Темный карнавал

Все хохотали. Эйнар посадил Тимоти на пол. Как только толпа родственников потянулась наверх, в комнату Сеси, чтобы поздравить ее, Тимоти прорвался сквозь многолюдную темноту и распахнул входную дверь. Мама с тревогой окликнула его.

Еще один взмах крыльев – и обед отдан холодной земле.

– Я ненавижу тебя, Сеси, ненавижу!

Тимоти катался по сену в темном сарае и горько рыдал. Потом затих и просто лежал без движения. До тех пор, пока из кармана рубашки, из спичечного коробка, служившего ему убежищем, не выполз его паук Спид. Спид прополз вдоль всей руки Тимоти, затем обследовал его шею до уха, а потом влез в само ухо, чтобы пощекотать его изнутри.

Тимоти потряс головой.

– Ну, хватит, Спид. Не надо.

Когда робкое щупальце добралось до барабанной перепонки, Тимоти вздрогнул.

– Хватит уже, Спид! – Тимоти почти перестал рыдать.

Паук спустился по его щеке, занял позицию под носом, заглянул в ноздри, словно хотел разглядеть его мозг, а затем перелез на кончик носа, уселся там на корточки и уставился на Тимоти своими изумрудными глазами – и смотрел до тех пор, пока Тимоти не разобрал смех.

– Да уйди же ты, Спид!

В ответ паук спустился к его губам и в шестнадцать легких движений зигзагообразно заклеил ему рот серебряными нитями.

– Мммммм, – промычал Тимоти.

Зашуршав сеном, Тимоти приподнялся и сел. Земля светилась в лунном свете после дождя. Из дома доносилась приглушенная перебранка – там играли в «Свет мой, зеркальце». Для этой игры к стене ставили огромное зеркало. А затем в его темной мути с воплями выявляли тех, чьих отражений нет, не было и не будет никогда!

– Что будем делать, Спид? – Паутина на губах порвалась.

Спид свалился на пол и стремительно побежал к дому, но Тимоти поймал его и вернул в карман рубашки.

– Ладно, Спид. Пошли обратно. И будем веселиться, несмотря ни на что.

Когда Тимоти проходил мимо платана, сверху на него спланировал зеленый тент и придавил его к земле ярдами шелка.

– Дядя Эйнар!

– Тимоти… – Крылья расправились, вздрогнули и снова сложились с барабанным стуком.

Тимоти почувствовал, как Эйнар подхватил его чуть ли не одним пальцем и посадил к себе на плечо.

– Не расстраивайся, Племянничек. Каждому – свое, и каждый – за себя. Уж кто-кто, а ты в лучшем положении, поверь мне. Ты по-настоящему богат. Мы – что? Для нас мир уже мертв. Мы так много видели, что все слилось для нас в один цвет, и этот цвет – серый. Все лучшее, что может дать жизнь, – у вас, у тех, кто меньше прожил. Цена за унцию такой жизни выше, Тимоти, помни об этом.

Начиная с полуночи Дядя Эйнар таскал его по дому из комнаты в комнату, на ходу что-то напевая и пританцовывая. А потом прибыла целая орда опоздавших (состоящая из Прапрапрапрапрапрапрапрапрапрапрабабушки и еще примерно тысячи Прабабушек), и веселье вышло на новый виток. Главная Прапра была завернута в египетский саван и представляла собой рулон льняной ткани, обмотанной вокруг ее хрупких коричневых птичьих костей. Ни слова не говоря, она неподвижно лежала у стены, как пригоревшая гладильная доска, – и лишь в ее глазных впадинах мерцал далекий, безмолвный, мудрый свет. Во время завтрака в четыре утра тысячу раз Пра, напряженно застыв, сидела во главе самого длинного стола, а ей с помощью пантомимы изображали тосты с красненьким.

Дедушка Том весь вечер только и делал, что отирался в толпе, щекотал молоденьких племянниц, хватал их и мусолил им шеи. При этом чем дальше – тем больше было в его взгляде невыразимого отчаяния. Бедный Дедуля, шутка ли, при такой профессии – и без зубов!

Возле хрустальной чаши для пунша устроили попойку многочисленные юные кузины. Их блестящие оливковые глаза, худые дьявольские лица и кудри цвета бронзы хищно парили над столом с напитками. А едва осязаемые, полудевичьи-полумальчишечьи тела норовили сцепиться друг с другом. Пьянка явно переходила в мрачную стадию.

И тогда Лора и Эллен, сами в винном угаре, вместе с Дядей Фраем разыграли салонную драму. Две невинные девушки прогуливаются, как вдруг из-за дерева (Кузина Анна) выходит Вампир (Дядя Фрай). Вампир улыбается Невинным.

А куда это они идут?

Они идут по дорожке, к реке.

А не мог бы он их проводить?

О да, конечно, мог бы, если бы был так любезен.

Он идет с ними – ухмыляясь тайком и время от времени облизывая губы.

И когда он уже совсем готов напасть на одну из них (у реки), Невинные радостно набрасываются на него, сбивают с ног – и высасывают из него всю кровь. Потом они долго хохотали, усевшись на его тушу как на скамейку, – а вместе с ними и все участники Праздника Возвращения.

Ветер сразу стал дуть сильнее, звезды на небе запылали яростнее костров, гомон усилился, танцы ускорились, а пьянство стало более позитивным. Вокруг Тимоти происходила куча интересных вещей, и все надо было услышать и посмотреть. Тьма бурлила, пузырилось, лица перемешивались, исчезали, появлялись снова – и снова уходили. Мама, казалось, была одновременно везде – высокая, грациозная, ужасно красивая. Она то и дело кланялась гостям и убегала дальше, а Отец следил за тем, чтобы все до одной чаши были полны.

Дети играли в гробики. Гробы были поставлены в ряд, а дети должны были ходить вокруг (и Тимоти вместе с ними). Шагать начинали по звуку флейты. Постепенно, один за другим, гробы убирались, и так же, сражаясь за полированные интерьеры, один за другим выбывали участники. Один, два, четыре, шесть, восемь – пока не остался только один гроб. Тимоти осторожно шагал вокруг него, периодически натыкаясь на своего Кузена Роби. И вот флейта вновь остановилась. Как суслик в нору, Тимоти нырнул в гроб – и все захлопали.

Чаши с вином вновь были полны.

– Ну, как Лотта?

– Лотта?

– Как, вы не слышали? О, это просто неописуемо!

– А кто такая Лотта, мам?

– Тс-с. Это сестра Дяди Эйнара. У нее тоже крылья. Продолжай, Пол.

– Лотта пролетала над Берлином, и по ней открыли стрельбу, приняв ее за британский самолет.

– Самолет?!

И разом все надутые щеки лопнули, легкие вытолкнули воздух, а руки хлопнули по бедрам. Смех обрушился, как Ниагарский водопад в Пещере Ветра.

– А что с Карлом?

– Вы про малютку Карла, что живет под мостами? Бедняга Карл. Как же он будет жить? Во всей Европе не осталось ни одного целого моста. Все разрушены, все. Если Карл еще жив, то уж точно остался бездомным. Сегодня в Европе беженцев больше, чем смертным кажется на первый взгляд.

– Да что вы говорите? Все мосты? Бедный Карл…

– Ой… Вы слышите?

Все затаили дыхание. Вдалеке городские куранты начали отбивать шесть утра. Праздник подходил к концу. Словно по команде, в такт ударам часов, сто голосов затянули песню, которую пели уже лет четыреста, – песню, которую Тимоти не знал и не мог знать. Обнявшись, они пели и медленно кружились в такт, а где-то в холодной утренней дали городские часы отбивали за ударом удар, пока не смолкли.

Тимоти тоже запел с ними.

Он не знал ни слов, ни мотива, но все равно запел, и все у него выходило на удивление ровно и хорошо – и мелодия, и слова. В конце куплета он посмотрел на лестницу и на закрытую дверь наверху.

– Спасибо, Сеси, – прошептал он.