Королева играла – в башне замка – Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Нина Васильевна в полуприсяде плавно двигается над тобой, а ты просто лежишь на спине и смотришь в потолок с пожелтевшей известью.
Она читает:
Было все очень просто, было все очень мило: Королева просила перерезать гранат, И дала половину, и пажа истомила, И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
Всё это тебя уже нисколько не шокирует. Всё это тебе уже привычно.
Если бы ты тогда уже умел курить, то вполне мог бы в этот самый момент лежать и курить «Приму», глядя на потолок и размышляя.
Нина Васильевна поднимается и опускается на тебе и читает свои стихи, а ты смотришь в потолок и думаешь…
Она читает:
А потом отдавалась, отдавалась грозово, До восхода рабыней проспала госпожа… Это было у моря, где волна бирюзова, Где ажурная пена и соната пажа.
Нина Васильевна слезает с тебя и ложится рядом на спину. Она приобнимает тебя и тянет к себе. Она призывает тебя лечь на неё сверху.
Ты повинуешься всем её жестам и раскорячиваешься над ней. Ощущаешь, как она сама вставляет что и куда нужно, и начинаешь двигаться.
– Данте, – говорит она тебе, тяжело дыша.
И ты принимаешься сопровождать свои телодвижения строками из "Божественной комедии". Сбивчиво, неровно…
Но в таких обстоятельствах и Цицерон бы плохо справлялся.
Из сонма тех, кто меж добром и злом, Я женщиной был призван столь прекрасной… Что обязался ей служить во всём. Был взор её звезде подобен ясной…
Делаешь паузу. Переставляешь руки, чтобы удобнее было упираться в кровать.
Её рассказ струился не спеша, Как ангельские речи, сладкогласный…
Всё это действо продолжается ещё минут пятнадцать – со сменой позиций и с переходами с Данте на Байрона, и с Есенина на Северянина…
Вы читаете по очереди. Сначала она, потом ты. Потом она, потом опять ты.
Те давние весенние уроки литературы, они пошли тебе на пользу. Объективно пошли.
Ты хоть более-менее научился говорить.
И немного даже двигаться.
Вы оба уже просто лежите рядом. Нина Васильевна смотрит в потолок. Ты, скрестив ладони на своих гениталиях и уткнувшись подбородком в собственную же левую ключицу, пустыми глазами пялишься на край кровати.
Тогда-то и наступает нужный момент.
Она, голая, поднимается и, ничем не прикрываясь, выходит из комнаты.
Слышится хлопок закрывшейся в ванной двери и клацанье щеколды.
Ты напрягаешься. Ты слышишь звук льющейся в душе воды.
И вот тогда ты, дрожа от страха, выбираешься из постели и на цыпочках подходишь к своей болоньевой куртке, висящей в прихожей. Ты протягиваешь к ней руки, а твоё сердце долбится в сумасшедшем ритме.
Дверь в ванную всего в метре от тебя. Оттуда доносится шум льющейся воды.
Запускаешь руку в правый карман. На лбу выступает мелкая испарина.
В правом кармане пусто. Значит, в левом.
Вода всё шумит.
Суёшь руку в левый карман – вот оно.
Сердце всё набирает обороты. Ты потеешь сильнее, чем десять минут назад в самый разгар постельных действий.
Вынимаешь из кармана и подносишь к глазам продолговатую упаковку из картона.
"Ноксирон" написано на ней.
Снотворное, которое ты тайком выудил из закромов своей матери. Уйма белых таблеток.
Вода в душе всё стучит градом капель по керамике.
Ты затаиваешь дыхание и украдкой шагаешь на кухню – прямо мимо двери в ванную.
Под твоими ногами не скрипящий ссохшийся паркет, а протёртый до взлохмаченных дыр линолеум. Он уложен прямо поверх бетона. Так что никакого скрипа половиц.
На кухне подходишь к раковине. Холодная испарина блестит на твоём прыщавом лбу.
Подставляешь под тихую струю холодной воды фарфоровый стакан с тёмно-зелёными узорами.
Ты закрываешь кран, держишь стакан с водой в дрожащей руке и прислушиваешься: вода в душе всё шумит.
Затем ты второпях распечатываешь упаковку ноксирона и выдавливаешь из блистера две таблетки. Бросаешь их в стакан с водой.
Ты не знаешь, сколько таблеток пьёт твоя мать в дни бессонницы. Да и аннотацию из упаковки она уже, видать, выбросила. Там пусто – только два блистера, один из которых уже наполовину пуст.
Тогда ты для надёжности дрожащими руками выдавливаешь ещё две таблетки и бросаешь в стакан.
Вода в душе всё шумит, но и твоё сердце тоже по-прежнему бешено долбится.
Ты стоишь абсолютно голый на кухне у разделочного столика, смотришь в стакан с водой, и тебя вдруг охватывает ещё большее беспокойство.
Четыре белые таблетки спокойно лежат на дне стакана. Через прозрачную воду видно, как они просто лежат.
Они не растворяются.