Бых. Первая часть

Поколебавшись, Лера украдкой положила шесть. Как легко обманывать постаревших родителей.

– Смотрела вчера восхитительный документальный фильм о греческом ренессансе…

Слушая рассказ (мама, как обычно, не нуждалась в собеседнике), Лера закончила готовку и села завтракать. Вечером бы зайти в магазин, фрукты кончаются. Съел Андрей те апельсины? Хм… Все-таки какой нетипичный труп в том гараже. Прав был прокурор, не виноват муж, а она и не поверила сперва… Надо купить ту блузку, а вдруг – ха-ха! – удастся погулять в ближайшее время?

Лера не сразу заметила, что теперь звук издает только ее стучащая вилка, и посмотрела на экран. Мама подставила лицо свету, омывающему ее через окно веранды, сощурила глаза, отчего тонкие веки уязвимо подрагивали, и улыбалась теплу, убаюканная, как младенец, разговором с дочерью. Лере хотелось потянуться, коснуться, сберечь маму такой.

– Мам, – как-то беспомощно позвала она.

– А? Ох, что-то разомлела. Давай-ка расходиться, начинается этот глупый сериал…

Простившись с матерью, Лера проверила новости. «Полиция рассчитывает на скорый прорыв в деле о массовом убийстве на улице Грекова». Ерунда. «Кремль выступает за мирное решение анатолийского вопроса». «Москва и Анкара договорились о месте пребывания Конституционного суда Евразийской державы». «Константин Седов заверил, что Россия поможет Баварской республике в послевоенном восстановлении Мюнхена». Директивная реклама греческих курортов. Лера почувствовала раздражение. Казалось, вселенная пытается обыграть ее в шарады.

Посудомоечная машина, взгляд на циферблат. Сообщение от Эдуарда, скинул какой-то адрес: «Зайди, вместе до отдела дойдем». Было почти по дороге. «Ок».

Чистка зубов по таймеру. Сборы по неизменному маршруту от гардеробной к прихожей. Лера повертела в руках кеды. Розовые разводы от крови так просто не оттереть. Но кеды слишком удобные и привычные, чтобы выбрасывать их из-за этого.

У лифта Лера столкнулась с Мариной, ведущей десятилетнюю дочь в школу. Треугольная мордашка соседки была скорректирована ассиметричным каре, несоблазнительные губы исправлены помадой, остальное не нуждалось в больших усилиях, тем не менее приложенных. Марина была мила, но становилась восхитительной, превращая в эстетический праздник даже поход до мусорки. Лера выглядела рядом с ней, как вытащенная за ногу из берлоги. Марина, по обыкновению, чуть откинула голову, глядя на Леру, как на картину, которую собиралась раскритиковать. При этом ее глаза оставались доброжелательными и беззлобными – как у той бедно одетой девчонки, которой несколько лет назад Лера придержала подъездную дверь, помогая занести ей и смущенному мужчине тяжелые сумки из магазина.

Взгляд Марины остановился на обуви соседки.

– Светка, закрой уши. Лера, это… – она сдержалась. – Сочетание пальто от Ломберти и этих драных кед оскорбляет в этом городе каждое существо, дошедшее в своей эволюции хотя бы до лаптей.

– Мне в них по городу бегать, Марин. Прикажешь задерживать бандитов на шестисантиметровых каблуках?

– Я задержала будущего мужа на десятисантиметровых каблуках. Так что наши послужные списки могут поспорить! – Марина засмеялась, не пытаясь задеть соседку. Лера ухмыльнулась, показывая, что не обижается.

– Ну что, Ракета? – Лера щелкнула по кепке девочки с нашивкой команды – ракета, мчащаяся с волейбольным мячом. – Уже чемпионка?

– Осталось фашистов победить, – гордо заявила Света. Блондинка – в отца, задорные глаза – от матери. Старается так же запрокидывать голову, как мать, и вытягиваться, но еще не знает, что вложить в эту позу.

Лера как-то подвозила их до соревнований, и знала, что школа соперников расположена рядом с базой «голландцев», правой группировки.

Зима все цеплялась за обмороженные черные ветки. Северный ветер дул между ребер новостроек. Однако по вспухшей земле уже зябко пробиралась мелкая трава, требовавшая: весне быть! Тогда, наверное, окончится это утомительное сонное состояние, в котором Лера чувствовала себя, как насекомое, накрытое стаканом.

Она подняла глаза на билборд, с которого в упор смотрел высокий мужчина со впалыми щеками. Высокий широкий лоб, но лицо сильно сужается к подбородку. Хотя человек не утратил седых волос, его череп казался голым. Изогнутый по-ястребиному нос навевал образ птицы – старой, но не лишившейся инстинктов. Взгляд, устремленный куда-то далеко-далеко, вдруг настигал ее здесь. Рот запечатанный, не желающий говорить. «Уверенно в завтрашний день» – значился сухой лозунг возле имени: Константин Седов. На плакате, как бы распространяя образ лидера до невиданных границ, фоном простиралась карта Державы: от затаенной Чукотки и желтой маньчжурской степи до полабских границ и чудских болот, от ледовитых берегов и бурно растущих североморских портов до анклавов в святых местах и индийских гаваней. «Кандидат президента», – промелькнула в голове Леры часто повторяемая фраза.

Она прошла дальше по улице, которую и не разглядеть на такой карте, и встретилась с еще одним человеком, подлежащим тиражной печати. «За Русскую идею!» – восклицал Аквентий Романов, поданный в черно-желто-белых цветах. Он был улыбчив и расслаблен, но одновременно казался лишь на мгновение пойманным смирно. Пухлые губы, заботливо вылепленные щеки-пирожки, нос, напоминающий выпяченный жир отъевшейся скотины, масляные глаза под крупными, как краюха хлеба, бровями и густые, напоминающие слоеное тесто, пшеничные волосы. Это был образ не карикатурно перекормленного мужа, а запасливого медведя, которому соответствовали мощные, богатырские габариты Романова. Он замер, словно готовый в любой миг сбежать с плаката. В отличие от запакованного в строгий костюм конкурента, Романов носил косоворотку; как-то незаметно она прошла путь от формы увлеченных стариной маргиналов и чудаков до модного аксессуара.

…Воздух в квартире был пропитан запахом недавней стирки, ветхих тканей, давно открытого алкоголя. Измученный пол, облупленные двери, шкафы и полки, с которых вываливались напоминающие перегной вещи.

Лера положила руку на плечо Эдуарда и заглянула из-за него в кухню. У раковины лежал молодой мужчина. В его груди торчал нож с засаленной деревянной ручкой. Дряхлая майка отяжелела вокруг раны и прижалась к коже. Мышцы сохранили последнюю попытку подняться, и человек замер как бы ненадолго. Голова убитого прижалась, остывая от горячки, к помойному ведру. Лицо без выражения напоминало увядшие листы капусты.

На столе – бутылка водки, остатки которой были не толще отражения в донышке, закуска, покрытая слизью, замшелая пепельница.

На старом диване, продавленная яма в котором грозила провалиться до самой земли, сидел ранний от выпитого старик, кое-как сотканный из жил и пропахшей мочой одежды. Старик закрыл лицо ладонями, и его плечи беззвучно сотрясались. Сидящий рядом сотрудник полиции настойчиво и терпеливо повторял свой вопрос.

Отец и сын, бытовой конфликт; учитывая период, вероятно, спор о политике. Сцена, слишком часто виденная, чтобы вызвать сопереживание.

– Какая сука, – вполголоса возмутился Эдуард, – ударил бы сантиметром левее – и дознание бы бумажками занималось.

– Тебе что не нравится? Такое шикарное раскрытие на блюдечке.

– Скучно и гнусно, – буркнул Эдуард. – Пошли?

Коллеги выбрались из подъезда, отделявшего, как шлюз, ненадежные убежища от полной чужаков улицы.

– Кеды бы в химчистку отдала, а то тебя над каждым трупом задерживать можно.

– Андрей сегодня выходит, – вспомнила Лера. – Может, купим ему что-нибудь?

– Например?

– Я видела у него кота.

– И тот у него поломанный. Купи лосьон для бритья и шампунь. Или что там принято дарить, когда торопишься перейти к напиткам?

– Жадный ты, Перс.

Эдуард не позволял как-либо переиначивать свое имя, поэтому товарищи называли его по происхождению. Это ему нравилось.

– Я практичный. У меня старшая дочь истерики закатывает, потому что у нее телефон не той модели, а младшая дуется, потому что теперь ей больше нравится то платье, которое сестре купили. Сдался мне твой Андрей. Ты труп свой из гаража когда обратно закопаешь?

– Да уже закончили.

– Муж?

– Представь себе, нет. Любовница, без пяти минут новая жена раскололась. Она и с мужиком, и с его сыном спала. Подговорила парня убить мать, а взамен пообещала, что отец к ней переедет, переписав на сыночка квартиру.

– И, конечно, обманула наивного идиота.

– Не-а. Уже через месяц вдовец жил у любовницы, оформив хату на сына.

– Какая редкая в наша время честность! А любовнице это все на кой черт?

– Любовь, Перс, – вдохновенно провозгласила Лера и, ища тепло анемичного солнца, посмотрела в небо, покрытое трещинами темных ветвей. – Человек готов поверить в правоту любого воняющего трупами дела во имя любви.

– Какое неженское заявление. – Эдуард потрясенно уставился на коллегу и несколько непоследовательно спросил: – Влюбилась, что ли?

– Да какое там… – пробормотала Лера и тоже несколько непоследовательно добавила: – Весны хочется, пробуждения.

Построенный недавно отдел полиции походил на крепость чародея из мрачной сказки. Черный бетон, выдвигающийся неожиданными эркерами – будто челюсти великана; запутанные и непостоянные, как течение уголовного законодательства, коридоры. Поговаривали, что где-то ремонт еще ведется забытой бригадой рабочих. Даже сами сотрудники до сих пор терялись в лабиринтах здания, и уже ходили легенды о Темном дознавателе, поджидающем припозднившегося коллегу в отдаленном закутке.

– Андрею ничего не купили, – спохватилась Лера.

– И хрен с ним.

Сунулись сперва не в тот кабинет. После ремонта заказанные для отдела номера на двери уехали в другой город. Там их быстро приспособили, и теперь для разрешения ситуации запрос должен был пройти бюрократические этажи до самого департамента. А пока сотрудники вешали распечатанные номера, ориентировались по витиеватым описаниям, отмечали свои кабинеты наклейками и значками.