Салагин. Книга о любви

В один день я лишился авторитета, который зарабатывался долгим упорным трудом. И во всём была виновата девчонка.

Оля жила в доме напротив. Ну, если быть точнее, не совсем напротив, и не совсем жила. Дом её бабушки находился чуть правее нашего, но был виден из окна. Дом бревенчатый, обнесённый плотным дощатым забором. Штакетины со временем потемнели, калитка же была недавно покрашена и выделялась на тёмном фоне свежей голубой краской. Во дворе росли яблони – настоящий сад, бывший редкостью в санаторском посёлке. В доме жила старушка, облик её почему-то не запечатлелся в моей памяти, но помню, что она была добрая и по осени пускала нас, мальчишек, подбирать в саду опавшие яблоки. С дерева срывать плоды не разрешалось. Но кто из нас мог удержаться от искушения? А вдруг они вкуснее? Я попробовал было – нет, с дерева яблоки кислые, но когда запрещают, даже кислое кажется сладким. Итак, яблоки были сладкие, ароматные, и их запах навсегда связался у меня с девочкой в голубом ситцевом платьице. Оля вообще-то проживала в Уфе со своими родителями, а к бабушке приезжала на выходные и каникулы. С санаторскими мальчишками она почти не общалась, лишь Резеда и Наташка изредка играли с ней в девчачьи игры. От наших поселковых девчонок Оля отличалась серьёзностью и длинной косой, которой, я знал, завидовали даже взрослые тётеньки.

По моим представлениям девочка эта была существом из другого мира, а к таким нужно относиться с благоговением. Она казалась нежной и яркой бабочкой-махаоном, к красоте которой нельзя прикасаться руками, иначе можно погубить её. Из робости я старался наблюдать за ней со стороны, ничем не выдавая любопытства к маленькой женщине. Несомненно, она была той самой принцессой из приключенческих книжек, ради которой рыцари и совершали бессмертные подвиги.

Честно сказать, на Олю я обратил внимание благодаря Хамиту из соседнего дома. Хамит был старше меня на один класс и намного сильнее. В меру толстый, широколицый, с низким сипловатым голосом – одним словом, типичный двоечник. Пытался петь на бог весть откуда взявшейся гитаре дворовые песни. Пение было никудышным, но, поскольку больше певцов во дворе не наблюдалось, вечерами собирал вокруг себя мальчишек и девчонок. Песни звучали тоскливо и трагично:

Я плачу о тебе днём и ночью,

Я плачу, я одну тебя молю.

Я плачу о тебе, я плачу о судьбе,

Я плачу, я рыдаю, дорогая.

В жаркий летний день он выходил из дома и садился в тени у подъезда прямо на асфальт, прислонясь к стене, и долгие часы проводил в таком положении. Я поначалу не понимал смысла его великого сидения, мало ли по какой причине человек может сидеть часами недвижно. Видимо, со временем медитировать в одиночку Хамиту стало скучно, и он стал привлекать к странному занятию и меня. Мне было все равно где сидеть, уткнувшись в книгу, поэтому я не стал возражать и составил ему компанию.

– Выбрось книгу, – сказал Хамит, – я тебя не для этого позвал.

– А для чего? – удивился я. – Ты ж молчишь битых три часа…

– Посмотри на девочку через дорогу.

Я посмотрел. На скамейке у дома сидела Оля. Точно так же, как и я, – с книжкой. Она читала прямо под палящим солнцем. Возможно, заодно и загорала.

– Так ты в неё втюрился! – догадался я. – Так вот ты о ком плачешь днём и ночью!

Хамит скрежетнул зубами, злобно сверкнул восточными очами, но сдержался и промолчал.

Надо сказать, к девчонкам я в ту пору относился плохо и жениться на них, как предлагал Наилька Акбашев, никогда не собирался. Более того, в классе считалось дурным тоном сидеть с девочкой за одной партой – точно как в книжке про Тома Сойера и Гекльберри Финна. Это было просто невыносимо для настоящего мальчишки, потому что с девчонками сажали в наказание лишь хулиганов и двоечников.

В отличие от нас с Хамитом, Петра и Ринат не стеснялись общаться с Олей. А дело в том, что она была начитана не меньше меня и любые аббревиатуры разгадывала с лёгкостью. Теперь ребята стали больше обращаться к ней, я потерял исключительность, и мои услуги вдруг стали невостребованными. Конечно, это меня злило и печалило. Из-за какой-то мерзкой девчонки мой авторитет оказался на абсолютном нуле, а возможно, и в минусе. Но поделать, увы, ничего было нельзя, оставалось только смириться. Правда, вскоре случилось так, что мне удалось взять реванш и поставить зарвавшуюся девочку на место.

Поздней весной Анна Фёдоровна, наша учительница по химии, а заодно и по биологии и немецкому языку, повезла меня в город на республиканскую олимпиаду. Электричка, на которой мы ехали в город, опоздала и, когда мы дошли до университета, участники уже сидели в аудитории и вовсю выполняли задания. Как я ни упирался, бойкая организаторша за руку втащила меня в переполненный зал и – о ужас! – усадила меня рядом с какой-то девчонкой. «Это за что такое наказание? – промелькнула мысль. – Почему я, отличник с примерным поведением, должен сидеть с девчонкой?»

От огорчения ни о какой олимпиаде я уже думать не мог, лишь отодвинулся на край скамейки и просидел битых два часа, отвернувшись от моей соседки. Хотя вру, всё-таки краем глаза я на неё поглядывал. Скажу по секрету, мне было не то чтобы стыдно сидеть рядом с незнакомой девочкой… В том то и дело, что она оказалась знакомой, и надо ли говорить, видимо, и так понятно, что это была та самая Оля. Случилось непредвиденное: вдруг новые приятные ощущения, вызванные неожиданной близостью, ранее мне абсолютно неизвестные, бесцеремонно ворвались в сознание и разнесли мозг на тысячи мельчайших химических элементов. Когда же они наконец соединились обратно, олимпиада уже подходила к концу, народ начинал сдавать задания и расходиться. И только тут я взглянул на Олины ответы и понял, что моя соперница по разгадыванию паролей в химии совершенно тупит. Она не может написать простейшую формулу соединения кислорода с углеродом. Да ведь любой дурак знает, что кислород и углерод желают жить вместе, только для того чтобы им соединиться, нужно дополнительное тепло, и тогда начинается процесс горения. Так вот и я, сидя близко к Оле, почувствовал её тепло, и трепетное пламя неожиданно ворвалось в мою неокрепшую душу:

Мама!

Ваш сын прекрасно болен!

Мама!

У него пожар сердца.

В результате горения, конечно, ничего хорошего не получается – или угарный газ, или углекислый. Правда углекислым газом дышат растения, и он незаменим при изготовлении газировки, так что… Я оторвал краешек от своего оставшегося чистым листочка, написал на нём ответ – СО

 – и незаметно передал Оле. Возможно, мой благородной порыв заслуживал, как минимум, улыбки или благодарного взгляда, но ничего подобного не последовало. Девочка аккуратно переписала формулу, сдала задание и невозмутимо продефилировала мимо меня к выходу. В тесном проходе между партами я почувствовал яблочный аромат её волос. О, вдыхать запах юной, уверенной в себе женщины – это совсем не то, что вдыхать запах бензина или канифоли в сараях моих друзей!

Следующим летом Хамиту не надо было уговаривать меня посидеть с ним напротив читающей под солнцем Оли. Я и сам без всяких просьб каждое утро спешил занять заветное место.

Девчонки в то время развлекались тем, что устраивали секретики. Сейчас это почти забытое занятие, поэтому стоит объяснить, как они делались: в земле рылась небольшая ямка круглой или овальной формы, в полученном углублении складывалась мозаика из разноцветных камешков, стёклышек или лепестков цветов и накрывалась сверху стеклом – простым или цветным; потом стекло засыпалось землёй и маскировалось травой и старыми листьями. При желании землю со стекла можно было разгрести и тайно любоваться причудливым узором. Никто, кроме ближайших подруг, не мог знать о местонахождении секретика. Таковы были правила.

Задачей же мальчишек было девичьи секреты находить, восторгаться замысловатой мозаикой, а затем уничтожать. С чего повелась такая игра, одному богу известно, но, уже будучи взрослым, я много раз наблюдал, как люди продолжают свои детские игры: сначала восторгаются красотами мира, а потом всячески стремятся от них избавиться. Одни созидают, другие уничтожают. Правила принципиально не меняются.

Однажды Петра с Ринатом объявили, что видели, как Оля возится под берёзой рядом с поляной, где мы обычно играли в вышибалы. Наверняка она устроила там секретик. После не очень продолжительных поисков мы Олин тайник нашли. Но каково же было моё разочарование, когда, раскопав секретик, мы обнаружили грубую поделку – нечто совершенно безобразное из кусочков гудрона и мелкой гальки. О существовании абстракционизма я тогда не догадывался и оценить увиденное знаком «плюс» не смог.

– Фигня, – сказал Петра.

– Да, фигня, – подтвердил Ринат.

Ребята были недовольны. Хвастаться такой находкой перед кем-либо было бессмысленно: ещё и на смех поднимут. Мы даже ломать такой секретик не стали, а лишь запинали его ногами и ушли, раздосадованные.

Меня всё же не оставляла мысль: как Оля, человек такой тонкой организации, начитанный, умеющий разгадывать сложные пароли, умудрилась создать полную безвкусицу. Я был обескуражен. Мне не хотелось верить, что объект моей симпатии – примитивная глупая девчонка. Так не бывает! «Что-то здесь нечисто», – подумал я и через какое-то время в одиночку вернулся к злополучному месту.

Секретик был восстановлен и снова неуклюже замаскирован. Я раскопал его и вновь удивился примитивности Олиной фантазии. Она что, издевается надо мной?! Да, издевается! Ключевое слово оказалось найденым! С замиранием в сердце, поддавшись неожиданной догадке, я осторожно разобрал неуклюжую мозаику и стал рыть дальше. И о чудо! Секретик оказался двойным! Поверьте на слово, на этот раз он был безупречен. Боюсь, что описать увиденное невозможно – это так же бессмысленно, как рассказывать об узорчатых крылышках бабочки-махаона. Радости моей не было границ! Я верил в тебя, Оля, и не ошибся!

А потом я нарушил мальчишескую традицию и не стал разрушать Олин секретик, заботливо вернул на место верхний обманный уровень и замаскировал сухими листьями. Я шёл домой и думал, что это необыкновенно приятно – владеть девичьим секретом.

Оля преподала мне отличный урок, и я благодарен ей и поныне. С тех пор я знаю, что нельзя недооценивать людей и что настоящие секреты не лежат на поверхности, они находятся чуть глубже, и одна разгаданная тайна позволяет раскрыть другую.

Когда через много лет я начал писать рассказы, то вспомнил про Олин секретик и стал строить подобным образом художественные произведения, маскируя под простым синтаксисом сложную семантическую мозаику. Однажды я решил, что раз в одном и том же тексте могут уживаться два уровня осмысления, то почему бы не попытаться создать и третий. И как только я об этом подумал – хлопнул себя по лбу от поразительной догадки: а ведь Оля была умной девочкой. Что если под её вторым секретиком находился третий? Моё сердце взволнованно забилось спешащей секундной стрелкой в предчувствии нового открытия. И вот, будучи взрослым человеком, я вернулся в санаторский посёлок к той самой берёзе, росшей недалеко от наших бывших домов. Олиной бабушки давно не было на свете, и дом её снесли из-за ветхости вместе с яблоневым садом, а мой ещё стоял полуразрушенный, и в нём никто не жил. И берёза совсем одряхлела от возраста и медленно умирала. Я стал разрывать землю у могучего корня, обнажившегося у самого основания, и даже не удивился, обнаружив стёклышко. Снял его и через мгновенье обнаружил секретик с затейливым узором, но и он был безжалостно сметён. А под ним… конечно же, находился тайник. А в тайнике чудом сохранившийся кусочек бумаги, потемневший от времени. Тем не менее надпись на нём прочитывалась. «СО2» было написано на листочке.

Я умел разгадывать секреты. Я понял, что «С» – это Самат, «О» – Оля, а «2» могло означать лишь то, что нас было двое.

* * *

Тогда, в далёком 1973-м, Оля всё же оценила мой благородный порыв. Для меня было неожиданностью, когда при случайной встрече она коротко произнесла: «Спасибо!» Я растерялся и не знал, что ответить. Да и не понял сразу, за что «спасибо». Сообразив, что теперь туплю я, она улыбнулась и взяла инициативу в свои руки:

– А давай меняться книгами?

Оля хочет меняться со мной книгами? О такой степени доверия можно было только мечтать. Но были и сомнения. Что девчонка может предложить такого, чего я не читал?

– Меня не интересуют любовные истории, – заявил я твёрдо.

И тут же расстроился из-за своей торопливости. Ну кто тебя за язык-то дёргал, какая тебе разница что читать, если предлагает Оля?

Она заметила мою растерянность:

– Я буду рада, если ты прочитаешь про дикую собаку Динго.

Потом последовали «Алые паруса» Александра Грина – эта истории показалась мне более понятной – и так, незаметно для себя, я стал читать книги о любви. Перечитал заново «Казаков», история любви Оленина и Марьянки показалась весьма печальной. Разве люди расстаются, любя?

А потом у меня появился враг. Хамит, который из «прекрасного далёка» наблюдал за развитием нашей с Олей дружбы, вдруг резко переменил ко мне отношение: если раньше он покровительствовал мне в компании как более слабому, то теперь стал всенародно задирать и грубить.

– Хамит, не хами! – не выдержал я однажды и тут же получил в поддых.

Я загнулся, и он коротким ударом сбил меня на землю. Очки отлетели куда-то в сторону. Я лежал в пыли, давясь обидой, ведь Хамит считался моим другом, – слёзы предательски катились из глаз, – но самым унизительным было то, что мой позор случился на глазах Оли. И я понимал, что это была сознательная подлость. Хамит сплюнул, подобрал очки и протянул их Ринату: «Отдашь ему, когда очухается…» – и отошёл небрежной походкой к поджидавшим его старшим ребятам.