Золото верности

– Отец упрям, но не глуп, – продолжил Киреан, едва переведя дыхание. – Он и не подумает лишить меня титула принца Изерры, а все поношения мачехи ему – что зудение комара. Однако опасаясь за мою жизнь, он решил отослать меня сюда. Ведь даже убийцам Длани не так–то просто пробраться в королевскую гвардию. И вот я здесь, среди людей, от которых не опасаешься получить кинжал в спину! Ты даже не представляешь себе, Йед, как это здорово. Вот почему я так рад сегодняшнему дню и готов расцеловать тут хоть каждого босяка!

Едва закончив говорить, он жадно осушил ещё один кубок.

Йед глядел на напивающегося принца и дивился. Он вспоминал, как впервые его увидел: скривившиеся от отвращения губы и надменный до спеси тон речей. Но тогда Йед ничего не знал о тайнах изеррийского двора и даже не представлял себе, что кроется в закоулках души принца. С самого детства весь мир ополчился на Киреана, и тот в одиночку был вынужден с ним драться. Драться вновь и вновь, и каждый раз побеждать.

– Интересно, – молвил Йед. – Я вот что скажу: ваши с Мероном истории чем–то похожи. Вас обоих пытались незаслуженно выбросить за борт, можно сказать отвергли. Однако это лишь укрепило вашу волю – и вот вы оба здесь, празднуете успех. Но всё же, за успехом тут кроется нечто совсем другое… Какая–то червоточина… Как бы лучше сказать? Печаль или беда…

– Трагедия? – подсказал Мерон. – Ты хочешь сказать, что за каждой историей успеха на самом деле стоит трагедия?

Йед кивнул. Мерону удалось точно сформулировать его мысль.

– А что насчёт тебя самого? – спросил Киреан. – То есть, про твою трагедию мы уже хорошо знаем… Про чуму в деревне… Но ты ведь решил идти в гвардию намного раньше? Для чего же?

– Я? – удивился Йед.

Вопрос внезапно застал его врасплох. В его случае за стремлением стать королевским гвардейцем никакой трагедии, казалось, не стояло. Не то, чтобы он тайно сомневался в правильности своего выбора, но вопрос «почему?» тут просто абсурден. Йед словно был создан для этого с самого рождения, и всё тут. Как можно спрашивать такое у него? Всё равно, что спросить, почему у него только две руки и две ноги, а не иное их количество.

– Я всегда хотел быть гвардейцем… С самого детства. Достойно служить королю… и всё такое. Это моя судьба.

– Вот как? – разочарованно молвил Киреан. – Выходит ничего, кроме слепого подчинения правителю, тебя и не интересует?

Йед задумался. А действительно, зачем ему это на самом деле?

– Нет… Конечно же нет! Помните нашу клятву? «Защищать монарха, страну и народ от любого зла». Я всегда хотел служить… не столько даже королю, а людям. Ведь страна это и есть её люди! И я намерен уничтожить всё зло, что им угрожает! Защищать их, нести добро и помогать им всем!

– Прямо–таки всем–всем помогать и нести добро? – рассмеялся Мерон. – Да ты у нас в святые метишь, я погляжу! И даже тем, кто тебя ненавидит и хочет убить?

– Разве правильно огульно помогать всем? – философски вопросил Киреан. – Я хоть уже и пьянею, но такой глупости не сказал бы. Шут с ними с теми, кто ненавидит и считает за врага. Сделать добро и им тоже – благородно… Это я хотя бы могу понять. Но разве все люди достойны твоего благородства? Есть такие, которым твои усилия вообще не пойдут на пользу. Всё твоё добро окажется для них бесполезно. Ты поставил себе цель, которой не суждено сбыться.

Йед задумался. Слова Киреана кое–что ему напомнили. События прошлого…

– Я, кажется, понимаю, о чем ты. Мой отец однажды влип как раз в такую историю. Он упорно пытался делать добро одному человеку… И это обернулось ловушкой.

Йед заглянул на дно опустевшего кубка, чтобы собраться с мыслями.

– Был у отца один закадычный друг детства. Звали его как не помню уже, потому так и буду его называть «наш дружище». Мальчишками они с отцом всё время проводили вместе, но потом пути их разошлись. То есть в деревне–то нашей они оба по–прежнему так и жили. Но отец стал работать в кузне не покладая рук. Благодаря его трудолюбию, бедности наша семья никогда не знала. А наш дружище оказался непутёвым. Ни в одном ремесле не закрепился, и жил в нищете. Да и Старый мир бы с ним, но вот беда: он вскоре женился. О его невесте мы тогда мало знали, кроме как что она не из местных. Как позже выяснилось, родом она с юга, из никкерских земель. В её краях в чести одна народная община, что называют себя Добрые люди.

– Я о них слышал, – вмешался Мерон. – Вроде бы Добрые люди тоже поклоняются Богине, как и все, но привносят странноватую философию. В сущности, обычная секта, каких в Никкерии как грибов после дождя, однако Добрые люди рьяно стремятся распространять своё учение по всему Междуморью. Последователи этой веры расселяются по самым отдалённым уголкам среди простых людей, дабы нести «свет Богини», как они его понимают. Надо сказать, Синод никогда не одобрял ни Добрых людей, ни любую другую из никкерских сект.

Кивнув в подтверждение, Йед продолжил рассказывать.

– Вот тогда, женившись на той никкерке, наш дружище и изменился характером. Поначалу он просто стал занимать у всех, кто в деревне ни жил. Просить помочь средствами и едой, жалуясь, что они с женой голодают. Большинство селян скоро его раскусили, но отец всегда относился к нему по–доброму, ведь друг детства всё–таки. Вскоре, однако, и он тоже понял, что просто содержит его за свой счёт, вместе с его никкеркой. Отец пытался намекнуть нашему дружище, что пора бы уже и за ум браться. Но каждый раз тот принимался всячески стыдить отца и обвинять в разных грехах: жадности, самолюбии, эгоизме. Говорил, будто отцу просто повезло, что ему по наследству досталась такая кузня, и это нечестно, что отец стал зажиточным из–за простого везенья. Что если бы такая кузня досталась ему, он и сам жил бы не хуже. А значит Богиня одарила отца не просто так, а дабы он делился по справедливости с теми, кому повезло меньше. Наш дружище жаловался, как тяжела его жизнь, сколько болезней и несчастий валится на него и его жену, и что только из–за этого они и не могут найти себе столь же прибыльного дела. Но однажды отцу все эти россказни надоели. Он сохранил непреклонность и дал нашему дружище от ворот поворот. И вот тогда к нам впервые заявилась его жена. Эта никкерка слёзно расписывала всяческие беды и несправедливость, что преследуют её род ещё от прабабки. Обвиняла нашу семью в чёрствости и бесчувствии, а также в том, что мы ослеплены своим эгоизмом и гордыней. Что наше счастье – не отцовская заслуга вовсе, а дар Звёзд. И потому не следует нам воротить нос от ближних, которых Богиня не одарила столь же щедро. Ведь богатство – это вовсе не награда, а испытание, которое Богиня посылает более грешным из смертных. Так она якобы даёт нам шанс очиститься от греха, однако если мы станем в нем упорствовать, то не примет она наши души в мире мёртвой жизни. «Люди по природе своей грешны. Они порочны уже самим своим рожденьем. Потому и мир, населённый людьми, несправедлив и жесток», рассказывала она. «Боль и страдание – заслуженная кара за нашу нечестивую природу, противную Богине. Но жертва да очистит от греха! Те, кто жертвует ради ближнего, освободят свою душу от врождённых пороков. Лишь они, чистые духом, достойны провести Вечность в благом свете Богини». Не знаю, верила она во всё это сама иль нет, но со стороны её заумные религиозные речи выглядели как оправдание, чтобы они с мужем оба продолжали висеть на нашей шее. На шее у всей деревни.

С каждым словом Йеда брови его слушателей поднимались всё выше.

– Дошло до того, что эта женщина пожаловалась на нас деревенскому старосте. Говорила, что о нас следует сообщить служителям Шамины в столице, ибо живём мы жизнью неправедной и себялюбивой. Что мы отвергаем свет Богини. Что только из–за таких эгоистичных безбожников, как мы, в мире до сих пор так много зла и несправедливости. По счастью, с отцом наш староста всегда дружен был и очень тогда разозлился. Он сказал ей прилюдно, «Ты безумная фанатичка, муж твой – безмозглый лентяй, а вместе вы – позор всей деревни. Откуда знать тебе, пришлой никкерке, чего желает Богиня! Как смеешь ты приписывать ей свои безумные бредни! Чтобы никогда больше я подобной ереси здесь не слыхивал!»

Йед почесал затылок, догадываясь, что история стала уж слишком затягиваться.

– Ну, о тех препирательствах на богословские темы ещё долго можно рассказывать. Наконец, женщина та понесла. И к перечню невзгод их злополучной семьи добавились грядущие хлопоты и нужда из–за нового рта. Мать моя тогда сжалилась над ними и уговорила отца взять нашего дружище на работу в кузню. Мол, если жизнь у него и впрямь не сложилась, то почему бы и не помочь её наладить? Взять–то его взяли, но работать он в кузнечном деле всё равно не умел, да и учиться особо не желал. И вдобавок они вдвоём с женой стали поносить имя отца на всю деревню, будто бы наживается он на труде простых честных работяг, богатеет и жиреет за их счёт, а сам платит лишь жалкие крохи.

– Да эти бездари – просто два волдыря на теле нашей древней земли! – возмутился Мерон. – Так и чем же закончилась их история?

– Увы, жена нашего дружищи скончалась при родах. А он сам из деревни вскоре исчез, перед тем обокрав отца и оставив детей на попечении деревни. С тех самых пор отец хранил сбережения только в особом тайнике. А дружище того вначале кто–то видел побирающимся в столице… А потом он, как поговаривали, в разбойники подался.

Йед наморщил лоб и усиленно зачесал в затылке.

– Как же всё–таки его имя было? А, вспомнил! Его всегда по прозвищу звали. Щекотун – такая у него кличка, ещё со времён их с отцом ребячества.

Воцарилась тишина.

– Со временем отец признал, – молвил Йед, допив кубок, – что зря вообще помогал этому бездельнику. Неблагодарное и совершенно бессмысленное занятие. Получилось в итоге, что отец из добрых побуждений лишь вредил ему всё это время, лишь сильнее закрепляя в нем нежелание брать собственную жизнь в свои руки. Ты не об этом говорил, Киреан? Про то, что не все достойны добра и бескорыстной помощи. Та помощь, которой люди вроде Щекотуна желают, на пользу им не идёт, а иной они не примут.

Пока Йед рассказывал историю разбойника Щекотуна, к Киреану постепенно вернулось прежнее брезгливое выражение.

– Ещё недавно, – заговорил принц, – мне виделось, что все простолюдины таковы, как этот твой дружище… То есть, Щекотун. Но по тебе я вижу, что заблуждался. Происхождение тут не имеет значения, всё куда сложнее… Я видел, с каким упорством ты шёл к цели, вопреки всем временным неудачам. Потому я и решил поддержать тебя на жеребьёвке. Ты из тех, кто достоин помощи. И дружбы.

Принц Киреан задумчиво засмотрелся в трещину на столе. Он тоже что–то вспоминал.

– Раз ты рассказал нам историю из жизни своего отца, – заговорил он снова, – то тогда и я расскажу историю, которую услышал от своего. Пожалуй, она тоже о том, что даже благие намерения, вроде желания выручить друга, могут иногда не просто навредить, а привести к ужасной трагедии. А вообще, она много о чем… О том, как судьбы множества людей спутываются, переплетаясь в единый узел… И это сплетение безжалостно губит его участников. Вы знали, что лет пятнадцать назад Тарбис Бесстрашный, отец нашего сэра Тарбиса, командовал королевской гвардией? Это будет печальная история о его гибели…

– Пятнадцать лет назад? – заговорил Мерон. – Ты не о временах Войны кузенов?

– О них самых, – кивнул Киреан. – Едва наш Старый король Аларис, в те времена ещё вовсе не старый, унаследовал кейлейский престол, как разнёсся слух: будто бы он не от крови Халара. Якобы почивший король не был ему настоящим отцом. И его златородный кузен Вертис слухами тут же воспользовался. Он пожелал отобрать трон у Алариса. Синод не стал поддерживать его притязания – он вообще внутрисемейных споров сторонится – и тогда лорд Вертис не побоялся поднять мятеж. Он, однако, не бунтовал против Чтецов или установленных Богиней порядков, потому реакция Синода так и осталась невнятной. Высшая знать раскололась: кто–то осмелился поддержать Вертиса, кто–то, как мой отец Фарлеан, остался верен Аларису. А следом раскололась и вся страна.

– Но Аларис сумел победить в Войне кузенов и без поддержки Синода, – вклинился Мерон. – За что и получил прозвание Свирепый.

Мерон был явно недоволен, что на этот раз его лишили права рассказчика. Что–то, а выступать в роли знатока исторических перипетий он любил.

– Это верно, – кивнул принц, так и не дав Мерону перехватить разговор. – Войну выиграл Аларис Свирепый, а Вертис Узурпатор погиб. Но Аларис не вкусил от победы никакой радости, ибо заплатил страшную цену… Впрочем, я забегаю вперёд. Уже в самом конце, понимая, что его мятеж обречён на поражение, наш златородный кузен Вертис решился на отчаянный шаг. Он умудрился похитить жену Алариса, королеву Линнею, и двух её малолетних детей, принца Рамиса и принцессу Киру. Он хотел использовать их как заложников, чтобы шантажировать Алариса. Тот, однако, не пошёл на поводу у негодяя, и решил брать приступом тюремную башню, где держали в плену его семью. Мой отец Фарлеан бился в том сражении бок о бок с Аларисом. В ваших, Мерон, монашеских хрониках остались лишь сухие записи, но я знаю эту историю из его уст… Всю до подробностей…

Глава 17

«Зачем я не послушал тебя, Посланник Синода? Почему ты меня не остановил?»

Чжирк. Чжирк. Чжирк.

Металл издавал мерзкий звук от каждого движения рукой – к острию или обратно.

У стены аскетично обставленной комнаты сидел угрюмый мужчина с чудовищным шрамом во всю щёку. Одетый в боевое облачение, он мерно водил полустёртым оселком вдоль лезвия обнажённого клинка. Кольчуга на нём была прежде то ли порвана, то ли разрублена в бою, а теперь наспех склёпана. Вылезшие по шву кольца слабо позвякивали всякий раз, как он задевал их локтем, но звук этот тотчас тонул в скрежете точильного камня.

Чжирк. Чжирк. Чжирк.

Тяжёлый взгляд стражника переходил с меча то на окно, то на троих пленников.

Снаружи опускалась ночь, и в нависших сумерках с трудом различались очертания дубравы, высаженной вокруг тюремной башни в стародавние времена. На стене комнаты тускло чадила масляная лампа. Света стражнику едва хватало, потому он перевесил её совсем низко. Прекращая иногда заточку, он подносил клинок к самым глазам – убедиться, вполне ли выправлена очередная зазубринка. И тогда огонёк лампы недобро сверкал в начищенном до блеска лезвии.

Женщина, что сидела напротив, избегала встречаться с ним глазами. Не от страха: взгляд её наполнялся ненавистью и презрением, едва натыкался на тюремщика. Но она не желала тратить душевные силы на простую пешку. Ведь сил этих потребуется ещё немало.