Ночь ведьмы. Книга первая

Я отвечаю ей сардонической улыбкой.

– Я еще не доросла до такой старости.

– Старость? Ты считаешь, что я старая?

Я смеюсь вместе с ней.

– Кроме того, – добавляю я, – может, я вообще не стану старейшиной.

Мама начинает скатывать половину теста в длинную трубочку. Она переводит глаза со своего занятия на мое лицо и обратно.

– О? Дева, Мать и Старица зовут тебя куда-нибудь еще?

Я наклоняюсь вперед, расплескивая апфельвайн. Несколько капель падают на пол.

– А что, если они вообще со мной еще не говорили? – Слова вырываются из моего рта так же неожиданно, как проливается сидр из стакана, это еще одно пятно, с которым мне придется разбираться. – Что, если Триединая никогда не заговорит со мной?

Абноба, Старица, мудрая, безвременная и умелая, она защитница лесов и главная хранительница жизни.

Перхта, Мать, богиня правил и традиций, охоты и зверей.

Хольда, Дева, хранительница в загробной жизни, богиня зимы, дуальности и единения.

Они направляют, благословляют, присматривают – и иногда разговаривают с нами. Насколько мне известно, это тихий шепот, который успокаивает душу и наполняет ощущением правильности. Именно так мама узнала, что станет главой нашего ковена. Перхта, Мать, явилась к ней в видении. Именно так моя кузина Лизель, которой всего десять, практически с младенчества знала, что станет самой могущественной авгур[14 - Авгур – в Римской империи жрец или жрица, толковавшие волю богов, предсказывающие будущее по поведению птиц, природным признакам.] в своем поколении; Абноба, Старица, проявила к ней большой интерес.

У меня есть связь с силой, как и у других ведьм, – магия Источника течет через меня, когда я использую травы и зелья, но у каждой ведьмы есть талант, который она развивает с раннего возраста, исходя из интересов, потребностей или склонностей. Это один из законов, который способствует сохранению магии Начального Древа: ведьмы придерживаются своей специальности и следуют правилам, установленным лесным народом. Работа с растениями и зельями всегда давалась мне легко.

Но ни одна богиня не говорила со мной о моем высоком предназначении. И во мне не пробуждалось никаких особых сил.

«Ну… это не совсем правда, не так ли?»

Я заставляю голос в моей голове замолчать, и мурашки пробегают у меня по спине.

Мама видит, как я волнуюсь. Она кладет руки на стол и смотрит на меня так пристально, что мне хочется сдаться, склонить голову в знак подчинения. Но я выдерживаю ее взгляд.

– Фридерика, – говорит она, и ее голос полон такой нежности, что у меня на глаза наворачиваются слезы. – Ты доверяешь мне? Веришь, что я достойна быть главой нашего ковена?

Я опускаюсь на табурет, упираясь спиной в стену.

– Да. И я знаю, что ты собираешься сказать – поскольку я твоя дочь, моя кровь гарантирует, что Дева, Мать и…

– Ни в коем случае. Кровь не имеет никакого отношения к тому, что Триединая захочет говорить с тобой. Не додумывай за меня, дитя.

Я молчу, крепко сжав губы.

– Я собиралась сказать, – ее брови приподнимаются, но она улыбается, – что я не допускаю в наш ковен никого недостойного. Даже своих родных. Если ты не доверяешь себе, доверься мне и моему желанию защищать нашу семью. Ты видела, на какие жертвы я пошла, чтобы обеспечить нашу безопасность. Триединая заговорит с тобой, когда придет время. Наберись терпения.

Мама отводит от меня взгляд.

Но через мгновение добавляет:

– Ты все еще слышишь голос, который просит тебя использовать дикую магию?

В ее словах не слышится никаких эмоций.

«Что, будешь ей врать, а? Какой смысл врать? Она видит правду».

– Нет, – быстро отвечаю я. – Уже много лет.

Она кивает, хмыкнув. У меня перехватывает дыхание, когда мама начинает с такой силой вымешивать оставшееся тесто, что стол сотрясается.

– Если бы ты была недосягаема для богинь, – говорит она, – я бы давно тебя вышвырнула.

* * *

Дым клубится.

Я кашляю, продираясь сквозь морок…

Нет, нет, мама! Лизель… я иду, клянусь, я иду…

Я бегу, но дым вьется и сгущается, и я задыхаюсь в нем, легкие наполняются воздухом, только чтобы сжаться в приступе кашля…

Меня пронзает судорога, и я просыпаюсь. Действительность, разорвав сновидения, оглушает меня так, словно я выпила слишком много апфельвайна, и иглы головной боли пронзают череп.

Я сажусь, хватая ртом воздух, обхватив голову руками.

Я спала.

Unversch?mt, ты идиотка!

Должно быть, прошлой ночью я еще раз споткнулась. Растянулась на корнях деревьев, среди корявых кустов, и хорошо хотя бы то, что меня не смог бы увидеть никто, кому бы довелось проходить мимо. Поблизости нет больших дорог, но это не значит, что тут не попадаются другие путешественники, которые надеются избежать встречи с солдатами или хэксэн-егерями.

Застонав, я наклоняюсь вперед, пытаясь унять головную боль. Мои рубашка, юбка и ботинки покрыты инеем. День зимнего солнцестояния еще не наступил, но зима приближается быстро и неумолимо.

Мне нужно сделать запасы – если прошлой ночью был мороз, большинство полезных трав скоро погибнут от зимних холодов.

Но Лизель может уже быть в Трире, если увезшие ее охотники не делали по пути остановок.

Несколько часов беспокойного сна прояснили мое сознание достаточно, чтобы я поняла, что не могу появиться в Трире, находясь в полубезумном состоянии. Головная боль глухо пульсирует в висках, и я опускаю голову между согнутыми коленями.

Schiesse. Как мне вообще удавалось так долго продержаться? Я позволила горю управлять мной, и вот к чему это привело.

Глубокий вдох. Нужно просто время, чтобы…

Я снова дышу. Осторожно втягиваю носом воздух.

Дым.