Школа. Никому не говори. Том 4

Листок присутствовал среди валентинок, которые были доставлены ей несколько недель назад, и сразу привлёк внимание. Остальные красивые печатные открытки были поздравлениями от Веры, Сони, Лыткиной да Рашель.

Послание написали синей шариковой ручкой на клетчатом тетрадном листике, сложили вчетверо и опрятно заклеили скотчем, чтобы никто любопытный не смог прочитать.

«Привет, Люба! Пишу в День Святого Валентина, потому что влюблён и боюсь сказать в лицо. Ещё больше боюсь услышать, что не нравлюсь.

Жалею, что не разрешил себе узнать тебя поближе раньше. Много времени упущено из-за неуверенности и страха выглядеть в твоих глазах дураком.

Здорово, что вижу тебя каждый день, могу прикоснуться, когда оказываешься рядом, хотя никогда не смотришь по сторонам и совсем не замечаешь меня и мои чувства.

Знаю, что сам упускаю возможность встречаться с тобой, и каждый прожитый день ещё больше приближает к отметке «опоздал».

Не хватает сил подойти и поговорить напрямую, поэтому всё, что могу, это настрочить записку, наблюдать и подговаривать других пацанов не упускать тебя из виду.

Знай, Люба, – ты очень красивая! Всегда так считал. Красоту твою вижу не только я один, поэтому мучаюсь от ревности и продолжаю чувствовать себя нерешительным идиотом.

Короче, что хотел сказать: неважно, решусь подойти сказать правду или не решусь. Самое главное, чтобы ты была счастлива!

Люби и будь любимой, принцесса! Не зря же тебя настолько красивым именем назвали!»

Девочка было решила, что кто-то ошибся и перепутал, но признание подписали на её имя. Значит, ошибка невозможна. Кто же этот инкогнито? Полмесяца она вглядывалась в знакомые и незнакомые лица, но не смогла вычислить поклонника.

– Спасибо за валентинку! – поблагодарила Поспелова приятеля, когда неделю назад они, прогуливая учёбу, вдвоём шли к автовокзалу, чтобы уехать на дело.

– Чего-чего?! – переспросил Сэро, поморщившись.

– Ты мне на листике в клетку написал!

– Это не я.

– Почему это вдруг не ты? Сложно сознаться?

– Мне не в чем сознаваться, пирожок! – насмешливо прыснул Ибрагимов. – Я никому не пишу и никогда не писал любовных записок. Это мне пишут. Если бы мне было что сказать, я бы это сделал глядя тебе в глаза. Так что ищи поклонника в другом месте! Может, вообще девочка написала.

– Нет, мальчик! В записке ничего лишнего, никаких сердечек и цветочков. Написано лаконично, хоть и эмоционально. Почерк каллиграфический, опрятный, но не женский. Без закорючек и завитушек. Такой нейтральный, знаешь: красиво и аккуратно, но без особых признаков – любой так настрочить может. Писали не подстраиваясь, легко и свободно, без напряжения в руке и давления на ручку.

– Ого! А ты детектив, Люба! Ну-ка, покажи записульку! – заинтересовался повеса.

– Не покажу, – посерьёзнев, буркнула Поспелова и отвернулась.

– Эй, чего жмотишься?!.. Показывай давай, я тоже почитать хочу!

– Нет, сказала! Ты же мне не писал? Не писал! Вот и нечего в чужие тайны любопытный нос совать!

– Ух ты! – одобрительно рассмеялся Сэро. – Вижу, зубки показывать научилась, сестрёнка! Своим принципам изменять не передумала?

Ибрагимов перевёл разговор на тему, бывшую для неё весьма болезненной. Поспелова вздрогнула, посмотрела с опаской на него и отрицательно замотала головой:

– Понимаешь, Сэро, не все торгаши и таксисты заслуживают, чтобы их обчистили. Тот мужик, что переживал за меня, думая, будто задел бампером, – единственный из таксистов, кто матом не покрыл и с кулаками не кинулся, когда я под колёса прыгнула! Зачем с ним так поступать?.. Или та женщина на Вишняках: простая и совсем не хамка… Можешь указывать, кому мозги пудрить, но всем подряд, без разбору, я делать это не буду.

– Не будешь, понял. А ещё нельзя тебя к молодым мужикам в палатки на дело отправлять.

– Он нагрубил и чуть не послал! – покраснела до корней волос Люба.

– Не отмазывайся! Ты затормозила, увидев смазливую моложавую рожу, и начала нести ахинею. Он напрягся и попёр!

– Его уродливым прикидом на жалость было не взять!

– Не парься. Не попёрло – и ладно! Ему не зашла, другому зайдёшь. Подумаешь, рожу скривил! А ты сразу плакать. Видела его пять минут, а грузилась почти пять часов.

– Расстроилась немного, – оправдалась Люба, помня, как едва не сорвала рабочий день.

– У тебя есть в твоей драгоценной жизни куча лишних часов, чтобы их на каждую неудачу тратить? Нет? Вот и не страдай хернёй, которая того не стоит!

«Не страдаю и страдать не буду, как скажешь, – посуровела тихоня, покосившись на громко хохотавшую Исакову. – Мог бы сознаться, что написал записку, вредина! Всё на тебя указывает. Хотя, может, всё-таки не ты. Обидно. Надо ненароком залезть в твои тетради и посмотреть почерк. И почему я в твоей комнате не додумалась до этого? Зато успела дураками выставить».

Люба от удовольствия плотоядно улыбнулась. Выставить дураками Ибрагимова и Оглы вышло случайно. Два дня назад, орудуя в Краснодаре у одного из рынков, мальчишки наткнулись на ментов, которые к местной крыше никакого отношения не имели. Сэро да Илья с бригадой неизвестным представителям закона не отстёгивали на лапы, а те, увидев новые подозрительные лица, подошли к компании и потребовали документы.

– Какие документы, дядя?.. Мы ещё школьники!

– Школьники, говоришь?.. А чего средь бела дня возле рынка болтаемся, а не учимся? Особенно вы двое, с кавказскими рожами! Пойдём-ка в отделение!

Люба, стоявшая поодаль в укрытии, перепугалась. Она раньше видела, как Сэро ловко выкручивался перед милицией, где-то юля, а где-то изображая наипорядочнейшего добряка. Но в этот раз слуги закона вцепились крепко, чувствуя, что перед ними те, с кого можно содрать капусты или, наоборот, пришить дело. Ибрагимов запрещал ей вмешиваться в свои заботы, требуя, чтобы она делала лишь то, что велено. Девочка уже не боялась остаться одна в городе, знала, как добраться до автовокзала, но ситуация, что происходила на глазах, обещала стать большой проблемой.

Старшеклассница вытащила из кармана огромные уродливые очки в широкой роговой оправе, в которых Илья уже сменил линзы на обычное стекло, напялила их, изменив до неузнаваемости миловидное лицо, проверила, хорошо ли спрятаны под бесформенным беретом волосы, и широким быстрым шагом подскочила к ровесникам.

– Вот вы где, придурки! – рявкнула девочка на цыган так, что у тех от удивления глаза вылезли на лоб, а затем развернулась к милиционерам с честнейшим лицом: – Здравствуйте! Простите, пожалуйста, а что братики натворили? Умудрились на прилавок с пирожками собачью какаху подкинуть? Эти черти могут!

– А вы им сестра будете? – Любу смерили оценивающим недоверчивым взглядом.

– Да, как видите! – развела руками подросток. – И очень об этом жалею!

Мужчины, не удержавшись, улыбнулись.

– С чего так?

– У дебилов справки из дурки! Они в классе ЗПР учатся. А я умная, но учусь там же, чтобы за ними приглядывать. Мой папаня женился на их мамане. А их маманя, моя мачеха, нагуляла этих двоих непонятно от кого. Вот я теперь хожу да краснею от родства перед приличными людьми!

Топор и Сёма отошли на пару шагов подальше, чтобы подавить смех. Ибрагимов и Оглы, переглянувшись, решили молча проследить за дальнейшим развитием событий.

– Значит, вы всё-таки школу прогуливаете?

– Прогуливаем, милый товарищ милиционер, прогуливаем! В школе, конечно, рады: эти два полоумных болвана всё равно только штаны пачкают, об учителей козюли втихаря вытирают да другим учиться мешают своей непроходимой тупостью!

– В каком вы классе?

– В восьмом, дяденька!

– Ого! Такие лбы – и в восьмом!