Зов ночной птицы

– Мой ужин остывает, – первым заговорил Мэтью, уже одним этим напрашиваясь на розги.

– Ты считаешь себя чертовски умным, да? – Осли затянулся и выпустил дым из ноздрей. – Прямо-таки умник из умников. Но ты далеко не так умен, как тебе кажется.

– Я должен вам ответить, сэр, или вы хотите, чтобы я молчал?

– Молчи. Стой там и слушай. Ты думаешь, что, перейдя под опеку судьи, ты сможешь мне как-то навредить, верно? Может, ты рассчитываешь обратить его внимание на некоторые из моих поступков?

– Сэр, – произнес Мэтью, – могу я порекомендовать вам хороший трактат о логике для чтения перед сном?

– Логика? А это здесь при чем?

– Вы сначала приказали мне молчать, а потом стали задавать вопросы, требующие моего ответа.

– Закрой рот, мелкий недоносок! – Осли в гневе вскочил на ноги. – И хорошенько запомни то, что я сейчас скажу! Моя должность дает мне всю полноту власти в пределах этого учреждения, и я волен управлять им так, как сочту нужным! В том числе поддерживать порядок и назначать наказания, как сочту нужным!

Осознав, что вот-вот потеряет контроль над собой, Осли снова сел в кресло и уставился на Мэтью сквозь клубы сизого табачного дыма.

– Никто не сможет доказать, что я пренебрегал своими обязанностями либо проявлял излишнее рвение, применяя свои методы, – продолжил он уже без надрыва. – Не сможет по одной простой причине: потому что этого не было. Мои действия, все вместе и каждое по отдельности, были всегда направлены на благо моих питомцев. Ты с этим согласен или нет?

– Полагаю, вы сейчас хотите, чтобы я заговорил?

– Говори.

– Меня не так уж сильно коробят ваши методы наказания, хотя должен отметить нездоровую радость, с какой применяются некоторые из них, – сказал Мэтью. – Но я не могу смириться с другими методами, которые вы используете после того, как в спальнях гасят свет.

– О каких именно методах ты говоришь? О моих воспитательных беседах со своенравными, упрямыми мальчишками, чьи выходки представляют опасность для окружающих? О моих попытках приструнить этих упрямцев и наставить их на правильный путь? Ты это имел в виду?

– Думаю, вы прекрасно поняли, что я имел в виду, сэр.

Осли коротко и грубо хохотнул:

– Ты ничего толком не знаешь. Видел ли ты своими глазами что-нибудь предосудительное? Нет. Ты, конечно, мог наслушаться всяких россказней. Просто вы все терпеть меня не можете. В этом вся причина. Вы меня не выносите, потому что я ваш хозяин, а дикие псы не выносят ошейника. И сейчас ты вообразил себя великим умником и надеешься создать мне проблемы, используя этого балабола в черной мантии. Но я скажу тебе, почему ты этого не сделаешь.

Мэтью пришлось ждать, пока директор вновь набьет свою трубку и, примяв табак пальцем, раскурит ее с нарочитой медлительностью.

– Твои обвинения, – язвительно продолжил Осли, – будет очень трудно подтвердить. Как я уже сказал, моя должность дает мне абсолютную власть. Да, я применял довольно суровые наказания. Возможно, слишком суровые. И вероятно, именно поэтому тебе вздумалось меня оклеветать. А как насчет других воспитанников? То-то и оно… Мне нравится моя должность, молодой человек, и я намерен оставаться здесь еще много лет. Если ты завтра покинешь приют, это еще не значит, что остальные – твои друзья, среди которых ты вырос, – тоже вскоре выйдут отсюда. И твои действия могут сильно осложнить их дальнейшую жизнь в этих стенах.

Он сделал затяжку, задрал голову и выпустил струю дыма в потолок.

– Здесь так много младших мальчиков, – сказал он. – Тех, кто гораздо младше тебя. А ты знаешь, сколько больниц и церквей хотят пристроить сирот у нас? Дня не проходит, чтобы я не получал запроса о наличии свободных коек. Очень многим мне приходится отказывать. Так что приток новичков будет всегда, можешь не сомневаться. – Он с холодной усмешкой взглянул на Мэтью. – Хочешь, дам тебе совет?

Мэтью промолчал.

– Считай себя везунчиком, – продолжил Осли. – Твое образование будет продолжаться уже в большом мире. Постарайся стать незаменимым помощником для мирового судьи, живи долго и счастливо себе на радость и другим на пользу.

Тут он поднял толстый палец, призывая Мэтью к вниманию.

– И никогда-никогда не затевай войну, в которой у тебя нет шансов на победу. Ты хорошо меня понял?

Мэтью медлил с ответом. Его мозг работал в полную силу, рассматривая эту проблему под разными углами и в различных плоскостях, представляя ее схематически и в разрезе, поворачивая ее так и эдак, встряхивая ее в надежде, что какой-нибудь гвоздик расшатается в гнезде, растягивая ее цепью в попытке отыскать хоть одно ржавое звено, которое можно будет сломать.

– Ты хорошо меня понял? – с нажимом повторил Осли.

У Мэтью под рукой был лишь один ответ. По крайней мере, в ту минуту.

– Да, – произнес он предельно спокойным тоном.

– Отлично. Можешь идти доедать свой ужин.

Мэтью покинул директорский кабинет и вернулся в столовую; ужин, разумеется, остыл и показался ему совершенно безвкусным. Той ночью в спальне он загодя попрощался с друзьями и залез в свою постель на втором ярусе, но так и не смог уснуть. То, что должно было стать поводом для радости, обернулось долгими раздумьями с немалой примесью сожаления. Рассвет застал его уже одетым и сидящим в ожидании. Вскоре зазвенел колокольчик у главных ворот, и в спальню явился приютский работник, чтобы отвести его во двор к судье Вудворду.

Когда экипаж судьи тронулся, Мэтью окинул взглядом здание и заметил Осли, наблюдающего за их отъездом из окна своего кабинета. Мэтью почувствовал себя так, будто к его горлу приставили острие кинжала. Он отвел взгляд от директорского окна и вместо этого уставился на свои крепко сцепленные руки.

– Неважно выглядите, молодой человек, – сказал судья. – Вас что-то тревожит?

– Да, сэр, – был вынужден признать Мэтью.

Пока колеса экипажа крутились, увозя его все дальше от приюта, он думал о директоре у окна, об оставленных позади сиротах и о жестоких карах, которые мог обрушить на них Осли. «Я намерен оставаться здесь еще много лет», – сказал он. Что ж, в таком случае Мэтью всегда будет знать, где его найти.

– Не хочешь поговорить об этом? – спросил Вудворд.

– Нет, сэр. Это моя проблема, и ничья более. И я найду способ ее решить. Я его найду.

– Что?

Мэтью посмотрел судье в лицо. На Вудворде больше не было парика и треуголки, и он заметно состарился с того дня, когда увез Мэтью из сиротского приюта. Сквозь густые ветви придорожных деревьев пробивался мелкий дождь; дымка от испарений висела над слякотной поверхностью дороги, по которой катил их фургон. Впереди виднелся другой фургон, управляемый Пейном.

– Ты что-то сказал, Мэтью? – спросил судья.

Должно быть, он произнес: «Я его найду».

Мэтью потребовалось еще несколько секунд, чтобы окончательно вернуться из своих воспоминаний в настоящее время.

– Кажется, я размышлял вслух, – сказал он и до конца пути больше не произнес ни слова.

Но вот из дымки впереди показалась частокольная ограда Фаунт-Ройала. Дозорный на вышке ударил в колокол, ворота распахнулись, и они въехали в ведьмовской город.

Глава седьмая

Утро выдалось пасмурным и прохладным, солнце маячило еле заметным бледным пятном на восточном горизонте. Из окна своей комнаты на задней стороне дома Мэтью видел конюшню Бидвелла, дощатые хибарки рабов рядом с ней, дозорную вышку и сосновый лес, простиравшийся вплоть до прибрежных болот. Вид не вдохновляющий, что и говорить. Его кости ныли от вездесущей сырости; выспаться толком не удалось по вине одного-единственного москита, ухитрившегося проникнуть за сетчатый полог кровати. Так или иначе, этот важный день настал, и все чувства Мэтью были обострены до предела.

Он зажег свечу, поскольку сумрак за окном никак не желал рассеиваться, и побрился, пользуясь опасной бритвой, мылом и тазиком с водой, который был оставлен служанкой в коридоре перед его дверью. Затем надел черные бриджи, белые чулки и кремовую рубашку из скромного гардероба, предоставленного ему Бидвеллом. Он уже задувал свечу, когда в дверь постучали.

– Завтрак на столе, сэр, – раздался голос миссис Неттлз.

– Я иду.

Он открыл дверь и очутился перед внушительной особой с квадратным подбородком, облаченной во все черное. Она держала в руке лампу, желтый свет которой вкупе с игрой теней делал ее и без того суровый облик едва ли не зловещим.