Салагин. Книга о любви

Салагин. Книга о любви
Салават Вахитов

В книге «Салагин» рассказывается о зарождении в душе подростка трепетного, светлого чувства, которое и позволяет жить настоящей жизнью. Конечно, сюжет не исчерпывается только этой темой. Однако всё остальное, думается, не столь важно.

Салагин

Книга о любви

Салават Вахитов

© Салават Вахитов, 2017

ISBN 978-5-4485-4591-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Книгу, связанную с детскими воспоминаниями и первоначально называвшуюся «Дай прошлому спокойно уйти», я начал писать сорок лет назад. Нет, это совсем не значит, что все эти годы я каждодневно трудился над ней днём и ночью, иначе получилось бы, наверное, не менее девяноста томов, как у великого классика. Просто тогда, в 1973 году, появились строчки коротеньких дневниковых записей, которые хранили детские впечатления о туристском походе по Северному Кавказу – по знаменитой всесоюзной «тридцатке», а недавно старую историю удалось восполнить по памяти и «настучать» на компьютере.

Писать о детстве – все равно что совершать путешествие во времени. Это непросто, потому что приходится будоражить воспоминания об ушедших людях и ушедшей стране. Осознание того, что прошлое невозвратно, тяготит: в нём уже ничего не исправить и не изменить. Оно было таким, каким было. И надо ли возвращаться в прошлое? Может, дать ему спокойно уйти и жить только настоящим? У меня нет достойного ответа на этот вопрос.

– Здравствуйте, я вернулся! – говорю я.

Мой дом встречает меня распахнутой дверью: вижу, как мама и бабушка хлопочут на кухне, готовят что-то вкусненькое – чак-чак или перемячи, а может, и то и другое, разогретый чайник пыхтит на плите – меня ждали. Папы, конечно, нет, он встаёт рано и уходит заниматься хозяйством, наверное, строгает и пилит что-то в мастерской. Братишка, радостный, выбегает навстречу с корабликом в руке, ему не терпится поиграть со мной. Я не возражаю, дорога не утомила меня, я сам давно ждал встречи с родными и очень по ним соскучился…

Когда я отправлялся путешествовать, я не представлял, что оно будет таким длительным и что мир столь необъятен и яростен. Я не был дома сорок лет: страсть к новым открытиям, ярким впечатлениям и эмоциям влекла меня в дальние странствия. Сорок лет я никак не мог остановиться и вот наконец вернулся, а в Санаторке, кажется, прошло лишь мгновение и ничего не изменилось. Здесь всё тот же 73-й год.

Нет, на самом деле, конечно, всё совсем не так: и мама, и бабушка, и маленький братишка – лишь смутные видения, вызванные причудливой памятью. Я вернулся к ним из того двухнедельного путешествия… как возвращаются астронавты после космической одиссеи. Мой санаторский дом напоминает гнездо, покинутое подросшими птенцами, – остались лишь скорлупки – запылённые окна, которые смотрят на меня помутневшими усталыми взорами. Равнодушно. Не узнавая. Ведь для них прошло сорок лет. С волнением заглядываю в стёкла – какая маленькая комнатка! И как мы всей семьёй в ней умещались? Там уже успели пожить чужие люди, но и они бросили дом после случившегося пожара на втором этаже. Никто не захотел его восстанавливать – настолько он состарился. Дому давно был необходим капремонт. Всё, начиная с сантехники и кончая крышей, с молчаливым укором требовало замены. Больше так жить было нельзя. Но ничего поменять не успели. Пожар разрушил жилище, и люди разъехались кто куда. Конечно, кроме Наиля, моего соседа сверху, и Валерки – брата Петры, которые в этом огне сгорели. Обычное для России дело – отпраздновали что-то и заснули, а зажжённая сигарета упала на диван и подпалила старое тряпьё, а потом огонь стал неторопливо пожирать стены, пока не вырвался наружу и не расцвёл пышным пламенем. Глупая, нелепая смерть. Она забрала многих моих детских товарищей.

Парадоксы времени ещё плохо изучены, и мы тешим себя надеждами на то, что оно нелинейно, а значит, невозвратность его слегка преувеличена. Хочется верить, что время – не поезд с билетом в один конец. И я начинаю рассуждать, как учила меня когда-то учительница математики Мунира Амировна: «Если задачка трудна и не сразу поддаётся решению, не надо расстраиваться. Представь, как тебе повезло! Лёгкую-то задачку, подставив готовые формулы, любой дурак решит. Ты должен найти собственный путь и разгадать секретик, скрытый от взгляда обычных людей. Жить – это значит решать хитроумные задачи и познавать непознанное, искать спрятанные сокровища и раскрывать сокровенное, даже если оно под семью замками за заколоченной дверью».

Дверь в подъезд моего дома, действительно, заколочена большими гвоздями – на сто пятьдесят, не меньше, судя по торчащим широким шляпкам. В моём детстве двери никто никогда не заколачивал, более того, они никогда не запирались. А зачем? В Санаторке не было воров. Был один «тюремщик», но и ему все доверяли. Если хозяева отлучались надолго, то ключи оставлялись в условленных местах, которые ни от кого не скрывались и всем соседям были хорошо известны – обычно клали под дверные коврики.

Окна зала распахнуты, они находятся столь низко над землёй, что ничего не стоит забраться через них в комнату. Так я и поступаю: в комнате мусор – старые газеты, отлетевшие от сырости обои, развалившийся диван. На потолке, там, где висела люстра, то и дело набухают тяжёлые капли – следствие недавно прошедшего дождя – и срываются вниз, отстукивая время вместо остановившихся от старости настенных часов. На их месте остались лишь крепления, и больше ничего примечательного, за что может зацепиться взгляд, но сердце сжимается среди обездоленных стен, и охватывает чувство вины, вполне соразмерное переживаниям блудного сына, вернувшегося к отчему дому.

На людей, несомненно, накладывает отпечаток то, в каких домах они жили. Вот я, например, вырос в стране незапираемых дверей, во второй квартире дома №8 санаторского посёлка и потому ощущаю некий дискомфорт в современных реалиях железных дверей и тяжёлых засовов. Я думаю, что неразумно вешать какие бы то ни было замки и сосуществовать в обществе закрытых дверей. Добровольно отказываться от общения, отгораживаться от природы, от неизведанных дорог и тропинок – ну не глупо ли? Неужели люди разучились доверять друг другу? Недоверие рождает недоверие, а только открытое сердце способно привести мир к добру и справедливости.

Обойдя зал и спальню, я заглядываю на кухню, потом в ванную – и везде стены, свидетели моего счастливого детства, навеивают тёплые воспоминания. Я понимаю, что мне повезло родиться и расти в моей славной могучей стране в тихих заботах и радостях. Невидимая защитная скорлупа оберегала меня, словно птенца, от воздействия яростного мира. Но птенец созрел для того, чтобы проклюнуться, и, ещё не умея летать, попытался сделать первые робкие шаги. Окрепнув, он стал всё дальше удаляться от родного гнезда, пока наконец не покинул его навсегда.

Я выбираюсь обратно на улицу и иду по небольшому посёлку. Везде встречаются новые, незнакомые мне люди, которые настороженно рассматривают меня. Берёзы в рощице, что начиналась в ста шагах от нашего дома, стали большими, правда, лес стал реже: сказалось влияние человека. Всё изменилось: появились новые дома, исчезли некоторые старые, и лишь одно осталось неизменным, что удивило меня: тропинки, по которым я ходил сорок лет назад, остались на прежнем месте. Да-да, всё изменилось за это время, а тропинки остались! Они не заросли и не изменили своих очертаний, они, как и стены дома, хранили память обо мне прежнем – коротко стриженном нескладном подростке в пластмассовых очках, уродовавших, как мне казалось, лицо. Кто знал, что через сорок лет такие очки войдут в моду и молодёжь будет носить их с удовольствием. Тогда же я чувствовал себя чужим в среде неочкастых сверстников, переживал по этому поводу и, гуляя в одиночку по лесным тропинкам, записывал в тетрадку слова.

Слова, как древние знаки, обладают магией, а поэтому не могут не хранить секретов. Настукивая ежедневно на клавиатуре буквы в слова, а слова в предложения, я с удивлением обнаруживаю, как параллельно с задуманными образами вне моей воли возникают неожиданные смыслы и ассоциативные связи, о существовании которых совсем не предполагал, даже не догадывался. Каждый день, садясь за компьютер, я продолжаю путешествие, которое начал когда-то двенадцатилетним подростком, мечтая найти скрытые сокровища. Но теперь я-то точно знаю, где таятся настоящие клады, и, совершая всё новые и новые открытия, понимаю: единственное, что никогда не может надоесть, есть счастье познания.

Часть I. Секретик

Глава 1. Три тысячи книг

Однажды я поинтересовался у юной писательницы с загадочным именем Оля, что она пишет – рассказ или повесть. Девочка удивилась, и ответ её был непререкаемо холоден: «Я пишу только книги». Я сконфузился и попытался изменить формулировку вопроса: «Нет, ты меня не поняла. В каком жанре ты работаешь?» «Это ты меня не понял, – рассердилась она, – я же сказала, что пишу только книги!» «Извини, – спохватился я, – мне и самому следовало бы догадаться». С тех пор и я пишу только книги.

Я пишу книги, потому что у меня есть сердце, которое хранит тайну. Тайна эта проста, но сам я довольно долго доходил до её понимания. Она помогает мне творить собственный мир в калейдоскопе меняющихся мозаик. Вы же знаете, есть такая детская игрушка – калейдоскоп, в трёх зеркалах которой постоянно сменяются неповторимые узоры, составленные из цветных стёклышек. Когда я был ребёнком, всегда расстраивался, что понравившуюся картинку нельзя закрепить – остановить, чтобы потом любоваться ею вечно. Помню попытки осторожно передать калейдоскоп маме, чтобы и она оценила восхитившее меня чудо, но, увы, в какое-то мгновение коварные стёклышки успевали переместиться и складывались в совсем иную комбинацию. «В калейдоскопе жизни люди обречены видеть мир по-разному», – расстраивался я. А молодой пытливый мозг тут же задавался вопросом: «Почему это „обречены“? Не является ли иное видение преимуществом?»

Увлёкшись писательским творчеством, однажды я совершил небольшое открытие. Возможно, для кого-то оно и не станет настоящим откровением, но мой «секретик» позволяет придавать объём и глубину незатейливым, на первый взгляд, повествованиям, поэтому я им часто пользуюсь. Только для того, чтобы раскрыть несложный художественный приём, сначала придётся рассказать вам о моей первой любви, поскольку именно она и научила меня писательскому ремеслу. Я ещё никогда никому не рассказывал о своей первой любви, историю эту надо бы держать в тайне: любовные переживания – вещь довольно интимная. Но что делать, если писательское искусство познаётся только через любовь и никак иначе? У меня лишь маленькая просьба: пусть всё, что я расскажу, останется между нами. Ладно?

И тут я понимаю, что если и говорить о первой любви, то сначала следует поведать о том, что к двенадцати годам жизни я прочитал три тысячи книг. Когда я сообщаю друзьям об этом бесспорном для меня факте, они проявляют недоверие и начинают возмущаться: «Как? Такого не может быть! Ты что, считал их? Или вёл списки?» «Нет, – отвечаю, – сам я списков не вёл, их вели за меня другие люди». «Да-да, конечно, в детстве у тебя были личные секретари», – они пытаются язвить. Меня всегда удивляет леность человеческого мозга, нежелание поколдовать чуть-чуть над несложной задачкой и попытаться решить её. Вы-то хоть догадались, кто может не только сосчитать количество прочитанных ребёнком книг, но и перечислить их – все три тысячи? В 1973 году подобная задачка решалась просто, поскольку не было Интернета и электронных изданий. Конечно, вы уже сообразили: подсчёт вели библиотекарши, им было нетрудно, поскольку записи о прочитанном сохранялись в библиотечных формулярах.

Итак, примем за аксиому, что к двенадцати годам я прочитал ровно три тысячи книг – тонких и толстых, смешных и грустных, гениальных и совершенно бездарных. Я читал все, что попадало в руки: сказки и научную фантастику, повести и рассказы для детей, романы и драмы для взрослых, учебники по астрономии и радиотехнике… Список бесконечен, его легко продолжить. Часто думаю о том, насколько важно, чтобы в пору жадного, яростного поглощения молодым и свежим мозгом информации о мире рядом был мудрый наставник. Моим же чтением, увы, никто никогда не руководил, поэтому я и стал тем, кем стал, – банальным путешественником во времени.

В пору моей прекрасной юности я совершенно не понимал, почему писатели так много пишут о любви. Мне казалось неразумным растрачивать столько энергии и драгоценных страниц на бессмысленные описания объятий и поцелуев, да и герои-любовники не находили у меня сочувствия. Хотя, конечно, немного привираю: шекспировскому Ромео, к примеру, его глупости почему-то прощались. Честно говоря, любовь была девчачьей темой, и это девчонки могли тайно, скрывая не только от родителей и учителей, но и от нас, мальчишек, зачитываться какой-нибудь «Анжеликой», а потом долго секретничать, чего-то там обсуждая. И где они брали такие книжки в 73-м году, одному Богу ведомо.

Теперь я в возрасте и понимаю, насколько был несправедлив в своих детских суждениях: если и стоит о чём-то писать в этом мире, то только о любви.

Удивительно, что, несмотря на колоссальный разброс в тематике чтения, в голове, тем не менее, не было хаоса: информация скрупулёзно оценивалась и размещалась по специально отведённым полочкам в коре головного мозга. Это происходило само собой, так уж я устроен. По натуре я собиратель и классификатор. Если, например, коллекционирую спичечные этикетки, марки или значки, – это означает, что все они должны быть аккуратно расставлены по кляссерам и коробочкам в полном соответствии с избранной темой. Так же я поступаю и с книгами. Помню, у меня сначала было всего три книги, и я мечтал о большой библиотеке – такой, как у Максима Горького. О ней я прочитал как-то в журнале «Наука и жизнь». Межу прочим в статье автор рассказывал и о библиофильстве. Вероятно, делал он это весьма умело, потому что разжёг во мне желание обладать бесценными книгами, и новая страсть, как разгорающийся пожар, вмиг охватила неокрепшую душу.

– Папа, ты знаешь, какая была библиотека у Максима Горького? – спросил я отца.

Отец в это время колол чурки для титана в сарае, служившем одновременной и мастерской.

– У него была библиотека?

Он на мгновение отложил топор и посмотрел на меня, пытаясь разгадать подтекст моего вопроса.

– Да, личная. В три тысячи томов!

– А-а-а… – протянул он и продолжил работу, давая понять, что диалог закончен.

Папа был строителем и отреагировал на мое увлечение своеобразно. Вместо того чтобы накупить мне новых книжек, он соорудил книжные полки над моим письменным столом, и я на них три книги поставил. Только потом, будучи совсем взрослым, оценил отцовскую мудрость – не имея возможности моментально осчастливить меня библиотекой, он поддержал мою мечту, дал надежду и уверенность в том, что она сбудется. Каждый вечер, ложась спать в кровать напротив книжных полок, я долго глядел на них и мечтал о том счастливом времени, когда они наконец заполнятся. И каждый день просил родителей купить новую книжку.

– Когда-нибудь и Самат напишет книгу, – сказал однажды отец матери за вечерним ужином.

«Ну уж нет, – сказал я себе. – На свете так много интересных книжек, что и прочитать все невозможно. Зачем их писать?» Воспользовавшись моментом, я решил стребовать себе ещё один томик, но не знал, что заказать: составленный мной библиографический список был давно исчерпан.

– Папа, а какие книги ты читал в детстве?» – спросил я.

– Школьные учебники и разные пособия по ремесленничеству. Я любил только полезные книжки.

Папа догадался, к чему я клоню, и попытался уйти от ответа.

– Значит, в литературе ты полный профан?

– Ну зачем ты так, – ему стало неудобно, – я читал книжки, которые учитель советовал: «Как закалялась сталь», «Улица младшего сына», «Алитет уходит в горы»… Отличные полезные истории для ума и сердца.

В восторге оттого, что добился нужного ответа, я уставился на маму:

– Хочу такие книжки!

Первую – про Павку Корчагина – мне купили почти сразу, на следующий день, вторую мама принесла из жуковской библиотеки – это была книга Льва Кассиля, и она мне понравилась настолько, что я впоследствии перечитал все произведения этого автора, а вот третью книжку мне не нашли, и я долго гадал, о чем она. Гор, куда уходил Алитет, я никогда не видел, но они казались тем загадочным местом, где и возможны самые невероятные приключения. Бабушка купила мне в санаторском киоске «Казаков» Льва Толстого, чем только подогрела интерес: после истории об Оленине захотелось прочувствовать звенящую красоту кавказских гор, испытать опасности, которые в них таились. Горы, горы, горы… – я заболел ими и жаждал новых книг о людях, обретающих счастье и горе среди холодных молчаливых скал.

Каждой книжке радовался как зашедшему в гости лучшему другу. Хотя и прочитывалась она практически за один вечер, потом долго любовался ею, проводя ладонью по кожаному переплету. Книга раскрывалась, как утренний пион раскрывает нежные лепестки, и я с наслаждением вдыхал пыльцу с её страниц. Книга дурманила ароматом – в ней хранилось время, жила история и созревали дерзкие мечты…