты по два су.

– Добрый господин, хоть одно су на хлеб.

Мальчишка-трубочист с черным одутловатым лицом весь в саже, одетый в лохмотья, протянул к нему руку. Стоящий в двух шагах от мальчишки старый нищий, робкий, болезненный, сказал грубым и глухим голосом:

– Сударь, подайте сколько можете, буду за вас бога молить.

Но, когда молодой человек взглянул на старика, тот замолчал. Видимо, на мертвенном лице молодого человека он заметил признаки нужды более острой, чем его собственная.

Рафаэль бросил мелочь мальчишке и старику и отошел от набережной, больше он не мог выносить душераздирающего вида Сены.

Проходя мимо магазина эстампов, он увидел, как из роскошного экипажа выходит молодая женщина. Он залюбовался ее очаровательным белым личиком, которое красиво окаймлял атлас нарядной шляпки. Он увидел ее прелестную ножку, которую обтягивал белый туго натянутый чулок. Но он тут же отвел глаза. Это было его прощание с любовью – с женщиной.

Лошади тронули, и этот последний образ роскоши и изящества померк, как должна была бы померкнуть его жизнь. Он прошел мимо Лувра, миновал башни Собора Богоматери, Мост Искусств.

Он оказался возле старой двери, ведущей в Лавку Древностей и решил войти, чтобы хотя бы дождаться там ночи. Он вошел в лавку с видом независимым, с той застывшей улыбкой на устах, какая бывает у пьяниц. Да и не был ли он пьян от жизни или, может быть, от близкой смерти?

Его встретил молодой рыжеволосый приказчик с полными румяными щеками, в картузе из выдры.

– Я желаю осмотреть зал и поискать, не найдется ли там каких-либо древностей на мой вкус, – заявил молодой человек.

Приказчик поглядел на него недоверчивым взглядом и небрежно сказал:

– Извольте сударь, взгляните. Внизу у нас только вещи заурядные, но потрудитесь подняться наверх, и вы увидите прекраснейшие мумии из Каира, вазы с инкрустациями, резное черное дерево – подлинный Ренессанс. Все только что получено, высшего качества.

Рафаэль находился в таком ужасном душевном состоянии, что эти глупые торгашеские фразы его провожатого были ему противны.