словно в спичечной коробке,
изумрудятся бронзовки
как предвестники,
чего не в силах предписать.
«Словно в алкогольном делирии…»
Словно в алкогольном делирии,
в вечернем тумане,
рассеченном
придорожными фонарями,
выхватывать мелькающие фигуры
людей с ножом
в кармане
и их доискивающиеся
взгляды.
А может се отхода того,
чьи крылья
знали понюшки
в церквях перед баней.
Но так хотелось тому подохнуть
промерзлой этой зимой,
оставляющую бисер «испарин тревоги»
на восковой пепельно-серой коже.
И кто там внутри неё живет:
мурлыкающий кот,
или пожирающий изнутри крот?
И кого тот зовет?
Против эклектики жизни
в бездверных речах
вручить пистоля мальчику
в лесах.
И будет он стрелять снова
и снова
мимо грачей,
пока не сделает
этого
выстрелом
верным полету.
И пустит мальчик рученьки свои,
в рукавах холодные ручейки,
в чернозем под взгляд предновогодний
ржавой лампы фонаря.
И пусть дрожит земля:
не осталось
ничего,
никого,
никогда.
Замерзнет,
провожая тепло,
сонного мальчика рука
навсегда.
И мысль защекочет тогда,
как хотелось
пройти сквозь
черепной коробки скорлупу
и плескаться в нежных витаньях,
о Мария,
прокусить твою плоть,
дойти до нутра,
следом и в ваакуме сердца
в объятьях заснуть:
как хотелось ребенком утаить себя
в одеялах и шкапе.
Но вот, Мария,
теперь пострижена ты
и не носишь цветы
в своих волосах.
?e Profun?is
I
Я день ото дня
сминал и переминал
покойствие Господа Бога,
того словно,
веселящегося в себе,
ребенка,
что мозолит глаза своим превосходством.
Отныне весь мир и лес,
и гумус,
и костер вещей в пожаре:
над нами жар взрывающихся звезд.
А азъ есмь?
Я рассеян и парю,
не бывший и не в будущем;
сама воздушность,
становящаяся каждым и всем.
Непризнанный ребенок
за замыленным окном,
я гений утолю —
и тотчас же убью его на корню.
II