Потерянные жизни

Между тем суд продолжался. Давала показания, уже в качестве потерпевшей, мать Анны, Зинаида Васильевна. Она сообщила суду, что с первой встречи с Виталием, когда его привела Анна, он поразил её своей молчаливостью и какой—то природной хмуростью. Конечно, в то время он не выглядел отталкивающим и некрасивым: молодое его лицо, казалось привлекательным. Но какая-то замедленность его речи заставляла её настораживаться. Он никогда не высказывался о перспективе их, складывающейся, семейной жизни. Ничего не обещал своей будущей жене, хотя как будто бы изъявлял к ней свою любовь. Но Зинаиде Васильевне такая любовь показалась странной, не хватало в этой любви страсти, порыва, энергии и задора и иных чувств, свойственных молодым влюблённым. Ей даже показалось, что Виталий, подобрал свою любовь, как красивую игрушку и присвоив её, просто пользовался ею. Если даже и была любовь, то она быстро отпылала, как небольшой костёр, потушенная прозой жизни, в которой нужно было беспрерывно работать, чтобы удовлетворить все потребности семьи. Зинаида Васильевна пыталась отговорить Анну не встречаться с ним, но первая любовь слепа до безрассудства. Анна не послушала её и стала жить с Виталием. Потом у них родилась дочь Вера, а через несколько лет и сын – Вадим. После рождения детей Анна, из-за некоторых скандалов с Виталием, была намерена с ним разойтись, но не решалась оставлять детей без отца. Когда развалился Советский Союз, Анна осталась без работы. Виталий не мог прокормить свою

семью. Но он и не старался для семьи. Главное для него – покой. Он не желал, чтобы его тревожили разными проблемами и старался жить так, как ему хотелось. Но семья, увеличившаяся с рождением детей, мешала ему. В последнее время он уже стал безразличным и к детям, и к Анне. Любил ли он Анну, какой-нибудь, своей любовью, Зинаида Васильевна не знала. Может быть, любил и ревновал. А может просто хотел избавиться от неё.

Люди в зале судебного заседания с интересом слушали показания Зинаиды Васильевны. После скупого, краткого высказывания Виталия, непонятного для многих, всё, что рассказывала мать Анны, как будто бы раскрывало страшную тайну Виталия. Скрываемая его жизнь, незаметно приоткрывалась для всех. Виталий, который казался безразличным, вдруг насторожился и уже не пропускал ни одного слова тёщи. Ему показалось, что она, маленькими кусочками отщипывала невидимые частицы от его оболочки, в которой он

прятался от всех. Всё, что он создавал для себя в течение своей жизни, вся тайна его существования, готова была вылиться наружу, чтобы стать достоянием яви, раскрывая его дикий эгоизм.

К радости Виталия, тёща не могла знать всё, то, о чём он думал. Она и представить себе не могла, сколько неведомых, сумбурных, тусклых мыслей

накопилось в тайниках его подсознания. Она лишь попыталась раскрыть его тайну, дотронувшись до оболочки, в которой он казался неуязвимым, но разрушить эту оболочку ей было не по силам. Виталий, убедившись в этом, успокоился, и естественная безразличность вновь окутало его лицо.

16

Уже на третий день, перед судьями встал вопрос – «Нужно ли допрашивать несовершеннолетнею Веру?» После недолгих раздумий решили ограничиться оглашением показаний, данных ею на предварительном следствии для того, чтобы повторно не повлиять на психику девочки. Вера уже, как бы прошла курс реабилитации от страха. Вошла в жизненную колею – стала встречаться с подругами. Над ней уже не возвышался образ отца со строгим, жёлчным взглядом. В доме бабушки было спокойно и уютно. Второй причиной необязательного её допроса в суде, было то, что Виталий признавал свою вину.

Для продолжения суда было достаточно оглашения Вериных показаний.

Виталий знал, что в суд могли вызвать и Веру. Ему хотелось посмотреть на Веру и услышать, что она скажет, чтобы узнать – не она ли раскрыла его тайну.

Но с другой стороны – он не хотел видеть её на суде. Как не странно, теперь он боялся её. Суровый взгляд Веры, мог выражать и укор, и ненависть, но самое страшное для Виталия, это её презрение к нему. Презрение, которым (и это чувствовал Виталий) она навсегда зачеркнула его, и как человека, и как отца.

Вот почему Виталий был удовлетворён, что Веры в суде не будет, лишь огласят её показания. Оглашал её показания сам судья. На этот раз Виталий, хотя и казался для всех безразличным, но слушал более, чем внимательно. Что

там наговорила Вера? Что она могла знать? Ведь она не видела, как он ударил Анну, а затем затащил её в спальню. Как он вновь вышел в зал, а затем на кухню. Ничего не могла видеть Вера. Могла лишь слышать, как скандалят родители. Шум. Вскрик Анны. Она могла лишь что-то ощущать и представлять себе, но совершённые им действия в отношении Анны видеть не могла.

Действительно показания Веры было схожи с представлениями Виталия. Всё было так, как он и думал. Но в конце её показаний зазвучало и то, о чём он и не мог себе представить. Так, Вера добавили, что, когда после скандала и шума наступила тишина, они с Вадимом лежали, каждый на своей кровати. Вадим уснул, а она долго не могла уснуть. Поздно ночью она услышала, как кто-то копал землю. Она подумала, что это соседи.

Для Виталия это было неожиданной новостью. Значит Вера слышала, как он

копал землю. И всё же он успокоился. Ведь Вера ничего конкретного про него не говорила. Вот только, о том, что копали землю. Но ведь, соседи.

На вопрос председательствующего по делу о том, признаёт ли он правильными показания Веры, Виталий тут же буркнул в ответ, что признаёт.

После Вериных показаний были оглашены все проведённые по делу

экспертизы, в частности, о том, что подсудимый признан вменяемым. О том, что кровь, обнаруженная в спальне доме, на женском платочке, и на поверхности маленького дивана принадлежит убитой Анне.

Судебно-медицинская экспертиза свидетельствовала, что Анне был нанесён смертельный удар в сердце, а затем были повреждены: и печень, и почки, и селезёнка и многое другое. четырнадцать ножевых ударов моментально пресекли жизнь молодой женщины.

Люди в зале заохали, задвигались. Их лица наполнялись страхом, горечью, сочувствием к Зинаиде Васильевне и ненавистью к Виталию.

Виталий сжался в комок. Лицо его почернело. Он попытался стряхнуть с себя громадную тяжесть чудовищного груза, накопленной людьми, ненависти к нему, но эта лавина продолжала давить на него. Могло ли его спасти безразличие к людям?

Или же презрение ко всему миру? Наоборот, он сам был придавлен, как мышь громадным камнем, презрением всего человеческого мира.

Он постарался вновь уйти в себя, замкнуться, в том безмолвии мира, где нет: ни людей, ни деревьев и не птиц, но и безмолвие, как будто отворачивалось от него. В окно заглядывали ветки деревьев. Издалека слышался гул тепловоза,

шум проезжающих машин. И даже отдалённые голоса людей, проходящих мимо здания суда, раздражали и угнетали Виталия, отнимая у него последнее, к чему он стремился – покой.

Но суд ещё не завершился, и уже в понедельник, в зловеще-чёрной, подобной доисторическому чудовищу, машине Виталий был вновь доставлен в суд. За несколько дней судебного перерыва он остыл. Мысли его словно бы одеревенели, не рождая никаких волнений. Никаких дум в голове. Тупое

самоограничение. Бессмысленный взгляд. Казалось, на скамье подсудимых сидит не человек, а что-то, похожее на человека, но грубое и бесформенное по своей сути, существо, навсегда оторванное от людей, мира, и может быть, даже от жизни.

Но он ещё был жив. За каменным безразличием этого человеческого существа, внутри него, хотя и достаточно глубоко, еще скрывались какие-то чувства, мысли и даже желания. Он желал жить, но ему хотелось жить так, чтобы ему никто не мешал.

Суд для него стал гранью между тем, что было и тем, чего уже никогда не будет.

Суд закачивался. Оставались прения сторон. Но и прения сторон, неожиданными выводами, могли выбить Виталия из его отрешённости, подобно всадника из седла. И всё же, Виталий был спокоен. Он уже знал, что

будет просить адвокат, и из слов адвоката, представлял, о чём будет говорить в своём выступлении прокурор.

Наконец, после выступления влвоката, слово предоставили прокурору, как государственному обвинителю.

Прокуроры всегда начинают свою речь о значимости закона, защищающего интересы государства и общества, а также прав граждан, в том числе и право

человека на жизнь. В своём, не коротком выступлении, он огласил все доказательства, подтверждающие виновность Краснопеева Виталия в совершении убийства своей жены, особо опасным способом. Охарактеризовал подсудимого, как опасного для общества индивидуума, который и ранее покушался на жизнь человека.

Прокурор говорил долго, громко и понятно для присутствовавших в зале людей, словно бы, гордясь своим красноречием, своими познаниями в области уголовного права. Иногда он подправлял свой прокурорский мундир, чтобы люди не забывали, кто он есть. Его голос гремел над залом, проникая не только в уши, но и в души некоторых людей, сидящих в зале. Речь его была последовательна и связывала все события преступления в одно целое явление,

в то явление, которое и подлежало оценке судом. Подведя итоги и подкрепив доказательствами совершённое деяние, прокурор, по своей обязанности, первым определит меру наказания подсудимому, как бы предлагая суду воспользоваться его предложением.

Прокурор был действительно неплохим оратором, хотя порой излишним краснобайством выходил за пределы норм судопроизводства. Адвокатам такое прощалось. Их речи в большинстве своём строились на эмоциях, когда не было повода для оправдания подсудимых или даже для переквалификации их действий.

Но прокуроры были далеки от эмоций. Каждый из них был обязан точно квалифицировать действия подсудимых и конкретно обозначать меру наказания.

Виталий, внимательно слушая выступление прокурора, почувствовал вдруг

исходящую от него угрозу, но ещё не понимал, к чему он клонит. Но вот прокурор, окончив основную часть своего выступления, перешёл к назначению меры наказания подсудимому.

Люди, и так, тихо сидящие в зале судебного заседания, замерли.

– «Прошу суд, определить меру наказания Краснопееву Виталию Михайловичу, по статье за совершение убийства Краснопеевой Анны особо опасным способом, а также, за сокрытие совершения убийства…» – прогремел в установившейся тишине голос прокурора. Прокурор сделал паузу, сглотнув накопившиеся во рту слюни и неожиданно громко крикнул:

– «К высшей мере наказания путём расстрела!»

После слов прокурора тихий зал, вообще замер. Находящиеся в нём люди молчали, словно парализованные неожиданным выпадом прокурора.

И вдруг, в этой глухой, тягостной, непредсказуемой тишине раздались аплодисменты. Вернее даже не аплодисменты, а хлопанье двух рук.

И хотя нельзя было признать эти аплодисменты громкими, но они пронзили тишину, нависшую над залом, как гром среди ясного неба.

Аплодировал прокурору Виталий. Что хотел он выразить этими аплодисментами? Восхищение ораторским искусством прокурора? Вряд ли! А может быть он решил отразить своё презрение к нему, и, не имея иных

способов, решил передать его через аплодисменты, снисходительно хлопая ладонью об ладонь. Прокурор своей речью, как бы начертил красную черту между Виталием и всеми людьми, оставив Виталия одного, не только вне человеческого общества, но и вне жизни. Странно, но неожиданный выпад прокурора как будто успокоил Виталия. Стоит ли ему теперь о чём-то ещё думать и чего-то желать? О каком снисхождении мог он мечтать? Конечно, суд может решить его судьбу и по-иному. Но для Виталия уже любые решения не имели значения. Он вдруг понял, что прокурор прав, придя к смертельному выводу. Для чего Виталию жизнь, ведь в ней в действительности нет ни любви, ни счастья, ни свободы. Лишь впереди – вечный покой. Никчёмный и бессмысленный. Неодушевлённый, мёртвый покой.

ОБОРОТЕНЬ

1