Сиреневое счастье

– Да прекратите же ахать, это раздражает.

Лиза замолчала и посмотрела ему в глаза.

– Я не понимаю, – сказала она, растягивая слова. Подумав, Лиза с дрожью в голосе спросила: – В-вы в-вл-люблены в кого-то?

– А вы?

– Ах! Н-не юлите, Д-д-м-митрий Иванович, – жалобно попросила девушка и добавила уже более ровным голосом: – Вы р-разобьёте мне сердце, но это лучше в-вечного обмана.

Дмитрию стало жаль её, и все театральные образы исчезли. Разве он объяснил непонятно? Он вздохнул, ещё раз посмотрел на эти умоляющие глаза и медленно проговорил:

– Лизавета, не глупите. Дождитесь своего настоящего «героя романа». Я вам не нужен, – сказал Дмитрий и ушёл, ни разу не обернувшись.

Он чувствовал себя героем, Онегиным, спасителем юной неопытной души, который не требует никакой платы. Упиваясь собственным великодушием, он вспомнил про письма, которые должен был передать Ставрыгин. «Неужели он настолько подлец, что стал обманывать несмышлёную Лизу?» – подумал Дмитрий Иванович, однако тут же позабыл и о Лизе, и о Ставрыгине, поскольку добрался до дома, где подавали обед.

Глава 10. Медвежья душа

Мария Петровна вместе с Василием Фёдоровичем отправилась в деревню. Она располагалась недалеко от барского дома, так что добрались они за четверть часа. Крестьянские избы выглядели точно так же, как и много лет назад, когда Марию Петровну ещё ребёнком водили в деревню. Из стройных рядов, спускавшихся к Волге, выделялся лишь один домик: до того ветхий и покошенный, что, казалось, его мог сдуть малейший порыв ветра. В нём-то и жила старушка.

Мари осторожно наступила на полусгнивший порог, и он заунывно заскрипел. Василий Фёдорович открыл дверь, и изнутри пахнуло духотой, прелостью и особым запахом старости, который невозможно описать. Вдоль закопчённых стен висели иссохшие травы, в тёмном углу шипела кошка, кто-то тихо стонал. Смерть уже стояла под мутными окнами.

Старушка, лёжа на узкой лавке и щурясь, прохрипела:

– Мишка, эт ты?

– Пожаловала дочь твоего барина, – ответил Василий Фёдорович и этим перепугал старушку: та замешкалась, попыталась встать и едва не упала с лавки.

– Не надо, – вмешалась Мария Петровна, подходя ближе. – Не вставайте.

– Батюшки, и впрямь барышня! – воскликнула полуслепая старуха, вытягивая вперёд руки и ощупывая воздух. – Я вас по голосу узнала-с. Здоровьичка вам, барышня.

– Мы хотим послушать одну из твоих историй, – перебил её Василий Фёдорович, брезгливо оглядываясь и подавая Марии Петровне стул.

– Какую же? Их мно-ого у меня, – сказала она, кашляя.

– Да любую. Хоть ту, что про медведя-оборотня.

Мари осторожно опустилась на ветхий стул напротив старушки. Он скрипнул, но не разрушился. Василий Фёдорович сел в углу.

– Грустная это сказка, – вздохнула старушка и села кряхтя. – Ну, слушайте-с, раз угодно.

Когда-то жил один человек. Был он таким бедным, что не мог кормить даже себя, потому ни жены, ни детей у него не было. Задолжал он соседям, и те стали то угрожать ему, то советы разные давать – у кого какой характер, видишь ли.

Сказали ему как-то нарубить побольше дров да и продать их в городе. Мужик-то начал было, но бросил: таскать брёвна ой как не хотелось: всё спина болела. Он бы и жил себе как раньше, но сосед его – Егорка – подкараулил мужика и втолковал ему по голове-то, что долг надо бы вернуть. Тогда придумал мужик – Петрушкой его звать – на зверей охотиться. Вот тока зайцы быстро бегали, птицы быстро летали, а мужик был совсем не быстрый. Стал он ловушки делать. Где верёвку привяжет, где в кустах подкараулит, помаленьку научился зверей ловить. Половину сам съедал, а половину за долги давал. «Что же это такое? – говорил он после охоты. – Денег нету, семьи нету, а теперь и сил нету!» Говаривал он так, злился, да не менял ничего: ленивый был, Петрушка-то.

Один раз наткнулся он на зверька мёртвого. Был он маненький, худенький, но шёрстка так и блестела на солнце, будто из золота какого. Шкурка была чёрная, мягкая, гладкая, и до того она мужика подивила, что принёс зверька в деревню: другим показать.

Смотрели все. Дети-глазопялки с вопросами лезли, девки мимо пробегали, а сами поглядывали, мужики бороды чесали, а бабы хохотали: «Добытчик! Крысу бы принёс, и то больше».

– Тебя не спросил! – крикнул тогда мужик и поплёлся домой.

Избёнка-то его была совсем плохая, даже пополоше моей: сквозь стены-то ветер выл, полы все сгнили, воняло…

Тут старуха тяжело вздохнула и погладила худую огненно-рыжую кошку, которая теперь сидела у неё на коленях. «Попрошу отца помочь ей. Возможно, поблизости есть пустой дом», – решила Мария Петровна.

– Жилище это от матери с отцом осталось. Те были работящие, и все их любили. А вот мужик наш таким не был. Всё он пытался сделать хитростью да смекалкою. Это бы и ничего, вот только ни хитрости, ни смекалки у него не было. Была лень одна.

Положил он зверька-то на стол и стал думать, глядючи на шёрстку чёрную. Думал он, что бы сделать, но тут в дверь постучали. Да так, что мужик вздрогнул.

– Выходи! – крикнули с той стороны. – Выходи, Петрушка! Худо будет!

Мужик притаился: авось уйдут.

– Избу снесу, коль не вылезешь!

Петрушка нехотя поднялся и дверь открыл. Влетел Егор.

– Мало было?! – сказал он, напирая на мужика. – Не понял ты?

Петрушка попятился и вытянул руки.

– Понял всё, понял я.

– Раз понял, тогда на кой крысу припёр? Мы о чём говорили? – он стукнул кулаком по столу, где зверёк лежал.

– Что я должен всё вернуть.

– А как? – спросил Егор, покраснев весь от гнева.

Мужик сглотнул и промолвил:

– Охотой.

– А добыча где?

Тут Петрушка не выдержал.

– Да разве ж я виноват? Нет зверей в лесу! Нашёл дохлую тушку, принёс сюды, – он показал на стол, где лежал зверёк. – Что же мне делать-то? Не на медведя ж идти!

– Пойдёшь, коль я решу. Завтра же и пойдёшь, и медвежонка принесёшь, – уже спокойнее сказал Егор. – Снимем шкуру и отвезём в город. И с этого твоего, – он махнул на тушку своей ручищей. – Всё понял?

Егор поднял кулак перед самым носом Петрушки. Тот кивнул.

Петрушка всю ночь ворочается. Тока заснёт – видит медведей. Больших, зубастых, когтистых. Они всё на задние лапы встают и ревут, и от рёва их само сердце сжимается у Петрушки, и дрожит он, и просыпается.

Так он мучился до рассвета, а когда солнце встало, пошёл в лес. Слонялся от дерева к дереву, медвежат выискивал и богу молился, чтобы не встретить их. Петрушка-то наш хорошо-о помнил историю одну, где медведь деду-то его ног отгрыз. Оборачивался Петрушка и вздрагивал, рогатину сжимаючи, а рогатина-то досталась ему от того самого деда, что когда-то медведей бивал.

Так, стало быть. Петрушка-то наш устал выискивать да и присел под деревом-то. Задремал он и увидал мать с отцом. Кивают они ему да руки протягивают. Мать ладонь на щеку положила, и была она мокрая да холодная – эт он сам потом сказывал. Петрушка потрогал её, и ладонь ушла. Вместо неё шуба пришла. Мягонькая да пушистенькая. Он укрылся ею и уж в сон провалился, но тут рыкнул кто-то. Петрушка наш вздрогнул, глаза открыл.