День рождения семьи

«Гляди-ка, кто-то в Осеевку свернул», – Макар Савич повернул голову в сторону санного следа, ответвившегося от главной просеки к соседней деревне и четко выделявшегося на ровном полотне белого снега. День сегодня был солнечный, бесснежный, поэтому сказать, как давно проехали сани, было нельзя. Да, собственно, Макар Савич и не задумывался над этим. Все его мысли были о Буяне. «Сейчас распрягу тебя и к Гришке пойдем, – снова обратился он к коню. – Он быстро все сделает. Не ушел бы только. Пока придет-то, гляди, поздно будет. Да, в случае чего, из дома позову. Гришка пойдет, уважит». Пашку, помощника кузнеца, Макар Савич в расчет не брал. Недолюбливал он его. Балабол, задиристый больно. Ему бы за девками бегать, а не молотом махать. Молодой еще, неопытный. Не мог ему доверить своих коней Макар Савич.

«Вот те на! Никак сидит кто? Примерз что ли?» – Макар Савич даже привстал в санях, вглядываясь в быстро спускающиеся на лес сумерки. Буян снова покосился назад, почувствовал, как натянулись поводья.

Впереди около большого дерева прямо на снегу действительно кто-то сидел. Макар Савич подъехал ближе и остановил коня.

– Эй, малец! Ты чего расселся-то? Чай, не лето!

Паренек попытался что-то ответить, но у него получилось только слабо пошевелить рукой.

Макар Савич вылез из саней и подошел к дереву.

– Да ты синий весь! Господи, откуда ты здесь взялся-то?

Паренек закрыл глаза и начал заваливаться набок.

– Эй, эй, не дури! Ты чего? – Макар Савич хлопнул себя по бокам и подхватил его на руки. – Ладно, потом расскажешь. Растереть бы тебя, да ничего под рукой нету.

Он уложил мальчика в сани и накрыл большим овчинным тулупом, который всегда брал с собой в дорогу.

– Ничего, малец, не тужи! Помереть не дам. Вот зараз доедем, разотру, как положено, потом в баньке попарю. Обойдется. А ну, Буян, дорогой, не подведи! Гони, родной! Гони шибче! Опоздаем – худо будет!

Конь, услышав взволнованный голос хозяина, прямо с места рванул крупной рысью и понесся по накатанной просеке, оставляя за санями высокий шлейф искрящегося снега.

3

– Федька! Где тебя носит, чертяка? – Макар Савич спрыгнул с саней и, подхватив на руки завернутое в огромный тулуп обмякшее тело ребенка, побежал в дом.

– Здеся я, Макар Савич! Чего надо-то? – словно из-под земли появился Федька.

– Здеся, здеся! Спирту давай! Баню растопи! Мальца, вон, привез замороженного.

– Это я мигом, – Федька бойко выбежал из комнаты.

– Сейчас, сейчас, – приговаривал Макар Савич, расстегивая тонкое пальтишко и расшнуровывая старые, почти сносившиеся ботинки. – Кто же в такую пору в этом ходит-то? Так и в городе замерзнуть недолго, а в лесу, на дороге – и подавно. Ба! Да ты – девка что ли? – Макар Савич тупо уставился на уже заметно округлившиеся груди, показавшиеся из-под расстегнутой мужской рубашки. Он на секунду замер, потом растерянно повернулся к появившемуся рядом Федьке.

– Чего вылупился, дурень! Титек не видал? Спирту давай!

Макар Савич налил в огромную ладонь спирта и принялся обеими руками растирать упругое девичье тело.

Любаша

1

Сил идти уже не было. Ноги промерзли так, что казалось, пальцы стали стеклянными. Чуть тронешь, и разобьются вдребезги. Старое пальтишко насквозь продувалось ветром. Да еще этот блестящий снег. До рези, до ломоты в глазах. «Господи, не могу больше», – Люба сошла с наезженной дороги и устало опустилась прямо на снег у старой раскидистой ели.

Она смотрела и ничего не видела перед собой, кроме нестерпимо ярких разноцветных переливающихся искорок. Как же их много, бесконечно много…

Люба прищурила глаза, и искорки расплылись в радужные круги. Нет, лучше уж совсем закрыть глаза.

Еще утром ей казалось, что она готова идти пешком куда угодно, лишь бы подальше от вечно пьяных отца с матерью. Как она устала от этой грязной брани, ругани и побоев! Мысль о том, чтобы сбежать в деревню к тетке Пелагее, зрела давно. Но все думала, что обойдется. Одумаются. Но время шло, а ничего не менялось.

После очередной попойки, когда отец набросился на нее с огромным кухонным ножом, Люба не выдержала. Накинув пальтишко, выбежала из дома, даже не успев взять с собой маленький узелок с вещами, который давно уже был приготовлен для подобного случая. Она не знала, как доберется до деревни. Даже не думала об этом. Знала только, что обратно не вернется никогда.

Лес начинался прямо за городом. Люба бежала без остановки, пока не оказалась на широкой просеке. Только сейчас она замедлила бег и осмотрелась вокруг.

День был безоблачный, солнечный. Лес стоял, словно покрытый мелкой алмазной пылью, переливающейся на солнце всеми цветами радуги. Сердце наполнилось такой радостью, что захотелось вдруг поднять вверх руки и громко закричать: «А-а-а!»

– Ты чего орешь, девонька? Горе какое?

Люба оглянулась. Она и не заметила, как сзади подъехали сани. Небольшой мужичок с растрепанной бородкой участливо глядел на нее.

– Случилось чё, говорю?

– Нет, – смущенно проговорила Люба, отступая в сторону и освобождая дорогу.

– Далёко собралась-то?

– В Николаевку. Тетка у меня там.

– В Николаевку, говоришь? В такой-то амуниции? – Мужичок оглядел ее с ног до головы. – Не дойдешь. Замерзнешь.

– Может, подвезете, а? – Люба пытливо посмотрела на него.

– Может, и подвезу. До развилки. Мне-то – в Осеевку.

– Хоть так. А там я сама дойду.

– Садись, горе горькое. Хоть сеном ноги прикрой, все теплее будет. Но, пошла, родимая! – Он цокнул языком и слегка тронул кнутом старую пегую лошадь.

Еще сидя в санях, Люба поняла, что замерзает. Она попыталась как-то согреться, пробуя шевелить руками и ногами. Потом, сжавшись в комок, задремала. Ей снилось, словно она в белом-белом платье летает над белой-белой снежной равниной, а с неба сыпется белый-белый пушистый снег. И все мерцает, блестит и кружится в каком-то призрачном танце. И ей тепло. Даже жарко! Чудно?! Столько снега, а совсем не холодно!

И снова взлетает ввысь и погружается в эту пуховую снежную перину. Чудно?!

– Девонька, просыпайся! Приехали, – голос старика раздался, как удар молнии над головой.

Люба открыла глаза. Ноги и руки не хотели слушаться. Она еле вылезла из саней.

– А-то, может, к нам поедешь? Замерзнешь одна на дороге. Здесь редко ездют.

– Нет, спасибо, – тихо проговорила Люба. – Мне к тетке надо. Как-нибудь дойду.

– Ну, как знаешь, – старик сочувственно покачал головой и развернул лошадь в сторону от просеки.

2

Макар Савич зашел в комнату, стараясь ступать тихо, чтобы не заскрипели половицы. Девушка лежала на большой кровати. После всех процедур, которые проделал Макар Савич, она крепко спала, смешно, по-детски, приоткрыв рот. Щеки ее раскраснелись и яркими пятнами выделялись на фоне ситцевой наволочки, одетой на огромную пуховую подушку. Коротко подстриженные светлые волосы тонкими прядями прилипли ко лбу. Руки свободно лежали поверх добротного лоскутного одеяла. Макар Савич невольно залюбовался: «Хороша, Любаша!» Почему «Любаша»? Он и сам не знал. Так, как-то само собой пришло на ум это имя, словно из сердца вырвалось.

Видимо, под пристальным взглядом Макара Савича девушка пошевелилась и немного приоткрыла глаза. Потом, повернувшись на бок, устроилась поудобнее и снова их закрыла. Вдруг резко села на кровати.