Бых. Первая часть

– Спокойнее, гражданин Маликов. Место происшествия мы тщательно осмотрели, и противоречий с показаниями твоего брата не обнаружили.

– Да гонит он!

– В чем же он гонит? – удивился Гоша. – Он обо всем детально рассказал, а ты только кричишь: «я не бил, я не бил». Кто тогда бил-то?

Юноша затравленно молчал, еще цепляясь за остатки жизни, которая десять минут назад была правдой без изъянов.

– Маликов, посмотри сюда. – Гоша держал перед ним щепотку пальцев. – Видишь? Вся твоя судьба вот здесь. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Раздавил ее, как вошь – или выпустил на волю? Мне без разницы, кого из вас сажать. Так что пой не фальшивя.

Двое стоящих у монитора поразились той властности, – явно перенятой у другого, – с которой парень завладел неприкаянной душой, посланной в его распоряжение. Гоша не разжимал пальцев.

– КъватІуш, сука… – выдохнул Маликов, схватившись за волосы, да весь с этим воздухом и вышел – и теперь сидел какой-то другой, еще незнакомый сам себе. – Я не знаю, что ему в голову взбрело, серьезно говорю. Мы видели, что человек явно наркотики ищет. Брат подошел, пошутил – давай, поделись, говорит. А тот ему про мать сказал.

– А брат что?

– Нож достал, начал бить…

Гоша разжал пальцы и придвинул к себе планшет. Кульминация наступила. Дальнейшее было скучно: Эдуард и Хайруллин навидались этих драматических историй, разнообразие которых помещалось в скупую сводку.

– Какого цвета стена? – внезапно спросил Хайруллин.

– Зеленого.

– Синего. Вот оно.

– Что?

– Сколько раз я это видел, а не пойму, как они сравнивают: вот кошелек в руке человека, а вот человек – и достает нож… И все у него сошлось! Среди людей не работает какой-то фундаментальный физический закон: мы отвечаем по восходящей, а не затухающей, примирительной силой. Маятник, который раскачивается все сильнее, пока не снесет стену.

– До сих пор удивляешься? – пожал плечами Эдуард. – Ты у нас пять лет, привыкнуть пора.

– Разве пять? Пусть будет пять. Мне кажется, я легче пойму нашего маньяка, чем людей в здравом уме. Васильковый.

– Тебе хочется, что ли, васильковый? Оливковый. «Не верьте тому, что вызывает ненависть». Разве ты не слышал? Преступников нет. Мы придумываем, что они преступники. А они принимают правила и вступают в игру. Убегают от нас, сдаются, склоняют голову перед приговором. Потом прикидываются, что сидят в тюрьме, а потом снова притворяются убийцами и насильниками. Нам нужно быть очень, очень убедительными, чтобы они поверили в нашу роль. – Эдуард кивнул на монитор. – Старший скоро зайдет за декорации, которые мы строим.

– И однажды выйдет. Последствия. Как думаешь, убьет брата?

– В тюрьме остынет. Но из общего дома брата выгонит.

– Лазурный.

– Циановый. – Эдуард был доволен добавленным цветом, по его мнению, удачным. – А ведь они могли бы всю жизнь прожить, не догадываясь, что предадут друг друга.

– Что в этом нового? Как будто мы сами не предпочитаем обман. Мало кто в сорок лет остается верен принципам, в которых не сомневался в восемнадцать лет. Так что все мы предатели друг перед другом.

– Бирюзовый.

– Аквамариновый.

– Я не знаю, какой это.

– Как с тобой жене тяжело! Надо у Леры спросить: у нее холодный взор, но женское сердце.

– Ее ответ будет разочаровывающе правильным. – Хайруллин обернулся к монитору. – Закругляются.

– К старшему брату – тоже Гошу?

– Нет, тот покрепче, а ты его уже изучил. Сам займись. Пошли, встретим.

Но, едва они поднялись, в комнате на той стороне экрана возникла заминка. Получив подписанный протокол, Гоша долго всматривался в него.

– Подожди, а ты Магомед или Малик?

Собеседник недоуменно уставился на него.

– А признался кто? – неожиданно обрел он надежду в этом абсурде.

– Который другой, – нашелся Гоша.

– Я Малик.

– Вот. А признался Магомед.

– Ты не врешь мне? – заподозрил Малик.

– Зачем же врать, если мы устанавливаем правду?

Аргумент был фундаментальный; Малик принял его и смирился. Гоша поспешил выйти. В коридоре двое взяли его под локти, увели подальше и поставили у стены. Гоша стоял не сконфуженный, но гневно проваливающийся в себя взглядом.

– Ошибся с именем, – констатировал Хайруллин.

– Да блин, Маликов, Малик, имя у меня с фамилией смешалось, и я Магомеда вписал! И он, главное, просмотрел.

– Исправил бы и снова дал на подпись. – Эдуард взмахнул рукой, словно собираясь дать затрещину.

– Да чего-то растерялся… А теперь, раз подпись стоит, файл поправить уже нельзя, да?

– Ну, вообще-то можно… – зафинтил Эдуард.

– Нельзя, – отрезал Хайруллин. – Не переживай, дело ты не загубил. Нам главное – признание старшего, а ему не нужно весь протокол показывать, можно и запись с нужного момента включить.

– Такие бараны сами шкуру отдают, – усмехнулся Эдуард. – Младшему потом под каким-нибудь предлогом дадим заново подписать.

Едва Гоша выдохнул, Хайруллин безжалостно продолжил:

– Вторая ошибка. Ты упомянул, что потерпевший даже не помнит, кто нападал. Будь против тебя человек опытнее, он бы сразу смекнул, что ничего у нас для обвинения нет.

– Никогда на допросах зря не болтай, если не уверен, что твоя информация не приведет тебя к более ценной информации, – назидательно, впечатывая палец в стену, проговорил Эдуард.