Марат

Скакун еще брыкался. Его дыхание было хриплым, умученная морда поднималась над водой. Лесли сумела освободить ногу от стремени и встать в полный рост. Девушка была вся мокрая. Она стояла по грудь в воде. Марат видел под одеждой очертания ее тела. Лесли обошла любимца и из последних сил держала его голову. Конь заржал. Его глаза, полные смертного ужаса, смотрели на наездницу. Он понимал, что предал ее.

– Камир, что с тобой? – спросила Лесли. – Ты пытался меня убить.

На губах животного выступила кровавая пена.

– Камир, вставай, здесь могут быть крокодилы, – взмолилась девушка.

Конь моргнул. Его дыхание стало ровнее, глаза успокоились. Намон вытащила булавку из его груди. Благородное сердце погибло.

– Камир, – еще раз позвала Лесли. Она чувствовала, как отяжелела его голова, а мышцы шеи ослабли. Судорога кончалась. Он больше не мутил воду. В гриве запутались розовые кувшинки.

– Камир, – заплакала девушка, поняв, что он умирает. – Камир, чем ты заболел? Что с тобой случилось?

– Смотри, – сказал Марат.

Лесли вскинула голову. Сначала она не поняла, кого видит, и ее лицо выражало только удивление.

– Смотри, – Марат указывал на коня, – сейчас его глаза погаснут. Душа уйдет из них. Его там больше не будет. Он убежит от тебя и даже от меня. Так всегда, когда убиваешь. Их глаза просто гаснут. Глаза моей матери и глаза расстрелянного крокодила. Всегда одно и то же.

Он через голову стянул майку и повесил ее на ближайший куст, потом спустил вниз шорты. Его член был полурасслаблен, но темная головка уже выглядывала наружу. Он раздевался и наблюдал за Лесли. Горе сделало ее глаза влажными, щеки раскраснелись от скачки. Она не была в оцепенении, но не знала, что делать. Она обнимала шею умирающего коня и неотрывно смотрела на Марата. Спелый плод, который можно сорвать.

– Ты это сделал, – поняла Лесли.

– Не я, – ответил Марат, бросая шорты на ветки куста. – Это сделала старуха Намон, ведьма вуду.

Он вошел в озеро. Конь умер. Лесли хватило сил одной рукой закрыть его глаза. Она отступила назад, и морда животного ушла под воду. Над Камиром сомкнулись кувшинки. Лесли вытерла заплаканное лицо мокрыми руками. Она не знала, что капли на лбу и на губах делают ее еще более соблазнительной.

– Куда же ты? – спросил Марат. – Там могут быть крокодилы.

– Лучше крокодилы, чем ты.

Марат рассмеялся.

– Они нас не тронут. Этого не хочет Намон.

Лесли сделала еще шаг назад. Дно становилось все глубже, она оступилась, взбила воду руками. Ее волосы намокли.

– Ты не умеешь плавать, – улыбаясь, констатировал Марат.

– Если ты тронешь меня, то…

– Ты ведь знаешь, что трону, – прервал ее Марат.

Они были совсем близко. Лесли снова шарахнулась назад, начала тонуть. Он поймал ее за руки, и они закружились в неспокойной воде. Марат был намного быстрее и сильнее. Ему не мешала одежда. Лесли даже не могла оцарапать его.

– Все узнают, что ты меня изнасиловал, – сказала она.

– Нет, – прошептал Марат. – Намон уже запечатала твои уста. Ты просто будешь странной в следующие дни. Все спишут это на смерть Камира. А потом от имени Марти я пришлю Сангаре твои грязные трусики. И тогда все вс? узнают. Но никто не подумает на меня.

Он прижал ее к себе. Сквозь ткань жокейского костюма она почувствовала его член и поняла, что ее жизнь кончилась.

– Пойдем на его труп, – пригласил Марат. – Он еще теплый.

Глава четвертая

Печать Каина

Было первое сентября. Во французском колледже начался новый учебный год, третий для Марата. Он шел домой, чувствуя под ногами мягкую пыль, в которую за засушливое лето превратилась глина, и думал о белой девушке, которую изнасиловал с помощью колдуньи Намон.

Лесли погибла полгода назад. Она вышла из проходной колледжа, прошла мимо машины, в которой ее ждал Джим, сделала три шага к середине дороги и попала под патрульный бронетранспортер. Водитель даже не видел ее. Он остановился, потому что солдаты сверху начали ему кричать о том, что произошло. Огромные ребристые колеса вездехода оставили от Лесли мокрое пятно, руку и клочок волос. Ее фотография, затянутая черным крепом, все еще висела в холле на втором этаже колледжа.

Сегодня, в своей приветственной речи, директор опять помянул ее смерть. Пятьсот человек минуту молчали в ее память. Никто из них не знал, что это было самоубийство. Никто из них не знал, что Сангаре сжег в камине письмо, склеенное из газетных букв, и белые трусики, испачканные девственной кровью. Лесли осталась чистой. Она умерла как член их неприкосновенного белого круга. Ей поставили трогательный памятник на католическом кладбище, а в ее гроб положили фрагмент уздечки ее любимого коня, который она носила после его смерти. В минуту молчания Марат слушал их безмолвие, и ему хотелось закричать: «Это я, я имел ее, я заставил ее выйти на дорогу». Но он не мог. Его держали за горло ледяные руки страха. Все чаще он видел спонтанную неприязнь в глазах других людей. Он знал, что если признается, ему поверит каждый, и суд будет скорым.

Поворачивая на свою улицу, он оглянулся. За спиной у него был Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Вечный купол собора кутался в облаках и молчал. Он имел право на почести – под своим титаническим каменным телом он мог собрать все молчание во имя всех умерших. Он видел и хранил. Он знал. Не вмешиваясь, не сострадая и не ужасаясь, он составлял перечень преступлений Марата. Подростка передернуло. Он пошел дальше, заставив купол скрыться за нагромождением крыш бедняцких хибар.

Калитка дома Роберта была открыта. У забора стоял обшарпанный микроавтобус. Марат никогда еще такого не видел. Он в удивлении замедлил шаги. Во дворе были люди – он слышал их голоса. Женщины. Несколько женщин. Говорят спокойно. Марат вспомнил, как женщины приходили в этот дом после того, как он убил свою мать.

Из калитки, вытирая руки, вышел доктор Анри. Француз был в простой белой рубашке, под мышкой – кожаный портфель.

– А, Марат, – приветствовал он. – Я сожалею. Роберт умер.

Марат замер. Он ожидал этих слов с тех пор, как услышал голоса во дворе, но новость все равно вызвала в нем странное оцепенение. Роберт бил Марата палкой и плакал на похоронах Камилы. Роберт считал мелочь на сморщенной ладони, пил виски, сидел на крыльце, мочился на грядку за домом. Роберт три раза в день кормил кур и пару раз в неделю ходил в кабак. Он рассказывал, как видел Папу Римского. Утром и вечером Марат слушал, как старик бродит внизу, роняет свою клюку, матерится. И вот он умер, а Марат не заглянул в его глаза, не успел отомстить за жалость и за длинные фиолетовые синяки, которые он носил на своих бедрах все детство.

– Давно? – спросил он.

Анри, небольшого роста, со вздернутым носом и морщинками вокруг глаз, выглядел как состарившийся юноша.

– Час назад. Его уже переодели и прибрали. – Он провел влажными ладонями по коротко остриженным черным волосам. – Скорее всего, это был тромб в мозгу. Старик успел позвать меня и написать завещание.

Несколько секунд Марат вдумывался в услышанное. Завещание.

– А чей теперь будет дом? – спросил он, заглядывая в проем калитки. Женщины были монашками. Они спокойно и деловито разбирали все, что находилось во дворе. Куры уже сидели в переносных клетках.

– Роберт почти все завещал святому ордену Клариссы Ассизской, – ответил Анри.

Марат подумал, что бог решил отнять у него дом.

– Мать-настоятельница думает, что здесь сделают аптеку для бедняков.

Марат его уже не слушал.

– А мои вещи?

– На втором этаже еще ничего не трогали.

Марат вошел во двор. К нему повернулась молодая чернокожая монахиня. Она была в очках. Марат молча смотрел на нее. Ему стало не по себе от ее увеличенных внимательных глаз.

– Вы хотите проститься с умершим?