Фронтир

Случались и неожиданные прорывы. Потому не оставалось ничего, кроме как всегда оглядываться, составляя планы завтрашних боев, и чаще смотреть на небо.

Нежный купол небес девственной безымянной планеты.

Постоянно ловя себя на подобных мыслях, Капитан Ковальский вновь и вновь посылал запросы в ГКК, требовал предоставления дежурных боевых кораблей среднего класса хотя бы из резервов КГС, клянчил технику, просил боеприпасы, оборудование и просто тихо молился небесам в те дни, когда флот Пространственных Сил с рёвом проносился над ними по ночному небу – в те редкие дни, когда он действительно был уверен в силах Легиона.

Всё это было тем пятном на солнце, что мешало ему жить. Тактическое командование было талантом Джона Алохаи. Обладатель скорее стратегического мышления, Ковальский планировал операции, вырабатывал вводные к масштабным рейдам и был доволен, только обозначив действия Легиона далеко в будущее.

Сейчас же, когда действия на планете подходили к своей решающей стадии, Капитану только прибавилось головной боли. Условная линия фронта растянулась на тысячи километров, огромные расстояния от основной базы до форпостов врага сводили на нет всякую возможность внезапного нападения даже при поддержке со стратосферы. Враг всё глубже вгрызался в грунт, становясь недосягаемым с воздуха, и уже не раз самые впечатляющие планы, разработанные Капитанами совместно с командирами Крыльев, рассыпались в прах даже в ходе кабинетных учений, не выдерживая никакой критики.

Капитан резким движением свернул виртпанель и вздохнул.

Вот уже несколько сотен местных суток как война на планете выродилась в разрозненные налёты, стычки в воздухе. Ночное патрулирование стало единственной для парней возможностью встретиться с врагом. Это изводило Капитана Ковальского сильнее всего.

Требовалось перенести Базу поближе к боевым порядкам, временные форпосты не справлялись со своим предназначением, так как не обладали ни обороноспособностью, ни вместительностью, ни ремонтными мощностями, необходимыми полноценному плацдарму для дальнейшего наступления. Однако постройка новой Базы – это время, тогда как командование постоянно требовало ускоренного завершения операции – Северный Легион был нужен в десятке других мест. В Сиреневой Армии ПК КГС их легион «Белые Тигры» исполнял роль подразделения последнего запаса, отправляемого в самое пекло затыкать бреши в чьей-то обороне. Или спокойно дожидающегося срочного вызова на второстепенных направлениях, вроде этой безымянной планетки.

Именно потому времени не было. И именно потому Капитан Ковальский постоянно искал пути, которые привели бы компанию к завершению. И решение пришло.

В паре сотен километров от современной условной линии фронта находилась, по данным сейсмической разведки, система карстовых пещер, причем некоторые из них достигали поистине впечатляющих размеров – стоило их занять, немного расширив и прикрыв проходы, как разом решалась проблема обороны, естественные укрепления выдержали бы даже среднемощную орбитальную атаку, плюс исчезал недостаток свободного места, плюс удобство для дальнейшего наступления, предоставляемое местностью.

Применение же к этому новому форпосту зарядов гигатонной мощности, даже если таковые были в распоряжении врага, по причине непосредственной близости к их собственных промзонам нанесло бы самим роботам непоправимый ущерб – вторичной радиации их тончайшая квантоптоэлектронная начинка боялась не меньше, чем человеческая плоть.

Решение было принято. Несколько дней назад два манипула из Крыла Реал-Капитана Руссо там побывали, полностью подтвердив данные разведки. План переброски они с Джоном составляли добрых семеро восемнадцатичасовых суток кряду, осталось дождаться подтверждения с «Инестрава-Шестого», а пока…

Когда приказы сделаны, все возможности учтены, предварительная подготовка проведена, инструкции командирам прочитаны, и когда абсолютно нечего делать, тогда Капитаны снова могут стать обычными солдатами, ждущими, когда наступит время пойти в атаку.

Кенстриджа пулей вынесло из люка в холодный полумрак холла. В этом крыле Девятичасового пилона традиционно экономили на климатизаторах. Ради кого стараться? Ради него одного? Он потерпит. А так, запусти сюда забортный вакуум, местные обитатели не сразу заметят.

В отчётные дни, когда он и его горемычная команда собирались вместе на КБ «Сайриус», реже на «Инестраве-Шестом» или Новой базе СПК, и спешили привести свои традиционно запущенные дела хоть в какое-то подобие нормы, Кенстридж себя ненавидел сверх обычного. Себя и свою так называемую работу.

Инвестигейтор вообще – призвание не для слабых духом или стремящихся к особой мирской славе, но конкретно их, вычурно выражаясь, сфера интересов проникала в такие затхлые уголки человеческого сообщества, что иногда иначе как копанием в чужом грязном белье всё это называть не получалось.

У Галактики были свои тайны. Точнее, какие тайны, было бы желание, всё лежало и лежит на ладони, просто все спешат, наткнувшись на нечто подобное, скромно удалиться и поплотнее прикрыть за собой дверь. В иных уголках этого космического лабиринта попахивало. Чужой болью, смертью, кровью. Эти тайны смердели. И с ними приходилось разбираться Кенстриджу. Потому что Вечным не успеть всё самим. А потому он с ребятами продолжал разгребать, подшивать в дела и приносить всё это на доклад. Когда раз в полгода, когда раз в пару лет, а когда и чуть не помесячно мотаясь на «Сайриус» и обратно.

А ещё ему приходилось общаться с ними. Силовым узлом Галактики. И каждый раз клясть себя за человеческую слабость, за неумение хотя бы объяснить, не то чтобы заставить поверить в верность его мыслей насчёт всего этого.

И каждый раз его идеи оказывались давно пройденным этапом, съеденным вчера завтраком, переваренным и исторгнутым за ненадобностью.

От осознания этого становилось особенно тошно.

Так. Кенстридж встрепенулся, продолжая ругаться уже сквозь зубы. Нужно проветриться. Никуда сегодня не ходи, ничего пока не предпринимай. Тебя опять натыкали носом в собственную ущербность. Нет, сделали они это со всевозможным тактом, даже с любовью, и обязательно показали, как ценно его мнение, как они его обязательно примут во внимание, даже уже приняли. Нет, человек с Избранными должен общаться на равных. То есть издали, как социум с собственным отражением. Общими настроениями, коллективными страхами и массовыми устремлениями. С ними нельзя разговаривать вот так, напрямую. Так камень может пытаться беседовать с водопадом.

Нельзя, а приходится. Ну и к тьме всё это.

Было бы желание, они бы его поняли.

Транспортная лента в полном одиночестве уносила Кенстриджа в сторону центральных секторов, где было больше личного бессознательного и меньше коллективного сознательного. За вторым поворотом, когда гравитационный вектор стал почти равномерным, перестав выделывать чудеса с чувством горизонта, показались первые люди. На титанической искусственной конструкции, населённой миллиардами людей, оказываться вот так в одиночестве – было отдельным поводом для стресса. Да и воздух потеплел и перестал отдавать голым металлопластом.

Нет, правда, сегодня больше никаких дел. Сходим в дендрарий, выпьем там в «уличном» пищевом дворике чего-нибудь максимально полезного, какую-нибудь жутко диетическую органику с тонной витаминов, аминокислот и прочих микроэлементов, помашем рукой в зияющую между сверкающими пилонами пустоту, а потом пойдём топиться в ближайшем эко-пруду.

Кенстридж криво ухмыльнулся собственной дурацкой шутке. Даже шутить уже разучился, так скоро вконец человеческий облик потеряешь.

Перебравшись на «магистраль», он уселся в свободное кресло и принялся из его глубин насуплено приглядывать за окружающим кипением жизни. Вот солдатик разоделся в парадное – это он так в отпуск. Возвращаясь в расположение, обычно одеваются в буднее, и лицо делают волевое. Этот сидит, расхристанный, счастливый, соскучился по домашним.

А вот деловая барышня из типичных внепланетников. Голова коротко стрижена, кисти рук расслабленно брошены вдоль тела, глаза стеклянные, как неживые, что-то она там у себя в голове просматривает, или разговаривает с кем. Галактическая карьеристка ГИСа. Этим подавай побольше точек опоры, и они свернут столько миров, до скольких дотянутся, попутно повергнув к ногам восхищённого человечества всех старых колоссов на глиняных ногах. Купается в своей стихии. Однажды эти купания закончатся, как всегда, не в пользу пловца.

Интересно, а сам Кенстридж как выглядит со стороны? Что можно подумать об этой безумной шляпе, помятом костюме и бесконечной злобе в маленьких глазках, затравленно бегающих между прищуренных век? Впрочем, Кенстридж себе традиционно льстил. Скорее всего, он похож на подзаплуталого, слегла обалдевшего от окружающих грандиозных красот туриста с периферийной планетки. А злобу эту в его глазах могли разглядеть только самые ушлые из коллег да его сегодняшние визави. Он был зол на себя и он был зол на Галактику. Он был слишком глуп, она была слишком несправедлива. Традиционный, годами и десятилетиями сформированный комплекс инвестигейтора в его крайних проявлениях.

Если бы на его место была бы готова замена в хоть чуточку лучшей кондиции – он бы усвистал в отставку, только инверсионный след бы растаял. Но у других его ребяток дела были ещё хуже. А потому – сиди и трудись.

– Барышня, вы сейчас пропустите свою переборку.

Не выдержал, наблюдательный ты наш. Всегда одно и тоже.

Девица сперва ошарашено распахнула глаза, которые как-то разом стали живыми и даже симпатичными, потом открыла рот, потом всё-таки сориентировалась на местности и соскочила. Как раз, чтобы не пришлось с ней объясняться. Некоторые привыкшие во всём быть информированными люди странно реагировали на чужую осведомлённость.

Зачем тебе это надо, Кенстридж? Ну моталась бы потом она в обратную сторону ещё двадцать километров, вот персонально тебе до этого какое дело?

Будем считать это разминкой, чтобы не терять навыка.

Бредовое объяснение бредовому поведению.

Кенстридж окончательно махнул на всё рукой и принялся сосредоточенно лицезреть традиционно грандиозный, но вечно однообразный простор внутренних полостей периметральных направляющих «Сайриуса». Только преобладающие цвета от пилона к пилону меняются. Здесь царил технократический металл, всё поблёскивало, переливалось, беззвучно носилось и скользило, удачно оттеняемое той самой чернотой снаружи.

Отвратительно. Нет, созерцательности сегодня не добьёшься.

Пойдём и правда перекусим.

«Сайриус», как и всякая столетиями обживаемая КБ, успел пропитаться своеобразной сетью потайных местечек для знатоков и завсегдатаев. Или гостей знатоков и завсегдатаев, или просто любопытствующих, вечно сующих свой нос куда ни попадя. Впрочем, откуда человеку случайному знать, что вот здесь банальная автоматика разогревает или что там, нарезает всем желающим традиционное меню из усреднённой галактической «диетической карты», есть можно, но и только, особенно если ты только «снизу», как внепланетники традиционно именовали поверхность любого из сотен миров Галактики, но зато соседний закуток на границе фитозоны, ничем не отличимый от прежнего, окажется просто кладезем для гурмана.

Здесь, в одиннадцатичасовом пилоне Кенстридж знал сразу три таких места, и со временем планировал поискать ещё. Удачно выбрал «магистраль», как будто заранее подгадывал, тут от терминала даже пешком – минут десять, не больше. Заведение именовалось для понимающих «Пасена», и подавали тут, помимо обычных банальностей (скривившись и пнув автомат-раздатчик) вроде картофельного пюре со свининой – блюда настоящие, приготовленные с пониманием, любовью и мастерством виртуоза. Форель под ягодным соусом, острые фаршированные блинчики сельтена под льяхуа, грудинку с бататом, лакуас для желающих попоститься и чича для желающих наоборот, приналечь после трудов тяжких. Забавно, что как раз пасену здесь не разливали, считалось, что «этот консервированный воздух» ничего хорошего не родит, хоть сколько разводи специальную бактерию. Впрочем, Кенстриджу таких пищевых изысков и не требовалось. Ему сейчас хотелось красоты визуальной.

Стоило грузной фигуре в дурацкой шляпе показаться между зелёных кущ, из своей каморки тут же высунул свой любопытный нос Моралес. Себя он считал чистопородным гуарани, не без основания, уж нос-то у него был настоящий, фактурный. И Кенстридж никогда не стал бы его переубеждать явными признаками скандинавских кровей. Антропология потерпит.

Моралес подскочил и захлопотал. Ему явно было скучно. Группа пилотов у дальней стойки хоть и глушила что-то сугубо правильное, но делала это так самозабвенно, что даже забывала между собой разговаривать, куда уж тут затесаться в компанию несчастному Моралесу. Парни, сразу было видно, кремень. Хуже. Базальт. Мучительно переживая профессиональный приступ любопытства, Кенстридж расцеловался с хозяином, запросив тут же сразу и всего.

Моралес в ответ покачал головой и предложил умерить аппетит, иначе «будешь кушать неразмороженным». Это был плохой вариант, так что пойдут маисовые лепёшки с брынзой, яичницей и льяхуа. И чича. Нет, всё-таки неси, будь так любезен.

У правильных местечек был один недостаток – к тебе моментально начинали лезть в душу, а лезть в душу к инвестигейтору – плохая примета для обоих.

– Так, Моралес, к вашему народу приходил Всеславный Че и сказал так – родина или смерть. «Длинный язык или смерть» – не говорил. Сядь лучше, полюбуемся на рассвет.

Предложение было заманчивым – «рассвет» на «Сайриусе» наступал каждые два часа, необычнайная редкость. Но отповедь возымела своё действие, хитрый индеец присел рядом и принялся высматривать, раз уж не дают выспрашивать.

Кенстридж чувствовал в нём коллегу, пусть и любителя. У «коллеги» был один большой жизненный плюс, он развлекался в своё удовольствие, ни разу в жизни не заполнял никаких формуляров и знать не знал, что кому-то вообще нужно сдавать отчёты.

Моралес же пока молча дожидался, пока уйдёт вторая стопка.

Чича была ровно такой теплоты, как любил Кенстридж, на два градуса ниже температуры тела. Хозяин знал и любил своё дело. Не грех бы и по третьей пропустить, но день сегодня долгий, зачем переводить продукт на бесполезные метаболиты.