Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти

– Сихнфв.

Маленькая Юлия улыбнулась. Он неделями зубрила тайнопись и могла назвать искомое слово, даже не имея под рукой алфавита и не делая пометок.

– Ты знаешь, что это значит? – удивилась бабушка.

– Это послание от отца для меня: здесь написано «redibo».

«Я вернусь». Вот что передал ей Цезарь.

Девочка попрощалась с матерью и бабушкой и, внезапно успокоившись, по коридору пошла к себе в комнату.

Аврелия и Корнелия молчали, удивленные и сбитые с толку, не сводя глаз с загадочного слова, которое с ходу поняла маленькая Юлия.

XI

Цена города

Митилена, остров Лесбос

75 г. до н. э., за десять дней до срока уплаты выкупа

Феофан принял Лабиена в одном из самых роскошных зданий города. Находясь под покровительством Рима, он был бесспорным вождем Лесбоса. Много лет назад в городе стояли войска Митридата, и он поддерживал понтийского царя в его борьбе с Римом за власть над этими краями, но с тех пор, как Цезарь, пропретор Минуций Терм и проквестор Лукулл захватили Митилену, оставался верен Республике. Он считал чуть ли не своей обязанностью радушно встретить римлянина, даже если годы назад тот способствовал падению города после длительной осады. В то же время Феофан относился к римлянам лучше, чем к Митридату. Понтийский царь не допускал никакого независимого правления и посылал сатрапа – такого, как Анаксагор, безраздельно властвовавший над островом. При римлянах Феофан хозяйничал, как ему вздумается, правил разумно и справедливо, торговля процветала, хотя, конечно, пиратская угроза никуда не делась. После многих лет противостояния и войн Лесбос переживал настоящий расцвет.

– Ты просишь много денег, римлянин, – заметил Феофан. – Двести сорок тысяч драхм, или сорок талантов серебра, – это целое состояние.

Лабиен слушал Феофана молча, внимательно присматриваясь ко всему, что видел вокруг: на Лесбосе он не замечал признаков упадка, как у Пердикки в Македонии. В то же время Феофан всего лишь заметил, что это большая сумма, но не сказал, что собрать ее невозможно. Никто не готов легко расстаться с такими деньгами. Феофан принял Лабиена в присутствии многочисленных советников; глядя на них, Лабиен не видел ни малейшего признака дружелюбия или сочувствия, которые отчетливо читались на лицах Пердикки и Архелая. В Македонии он нашел понимание, но не деньги; на Лесбосе все было наоборот – его окружало богатство, но он не встретил ни одного доброго взгляда, обещавшего спасение Цезарю. Там – друзья, здесь – без пяти минут неприятели. Все, как предсказывал Цезарь.

– Возможно, вы обвиняете моего друга, захваченного пиратами, в том, что Митилена попала в руки римлян, – возразил Лабиен, – но рано или поздно город все равно сделался бы добычей Лукулла и Терма. Мудрость Цезаря лишь ускорила неизбежное, избавив вас от худшей части осады, когда все, бедные и богатые, одинаково страдают от голода, жажды и болезней. Неужели вы бы предпочли этот удел? Вдобавок Цезарь способствовал уничтожению войск Анаксагора, которые чувствовали себя на Лесбосе так вольготно, будто подлинные властители острова они, а не вы.

– Даже если бы мы признали, римлянин, что твои речи разумны, двести сорок тысяч драхм – слишком большие деньги. Мы могли бы внести свой вклад в спасение Цезаря, пожертвовав, скажем, десять тысяч, но не более.

Лабиен сглотнул. Он торговался за жизнь своего друга.

Тылом левой кисти он отер вспотевшее лицо.

– Вы предлагаете мне десять тысяч? Если вы не хотите помочь, не делайте этого, но, прошу вас, не унижайте ни меня, ни Цезаря.

Феофан промолчал.

Лабиен, впрочем, не оставил стараний:

– Цезарь обязуется вернуть вам вдвое больше этих двухсот сорока тысяч драхм менее чем за год.

– И как он собирается это сделать, если стал заложником пиратов? – возразил Феофан. – То, что ты говоришь, невозможно.

– Взять Митилену приступом тоже было невозможно, однако Цезарю удалось, – возразил Лабиен.

Вновь воцарилось молчание.

На сей раз оно затянулось.

На лицах митиленцев, обращенных к Лабиену, недоверие сменилось задумчивостью.

– Это правда, – признал Феофан.

– Цезарь способен совершить невозможное. Помогите ему, и вас вознаградят с лихвой.

– Да, но, – мялся вождь островитян, – это огромные деньги. Ни один человек не стоит так дорого.

Лабиен сделал пару шагов вперед и, глядя в глаза собеседнику, повторил то, что велел сказать Цезарь, когда они беседовали перед отъездом из Фармакузы. Сейчас Цезаря не было рядом, и Лабиену приходилось говорить от его имени на этих смертельных торгах, где драхмы служили мерилом жизни и смерти:

– Когда Митилена досталась Риму, проквестор Лукулл был полон решимости сжечь и разрушить город, чтобы показать пример остальным народам, которые перешли на сторону Митридата и не спешили вернуться на сторону Рима. Но ты, Феофан, знаешь – и, клянусь всеми богами, знаешь прекрасно, ведь ты был в той палатке во время тех переговоров, – что именно Цезарь убедил всемогущего Лукулла проявить милосердие к Митилене. Он сказал, что это – лучшее послание другим городам Азии и Рим обретет в этой части света надежных союзников. Возможно, жизнь Цезаря не стоит двухсот сорока тысяч драхм, – возможно, ни одна жизнь столько не стоит, – но скажи, Феофан Митиленский: сколько стоит спасти целый город от полного разрушения? Десять тысяч драхм, двести сорок тысяч, миллион? Какова цена всей Митилены? Только не говори, что десять тысяч. Не оскорбляй мой слух.

На несколько мгновений Феофан застыл. Затем поднял руку и знаком приказал Лабиену удалиться.

Тит поколебался, но все-таки подчинился. Ему больше нечего было сказать. Он произнес речь, подготовленную Цезарем, причем со всем возможным пылом. Он покинул большой зал; солдаты проводили его в другой, поменьше, и велели ждать. На столе были вода, вино, немного хлеба и сыра. Лабиен не был голоден, но понял, что в горле пересохло. Наполнив кубок водой, он осушил его большими глотками.

Ожидание было недолгим, но показалось ему вечностью.

Феофан вошел в зал, чтобы лично сообщить ему ответ. Лабиен счел это хорошим знаком: в случае отказа они послали бы кого-нибудь другого, не такого высокопоставленного.

– Городской совет согласен собрать и выдать тебе запрошенную сумму, – начал Феофан. – Твоя речь произвела впечатление на моих советников, и пусть ты считаешь меня холодным и расчетливым, но и у меня есть чувства. Однако нельзя руководствоваться только чувствами. Я подтвердил сказанное тобой. Твои слова соответствуют действительности, Цезарь вмешался в переговоры, склонил своего начальника на нашу сторону и спас Митилену от полного уничтожения. Конечно, этот поступок стоит гораздо больше, чем десять тысяч драхм. Но есть одна загвоздка… чисто делового свойства. Митилена – торговый город, и я должен в первую очередь учитывать ее интересы.

– В чем же загвоздка? – спросил Лабиен, все еще не понимая, чем все закончится.

– В том, что ты должен уехать через несколько дней, иначе ты не успеешь прибыть в Фармакузу и заплатить выкуп в оговоренный срок, а пираты не склонны подолгу ждать и предоставлять отсрочку. А я не могу выдать столько монет. Мы можем собрать около ста восьмидесяти тысяч драхм. Оставшиеся шестьдесят дадим серебром. Это равняется десяти аттическим талантам. Таким образом, ты получишь всю сумму.

– Пираты сами сказали, что можно заплатить драхмами или серебром, – ответил Лабиен. – Если сложить то, что дадите вы, и то, что я получил в Фессалонике, получится как раз двести сорок тысяч драхм монетами, что соответствует сорока талантам. А остальные десять, как ты говоришь, серебром. В чем же вопрос?

– Ты утверждаешь, что Цезарь вернет вдвое больше того, что мы ему дадим, причем менее чем через год. Это и есть деловая часть, условия которой нам хотелось бы подтвердить. Дает ли Цезарь нам такое обещание?

– Разумеется, клянусь всеми богами, – подтвердил Лабиен.

Феофан кивнул.

– Городской совет хочет получить от Цезаря втрое больше данного взаймы, – поспешно добавил он.

– Втрое? – опешил Лабиен, не ожидавший такого.

– Втрое, – кивнул Феофан.

Они молча посмотрели друг на друга.

Лабиен вспомнил, что сказал Цезарь перед его отплытием с Фармакузы: «Ты примешь любые условия, каковы бы они ни были. Добудь деньги, а позже мы разберемся с обещаниями и обязательствами».

– Хорошо… пусть будет втрое, – согласился Лабиен.

– Договорились, – сказал предводитель митиленской знати. – Через три дня деньги будут на твоем корабле. Пусть Афродита заступится за вас с Цезарем: в отношениях с пиратами никогда не знаешь, чего ждать, и следует быть готовым к любой неожиданности. Никчемные, жалкие людишки.