Герцогиня и «конюх»

И взоры всех устремились на невинный предмет.

Снег стал таять точно под влиянием сильнейшей жары. Вместо снега появилась вода, а на ней, на этой воде,? – маленькие-маленькие зернышки светло-желтого цвета.

Из одного из этих зернышек стал поразительно быстро расти ствол и покрываться ветвями, на которых появились листья темно-зеленого цвета.

Ужас овладел и Анной Иоанновной и ее гостями.

– Ах!..? – пронесся по залу подавленный шепот.

А взор великого чародея не отрывался от сказочно быстро растущего ствола. Его руки все так же были распростерты над тазом, и все так же властно-уверенно звучал его голос, произнося какое-то магическое заклинание на латинском языке:

– Nasce о, arbor magnae misteriae, nasce! Est in corpore tuo Signum et vis vitae aeternae… Egomet, Magister Maximus, plenus potentiae summae volo.[16 - Расти, о дерево великой тайны. В твоем «теле» находится знак и сила вечной жизни… Я, я сам (eqomet), великий магистр, обладающий величайшей властью, желаю этого… (лат.)]

Все выше, выше становилось это заколдованное дерево.

– Боже! Что за дьявольщина?! – испуганно отшатнулся Кейзерлинг.? – Это – волшебное дерево!

– Fiat lux! Да будет свет! – властно произнес Джиолотти.

Таинственный фиолетовый свет куда-то исчез, уступив место красно-желтому свету свечей люстр и канделябр.

Перед всеми стояло высокое дерево, на котором висели великолепные мандарины.

Джиолотти, сорвав один, почтительно поднялся по ступеням трона и протянул герцогине «магический плод».

– Лучшей наградой мне, далекому чужеземцу, могла бы явиться милость, если бы вы, ваше высочество, соблаговолили принять от меня этот душистый плод, столь быстро выросший на снегах вашей отчизны! – почтительно склонился итальянец перед Анной Иоанновной, которая совсем «сомлела».

Это первое чудо таинственного магистра привело всех в состояние какого-то столбняка.

Бирон подал знак – и грянула музыка. Но звуки того упоительного вальса, который всегда столь зажигательно действовал на сентиментально-чувственных митавок, не произвели теперь ни малейшего эффекта. Так сильно было впечатление, произведенное на всех синьором Джиолотти.

Однако бал все же начался.

Джиолотти стал беседовать с Бестужевым, на которого чудо великого магистра произвело как раз обратное впечатление: более чем когда-нибудь Петр Михайлович был убежден, что имеет дело просто с ловким фокусником, а вовсе не с ученым.

Бирон, воспользовавшись тем, что начались танцы, подошел к герцогине и тихо спросил ее:

– Ну что? Видели?

– Да!..? – так же тихо ответила она.

– Остались довольны?

– Я поражена, Эрнст…

– Убедились в могуществе того человека, которого я вызвал из далекой Венеции?

– О да!.. Но я боюсь его, Эрнст Иванович, он вселяет мне какой-то ужас…

И в шепоте Анны Иоанновны, действительно, звучал страх.

– А между тем, Анна, вам надо не бояться его, а благословлять, потому что он сулит вам такое счастье, о котором вы даже и мечтать не могли,? – произнес Бирон.

– Что же: он будет гадать мне сегодня при всех?

– Да, кое-что. Он вообще покажет всем еще немало чудес.

Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.

«Что этот „конюх” нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том „чуде”, которое вот стоит передо мной,? – о?Джиолотти. Но неужели он при всех ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон? – тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала.? – Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известным в Петербурге. А там на меня и так косятся».

Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.

– Что вы так угрюмы, ваше превосходительство? – тихо спросил он Бестужева.

Тот, пожав плечами, ответил:

– Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо – угадайте причину моего тревожного состояния духа.

Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише бросил ему:

– Вы боитесь одного бестактного чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых – оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.

«Да, это – необыкновенный человек! – со страхом вздрогнул Бестужев.? – Он читает чужие мысли, как открытую книгу».

– Хорошо! – сказал он.? – Я полагаюсь на ваше искусство и на вашу ловкость, синьор Джиолотти.

Тайны опять расстроились.

Великий магистр, с низким поклоном подойдя к герцогине, спросил:

– Не пожелаете ли вы, ваша светлость, чтобы я воспроизвел перед вами какие-нибудь картины из того прошлого, которое вам почему-либо особенно мило и дорого?

– И я увижу эти картины?

– Да, совершенно ясно.

Удивленный шепот гостей пронесся по залу.

– Что же я должна для этого делать? – пролепетала Анна Иоанновна робким голосом.

– Очень немногое. Я только попрошу вас усиленно думать о том, что вам было бы угодно видеть.

После этих слов в руках чародея появилось маленькое золотое блюдечко, на которое он что-то насыпал из золотого же флакончика. Затем он поставил блюдечко на круглый небольшой столик, и вдруг трепетно-голубое пламя взвилось прямым, ровным столбом над таинственной чашечкой, а клубы ароматного, странно пахнущего дыма волнами заходили по залу. Казалось диковинным, как, откуда могли взяться столь большие клубы, в которых совсем скрылась фигура великого магистра. Вместе с этим откуда-то издалека донесся и прокатился по огромному залу аккорд музыки. Тихий звон серебристых колокольчиков как бы примешался к мелодичному звуку туго натянутой тонкой струны. Свет сразу погас. Потухли все люстры, все канделябры.

Анна Иоанновна почувствовала, что чья-то горячая рука с силой схватила ее руку, и она услышала следующие слова чародея:

– Сосредоточьтесь над тем, что вы желаете видеть, ваша светлость! Думайте только об этом и пристально глядите прямо вперед.