День рождения семьи

Так и остался он там до конца войны, желая скорейшего ее завершения и больше всего на свете боясь этого момента.

Кто ждал его в родном хуторе? Из писем Любаши он знал, что Федор ушел на фронт. Жив ли? Конь Буян, старый друг! Почему-то Макар Савич был твердо уверен, что Буян ждет его. А как же? Друзья должны держаться вместе. Любаша…

Макар Савич упорно старался отогнать от себя мысли о ней. На письма не отвечал. Он еще по осени, в самом начале войны, написал им, чтобы не беспокоились о нем, не волновались. Любаша ответила. А он не стал. Ни к чему! Потом еще несколько писем получил. Из них узнал, что Пашку, односельчанина и дружка его фронтового, убили. Он-то все-таки думал, надеялся, что обойдется: без вести пропавший – еще не мертвый. А раз похоронка, то значит – все!

Любаша… Не ее ли он видел на том холме у старой березы, когда тронулся обоз, увозивший их на войну? Фигурка, вроде бы, знакомая. Да мало ли девушек провожало в тот день своих мужиков?

Во, надумал чего? Он что – ее мужик, что ли? Кто он, и кто она? Девчонка совсем! Пигалица! Ан, нет, все же она там была! Как пить дать, она! Макар Савич даже ухмыльнулся в усы.

И тут он вдруг представил себя и Любашу за столом с самоваром. А рядом на лавке детишки. Много детишек. Розовощекие, сытые, степенные с виду. А сами так и норовят поегозить под столом, чтобы отец не видел. Отец…

Макар Савич снова поморщился от боли в руке. Пятый десяток уже, какой там отец… А все ж таки семья! Может, в этом и есть настоящее счастье-то?

С этими мыслями он задремал.

2

Поезд медленно приближался к станции. Макар Савич стоял около двери с вещевым мешком за плечами. Мимо проплывали знакомые с детства места. Война почти не тронула этот пейзаж. Вспомнилось, как еще пацанами прибегали сюда смотреть на мелькающие огоньки проносящихся мимо поездов.

Небольшая площадь перед серым зданием вокзала встретила серой угрюмостью послевоенного времени вперемешку с приподнятым настроением возвращающихся с этой страшной войны уставших людей.

Макар Савич присел на большой камень, служивший здешним пассажирам скамейкой, и достал мешочек с махоркой.

«Может, не торопиться домой-то? – устало подумал он. – Побуду здесь, осмотрюсь, кого знакомых увижу. Расспрошу, что да как.»

Нужна была передышка от этих невыносимых мыслей, терзавших все эти годы, раздиравших на части все его существо.

Вдруг он повернул голову. Что-то едва уловимое, но до боли знакомое, заставило его насторожиться. «Буян, Буянушка!» – Макар Савич встал, и, как гончая по следу, пошел в сторону небольшого базарчика, приютившегося здесь же на другой стороне вокзала.

Он сразу увидел своего коня, впряженного в телегу и смотревшего прямо на него.

Они одновременно рванулись друг другу навстречу.

– Стой, чертяка окаян..! – осеклась на полуслове Любаша, разливая молоко мимо горлышка маленького бидончика.

Макар Савич, уткнувшись в уже поредевшую гриву коня, тихо плакал. А конь, повернув голову и скосив на него свой лиловый глаз, стоял не шевелясь, словно боясь нарушить эту минуту любви и покоя.

Домой ехали молча. Буян шел спокойно и уверенно, изредка косясь назад, проверяя, на месте ли хозяин. Макар Савич держал поводья одной рукой и что-то насвистывал себе в усы. Любаша сидела на краю телеги, с нежностью смотрела на ссутулившуюся спину Макар Савича и улыбалась.

Андрей

1

– Наденька моя идет! Обедать пора! – Андрей заглушил мотор огромного комбайна.

«Не старят ее годы! – он с нежностью посмотрел на приближающуюся фигурку жены. – Такая же ладная, как и пятнадцать лет назад».

Улыбнулся своим воспоминаниям.

В детстве он считал ее младшей сестрой. Андрей вообще рано стал ощущать себя взрослым. Как только война закончилась, мамка ему все рассказала об отце. Плакали они с мамой Тоней в тот вечер очень. Андрейка никак понять не мог: победа, а они плачут. Он знал, что папка на фронте. А раз победа, значит скоро прийти должен! Чего плакать-то? Радоваться надо!

Мать усадила его перед собой, вытерла глаза платком и тихо так сказала:

«Вот, Андрей…» Да, именно так и сказала: «Андрей», – по-взрослому! «Вот, Андрей! Теперь ты большой, ты теперь единственный мужчина у нас с Тонечкой… – она сделала небольшую паузу, вдохнула, словно собиралась с силами, чтобы говорить дальше. – А папка твой, Павел, погиб на фронте. Не придет он! И ждать нечего. Помнить только и остается…»

И снова обе разрыдались в голос.

Андрей уже тогда, несмотря на свой юный возраст, не разревелся, а только крепче сжал губешки и пристально посмотрел на плачущую мать. Потом перевел взгляд на Тоню. Она уткнулась лицом в платок, и взгляд его остановился на вздрагивающем горбике под тонкой ситцевой тканью халата. Вот тогда-то он и поклялся себе, что никогда и никому не позволит обидеть их. Любимых женщин его семьи!

2

Андрей спустился по ступенькам из кабины на землю. Шла страда. Чтобы не терять драгоценное время, все обедали прямо в поле. Устраивались, кто как мог. Кто-то брал с собой нехитрые съестные припасы. Кому-то родственники приносили вареной картошки с салом да овощей.

Наденька умудрялась принести даже щи в специальном горшочке с крышкой. Чтобы не остывало. И квасу холодного из погреба.

В такую жару больше всего хотелось пить, но Андрей ел с аппетитом, явно доставляя этим удовольствие жене.

Он любил делать ей приятно. И не только потому, что теперь она стала его любимой женщиной. Просто она всегда была женщиной его семьи!

3

– Мама Тоня, к тебе дяденька!

Андрейка был занят важным мужским делом: пытался молотком заколотить гвоздь, наполовину вылезший из доски на ступеньке дома. Молоток был большой и очень тяжелый. Мальчик поднимал его обеими ручками и, тяжело сопя, с силой, на которую был способен пятилетний малыш, опускал на шляпку толстого гвоздя.

Его не очень интересовал пришелец, но заметив, что тот продолжает стоять за забором, крикнул еще раз:

– Мама Тонь, идешь?

– Чего кричишь? Что за дяденька? – Тоня недовольно выбежала из дома, на ходу вытирая руки о передник.

Аккуратно обойдя мальчика, она спустилась со ступенек и пошла по направлению к незнакомцу.

У калитки, не заходя во двор, стоял мужчина. Видно, после хорошей порции самогона, он не очень твердо держался на ногах. В руках у него был завернутый в байковое одеяло грудной ребенок.

– Петр, ты что ли?

– Я это, Антонина, я, – мужчина стыдливо кашлянул в сторону.

– Давно не виделись, тебя и не узнать, – Тоня провела взглядом по испитому, изрезанному глубокими морщинами лицу собеседника. – Вот что водка-то делает! Довел себя совсем! Уморить себя хочешь что ли?

– Да, ладно, Антонина! Не обо мне речь-то.

Ребенок в свертке начал подавать признаки жизни.

– Вот, – Петр неловко попытался протянуть его Тоне.

– Ты чего? – Антонина невольно сделала шаг назад. – Чей это? У Любки украл что ли, прости Господи!