Невинная для разбойников

Ройс наконец отпустил Оливию, встал, нахмурился, увидев ее разодранные туфли, подобрал их и сунул за пазуху. Потом открыл один из сундуков и достал оттуда кожаные черные башмачки – конечно, попроще, чем испорченные атласные туфельки, но зато с крепкой подошвой и мягким верхом.

– Держи. И смотри под ноги, за невесту со сломанной шеей нам выкуп не заплатят.

– Благодарю вас, сударь, – вежливо ответила Оливия, а разбойник снова развеселился.

– Сударей тут нет. Зови меня Ройс, сладкая. По ноге обновка?

– Да, благодарю вас.

Туфельки оказались чуть велики, но жаловаться Оливия не посмела – еще отнимет, и тогда придется ходить босиком, а разбитые от непривычной ходьбы ноги и так болели.

Пока она завязывала шнурки, разбойник достал откуда-то флягу с вином, снял с печки горшок и наполнил простую глиняную миску. В воздухе запахло мясным бульоном, и Оливия голодно сглотнула, а в животе у нее совсем не по-благородному запело.

Разбойник сунул ей в руки плошку, полную пшенной каши с кусочками жилистого мяса, и положил рядом на тряпицу ломоть хлеба и сыр. Добавил ложку и кивнул, разрешая есть. Но стоило Оливии поднести еду ко рту – перехватил руку и сказал:

– Сначала оплата. Мы люди бедные и на дармовщинку никого не кормим.

– Оплата? – Оливия удивленно округлила глаза.

– Да, баронесса, за еду и кров надо платить. Пока будет достаточно одного твоего поцелуя. Остальное пока останется при тебе – слово мы держим.

Оливия прикусила губу, не зная, что делать. Есть хотелось так сильно. И пить. А еще было понятно, что уехавший только сейчас герцог вернется еще не скоро и все это время ей придется…

– Я не умею, – наконец призналась она, чувствуя, как краснеют щеки.

Разбойник расхохотался, чем поверг ее в еще большее смущение. Потом легко забрал миску, поставил рядом с топчаном и привлек Оливию к себе – так близко, что она сквозь плотные слои платья ощутила жар его тела.

– Так я научу, – сказал и прижался к ее губам.

Это ничуть не походило на те целомудренные поцелуи, которые Оливия видела на картинах – чужие губы смяли ее рот с напористой жадностью, а сильная рука подхватила под шею, не давая уклониться.

Оливия потрясенно ахнула, приоткрыла губы, и чужой язык мгновенно воспользовался этим – ловкой змей скользнул внутрь, прошелся по губам и толкнулся дальше. Обнял язык, исчез, чтобы снова возникнуть.

От напора у Оливии закружилась голова, и она закрыла глаза, не в силах вынести ощущений. Потому что ее тело – слабое и подверженное соблазнам – не выдержало. Ответило на чужой жар.

Странное томление разлилось по груди и стекло в живот, а потом и ниже. Грудь неожиданно напряглась, и она ощутила, как ее соски царапает ставший неожиданно жестким лиф платья.

Ройс прижался к ней еще сильнее, снова скользнул языком внутрь, и Оливия, не выдержав, застонала. И этот звук явно не был стоном боли или отчаяния. Наслаждение. Яркое и восхитительное. Вот что она испытывала.

И тут же, поняв, в ужасе отпрянула.

А довольный разбойник утер рукавом губы, смерил ее самодовольным взглядом и всунул в руки флягу с вином, коротко приказал:

– Пей, красотка. Жаль, что приходится держать слово. Ты такая отзывчивая, что я завалил бы тебя на спину прямо тут и сейчас. И готов поставить твою золоченую карету – ты бы кричала от восторга, пока я брал бы тебя раз за разом. Без продыха… А потом, – Ройс наклонился ближе, взял Оливию за запястье, заставляя поднести флягу к губам и сделать глоток, – а потом пришел бы Талер. Мы с ним братья. Сводные. Но знаешь, привыкли все делить по-честному. Так вот, потом бы пришел он и взял бы тебя, распаленную и текущую, прямо по моему семени.

Оливия, у которой щеки уже не просто пылали, а горели огнем, сделала глоток и закашлялась. Вино оказалось куда крепче того, что она пробовала в жизни. Когда она проморгалась и перестала давиться, оказалось, что топчан опустел – разбойник уже стоял рядом с сундуком, перекладывая содержимое.

– Спать будешь внизу, – внезапно помрачнев, сказал он и достал из сундука стеганое одеяло. – В карете. Ночи сейчас теплые, переживешь. Чего застыла? Ешь давай, пей и пошла вниз. Или ты хочешь добавить к оплате свои прекрасные губки на моем члене?

Оливия поспешно уткнулась в миску, спеша поужинать.

Спаси ее все ангелы, в какую же переделку она попала! И даже когда герцог приедет за ней… Вернее, не “когда”, а “если”… От этой мысли стало еще хуже.

Потому что после поцелуя разбойника она уже не знала – радоваться своему пленению или горевать. Ведь при мысли о герцоге внутри сразу поднималась волна отвращения. А Ройс… при всем при том, что он душегуб и разбойник, но его губы были слаще всего, что она пробовала в жизни.

Наверно, про этот грех соблазна предостерегала ее наставница-монашка. Нужно быть стойкой и с честью перенести все невзгоды, а потом выйти замуж за герцога де Фонтени. И стать ему верной и преданной женой.

Оливия отставила в сторону пустую миску, завернула хлеб и сыр в фату, взяла флягу и в сопровождении Ройса спустилась вниз.

Он распахнул перед ней дверцу кареты, дождался, пока она залезет внутрь, и швырнул ей на колени одеяло.

– И без глупостей. Места тут глухие – на мили вокруг ни жилья, ни людей, только голодные звери. Сожрут и не посмотрят, что ты баронесса. А не сожрут, так я догоню, поймаю и накажу так, что небо с овчинку покажется. Ясно?

Оливия кивнула.

Дверь захлопнулась, отрезая от ранних вечерних сумерек.

Снаружи еще раздались голоса – возле кареты расположились часовые. Но Оливии было уже все равно. Она тихонько задвинула засовчик на дверце кареты, понимая, что выломать ее дело минутное, но так было спокойнее.

Со вздохом распустила корсет, стянула верхнее платье, грязное от лесной прогулки. Положила его на шелковый диванчик, а сама, оставшись в нижнем кружевном платье, закуталась в одеяло, которое хоть и пахло овчиной, но было удивительно теплым.

Засыпая, Оливия вспоминала не отчий дом, не отца и портрет матушки, а то, как колола щеки щетина Ройса, когда он с жадностью целовал ее губы.

7.

Сны сегодняшней ночью обходили карету стороной и дали Оливии выспаться. Хотя проснулась она не сама – разбудили чужие стоны. Женские. Должно быть, кому-то приснился кошмар.

Оливия открыла глаза, выбралась из-под одеяла, растерла затекшие ноги и плечи – хотя небольшой рост и позволял ей спать на узком диванчике кареты, все-таки это ложе было слишком неудобным.

При рассеянном свете, который проникал сквозь стекла кареты и легкие занавески, ее брачное платье выглядело совсем худо, и надевать его не хотелось. Но ведь в сундуках, которые ехали на повозке, была замена. Если ей позволят взять хотя бы пару своих платьев…

Понятное дело, что самые роскошные не отдадут, но хотя бы скромные наряды и домашнюю одежду.

Оливия надела исчпаканное платье, слабо затянула корсет – без служанки справиться с ним было непросто, и осторожно приоткрыла дверь кареты, готовая к тому, что ее сразу захлопнут с той стороны.

Но захлопывать было некому – ее стража, двое суровых тертых жизнью бандитов при мечах, спали вповалку у колеса. Удача! Может, стоит ей воспользоваться и бежать? Но Ройс говорил про глушь и зверей. Оказаться одной ночью в чащобе – еще страшнее, чем среди бандитов.

Но разведать округу точно не помешает, если что – она скажет, что отходила по нужде.

Оливия осторожно прикрыла дверцы и, радуясь тому, что башмачки на ней теперь кожаные – трава была в росе, отошла в сторону и спряталась за ствол дуба. Отсюда в лес тянулась хорошо утоптанная тропа. Оливия прошла по ней с десяток шагов и поняла, что это тупик – дорожка привела к лесному ручью. Зато получилось вдоволь напиться чистой воды, умыться и даже застирать подол платья. Присев на корягу, она съела вчерашний ломоть хлеба и сыр и наконец поняла, что чувствует себя сносно.

Оливия переплела волосы и заколола их оставшимися шпильками в простую прическу, когда до нее снова долетел женский стон. Длинный, странный. Потом вскрик и снова стон.

Оливия подвязала подол повыше и осторожно пошла на звук. Ведомая даже не любопытством, а словно какой-то мистической силой.

Вновь обошла дуб, наверху которого размещалось бандитское логово, где она была вчера, завернула за густые заросли орешника и, приподняв тяжелую еловую лапу, почти вышла на укромную полянку.

Почти, потому что полянка оказалась занята.