Время дальних странствий

Значительно позже мне пояснили, что с КГБ мог сотрудничать лингвист полиглот Зализняк. Такие люди ценны для целей разведки как шифровальщики и дешифровщики. Впрочем, это лишь смутная версия.

Как я понял, «гэбисты» не особенно озабочены вербовкой стукачей. Если человек не выказывает готовности сотрудничать, он им не интересен. И понятно: лишняя обуза.

После этой беседы кончились мои опасения по поводу исчезновения совершенно секретной папки. Судя по всему, она не попала в КГБ.

Таков был отзвук моей первой забайкальской экспедиции.

Был и другой отзвук – в более поздний срок.

Весной 1990 года в центре Москвы на улице Кропоткина недалеко от метро я увидел Сергея Ивановича. Он стал вроде бы меньше ростом, но не слишком сильно изменился. Оказалось, что он работает в комиссии по переименованию улиц столицы.

– И что вы тут хотите переименовать? Метростроевская теперь Остоженка. Как будто тут не метро, а стога сена. Разве этого мало?

– Мы возвращаем исторические имена. Настало новое время. Вот, в частности, эта улица, метро. Разве плохое название Пречистенка?

– Что она, особо чистая, что ли? – Я заподозрил, что готовится покушение на Кропоткинскую улицу.

– Не так примитивно. Своё название она получила по надвратной церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Мы возрождаем русские православные традиции… В тысяча девятьсот двадцать первом году её назвали именем анархиста революционера Кропоткина, а потом и метро тоже. Пришла пора восстановить историческую справедливость.

Помнится, Сергей Иванович был геологом, членом КПСС… Нет, я не стал напоминать ему об этом. Быстро сообразил, что ругательства и проклятья бесполезны. Они же теперь хозяева столицы, страны, православные буржуи, чиновники. Криком делу не поможешь.

Я напомнил ему, что Кропоткин был выдающимся геологом, географом, мыслителем; сделал открытия в Забайкалье; был одним из основоположников ледниковой теории. И вообще это великий человек, которым восхищались Оскар Уайльд, Ромен Ролан…

Сергей Иванович слушал всё это с кислым лицом. Напомнил, что останется переулок Кропоткина, и этого вполне достаточно. Надо иметь в виду, что это был известный анархист, террорист, а в наше время поощрять таких деятелей недопустимо.

Было ясно: у них уже всё решено. Я сказал, что название станции метро они не имеют права менять: не они его строили. И никакой он не террорист. В конце концов, он – князь Рюрикович! А если будут переименовывать, я постараюсь поднять шум в прессе.

Не знаю, повлияли мои доводы и угрозы, или они в мэрии сами решили оставить прежнее название метро, в отличие от станции «Кировская», но до сих пор остаётся «Кропоткинская».

Моя первая встреча с гранитами была не последней. Через много лет Кольская сверхглубокая скважина доказала, что с ними дела обстоят значительно сложней, чем думали раньше. Новую модную глобальную тектонику плит опровергают, помимо всего прочего, ещё и граниты.

Гранитный слой литосферы, залегающий ниже осадочных пород, имеется только на материках. Земная кора океанов принципиально отличается от земной коры материков. Горные породы дна океана закрыты слоем воды от солнечной энергии. Поэтому их развитие замедленное.

Континентальную литосферу обрабатывает лучистая солнечная энергия, атмосферные воздух и вода, живые существа. Так происходит активный обмен веществ земной коры как глобального живого организма…

Чтобы прийти к этой мысли и выстроить на этой основе гипотезу круговоротов литосферы и движения материков, мне понадобилась четверть века, экспедиции в Белорусское Полесье и в Сванетию. О них – позже. А началось всё с забайкальских гранитов и работы в Южной Сибири.

Неприкаянный

Расскажу немного о себе и о том, почему я угодил в Сибирь.

Одно из самых верных моих решений – стать геологом. Оно принесло немало огорчений, тяжких переживаний. Но ни при каких условиях у меня не возникала мысль о другой профессии.

Однако я оставался плохим студентом, прогульщиком и неудачником (от слова «неуд»). Изгонялся, и не раз, из института. Но работником был неплохим. Мне даже посчастливилось сделать открытия в науках о Земле.

В Московский геологоразведочный институт (МГРИ) я поступил не «за туманом и за запахом тайги», а желая работать геологом. Детство провёл в подмосковном военном посёлке Монино, надолго уходил в лес. Профессия геолога мне представлялась наиболее свободной (и не ошибся). Сказалось и влияние книги Александра Ферсмана «Воспоминания о камне».

Геофизический факультет я выбрал не по склонности: там был самый низкий проходной балл. Пошёл по лёгкому пути, который, как порой бывает, оказался самым тяжёлым.

Сильно волновался, срезался на физике. Отчим, Константин Алексеевич, полковник медицинской службы, просил ректора разрешить мне пересдать с другой группой. Повезло с билетом, сдал на 4.

Учиться я не умел. Меня уважали только на кафедре физкультуры. Мой портрет вывесили как одного из трёх лучших спортсменов в вестибюле института: туда сходились две лестницы, перед которыми возвышался бюст Серго Орджоникидзе.

Красовался этот портрет недолго. Несколько профессоров обратились к ректору с требованием снять это изображение, дабы не поощрять таких прогульщиков и неучей. Фотографию изъяли. В июне 1953 года меня отчислили с геофизического факультета за избыток неудов и прогулов.

Тупым я не был. На практике по топографии под Сергиевым Посадом, в августе 1952-го нас не баловала погода: холодно, сыро, дождливо. В бригаде меня выбрали старшим. На правах начальника и по причине простуды я пребывал главным образом в палатке, а группа вела нивелирную съёмку.

Закончив работу, они пришли в палатку. Я решил проверить, что у них получилось. И вдруг увидел: они замкнули нивелирный ход с огромной ошибкой. Съёмку проводили ребята и девчата, учившиеся значительно лучше меня (что было нетрудно). Но они не сообразили, что надо вернуться к той же высоте, с которой начинали. Пришлось срочно подгонять показатели под результат с минимальной ошибкой.

Находчивость плохого ученика порой бывает полезней, чем исполнительность отличника.

На следующее лето была учебная практика в Крыму. В поезде жарко, в плацкартных вагонах по девять человек в купе (использовали третьи полки). В Киеве многие ребята решили испить перцiвки. Результат был плачевный. В жару многих, что называется, развезло, кое-кто отравился, кто-то свалился со второй полки…

Когда вышли из вагонов и выстроились на платформе, вид у большинства был помятый: плохо спали, да ещё последствия выпивки. Зато долгий пеший переход до учебной базы удался на славу. Пошёл освежающий дождь, а там и ливень, гроза. Дорогу – песок и глина – развезло, появились солидные лужи, в которые плюхались желающие принять грязевые ванны.

Кто-то сказал, что можно сократить путь, перевалив через небольшую горку. Нас оказалось четверо – пожелавших пройти этим маршрутом. Мы незаметно отделились от общей группы, продрались сквозь кусты и полезли вверх.

Дождь лил, сверкали молнии, подъём был скользкий. На плоской площадке мы сделали передышку. Я присел отдохнуть возле камня. Он мне показался слишком гладким. На нём оказалась надпись, по-видимому, на иврите. Это было небольшое кладбище.

Полезли выше, добрались до округлого частично голого перевала. Побежали, как на поле боя, пригибаясь: впивались в землю молнии, били в уши удары грома.

Мы добрались до базы первыми.

Следующий день был свежим и солнечным. Вечером в нашей группе возникла бутылка вина. В сумерках кого-то осенила романтическая мысль: «Рванём на горку Луну встречать!» Я благоразумно отказался.

Пошли четверо ребят и две девушки. Вернулись тёмной ночью, часа через два. Ободранные, поцарапанные, а кто-то прихрамывал. Романтика требует жертв. Умный в гору не пойдёт, тем более в темноте и не по тропе.

Не всегда я был таким умником. Однажды мы шли по плоскому чуть пологому склону, который в верхней части заканчивался обрывом (такую структуру называют квестой). Вдруг под ногами – большая дыра в скале. Спустились в неё метров на пять. Вертикальный спуск перешёл в горизонтальный короткий тоннель с выходом в обрыв.

Мы подошли к краю. Оценив ситуацию, я предложил: «Спорим, что перелезу снаружи?» Отозвался Иван Сухов, бывший солдат: «Ставлю ящик пива». Я стал карабкаться наверх. Взбираться было не так уж трудно, – не скалолазание. Страшно было чувствовать за спиной пропасть. Руки и ноги слишком напрягались. Не все камни были надёжными.

Зачем я решился на такую глупость? Никогда не стремился выделиться. Не было девушки, на какую бы я хотел произвести неотразимое впечатление. Это было не в моём характере. Ящик пива, конечно, неплохо (я получил одну бутылку, на большее и не рассчитывал). Риск сорваться был невелик, но всё-таки существовал. Пожалуй, хотелось проверить себя – на будущее. Став геологом, мало ли чего придётся испытать…

Я обычно брался выполнять хозяйственные дела, связанные с перевозкой грузов. В пути осматриваешь из кузова окрестности, чувствуя себя свободным. Однажды в пионерском лагере я вызвался ехать с двумя мальчишками за овощами в колхоз. На обратном пути наш грузовик застрял в канаве. Шофёр ушёл искать трактор. Мы полдня сидели в кузове и грызли огурцы, вытирая их о штаны.

В Крыму надо было ехать к морю. Мы поднялись на холм и стали спускаться. Я впервые увидел море. Его синева начиналась высоко, сразу под голубым небом. Казалось, море надвигалось на нас…

По теории относительности, разницы нет – движешься ли ты к объекту или он – к тебе. Да, иллюзия такова. Но почтенные физики согласились принимать иллюзию за действительность. Мол, какая разница, поезд движется к платформе или она – к поезду. Да, формула будет одна и та же, но суть-то разная!

Кажущееся стороннему наблюдателю замедление времени в сверхскоростной ракете (следствие эффекта передачи информации) физики считают за реальный процесс. Хотя Эйнштейн отрицал объективность времени, он и его последователи решили, будто время можно растягивать и сжимать, как будто оно резиновое…

Мне постоянно хочется исследовать проблемы, а не выкапывать из кладовых памяти события, образы, мысли. Хочется сомневаться и обдумывать, а не соглашаться и запоминать. Впрочем, завершу рассказ о крымской практике.

…Нам выдали деньги для возвращения в Москву, предоставив самостоятельность. Я с товарищем по имени Спартак добирался до Симферополя из Феодосии. Искали попутную машину. Попался один грузовик в нужном нам направлении. В пустом кузове была только бочка с горючим.

Мы лежали, положив головы на рюкзаки. В каком-то посёлке (Старый Крым?) машина остановилась. В кузов грохнулся с неба тяжёлый рюкзак. Над бортом возникла круглая физиономия с рыжими клочьями волос вместо усов и бороды. Это был наш товарищ.

Только мы выехали в степь, надвинулись тучи, стемнело, грянула гроза. Ливень, молнии, гром! Мы промокли и продрогли. Неприятно, да ещё когда рядом бочка с бензином, а зигзаги молний бьют в землю.