Ким

Ким чувствовал, что сам нуждается в отдыхе.

– Это законно. Поедим и пойдем. Стрела упала на равнины… но я поддался Желанию. Готовься, чела.

Ким обратился к женщине в бирюзовой повязке, которая лениво бросала камешки в пропасть. Она улыбнулась очень ласково.

– Я нашла его, словно отбившегося от стада буйвола, на ниве. Он фыркал и чихал от холода. Он был так голоден, что забыл свое достоинство и нежно говорил со мной. У сахибов ничего нет. – Она повернула руку пустою ладонью вверх. – Один очень болен животом. Твоя работа?

Ким кивнул головой. Глаза его заблестели.

– Я говорила сначала с бенгальцем, а потом с жителями соседнего селения. Сахибам дадут пищи, если они нуждаются в ней, – денег спрашивать не будут. Добыча распределена. Этот бабу говорит лживые речи сахибам. Почему он не покинет их?

– Потому, что он великодушен.

– На свете еще не бывало бенгальца, у которого душа была бы больше высохшего ореха. Но не в том дело… Перейдем к орехам. За исполнением поручения следует награда. Я сказала – селение твое.

– Не суждено, – начал Ким. – Я только что обдумывал планы об осуществлении желаний моего сердца, которое… – Не было необходимости в комплиментах, соответственных случаю. Он глубоко вздохнул… – Но мой господин, влекомый видением…

– Ну! Что могут видеть старые глаза, кроме наполненной нищенской чаши…

– Возвращается из этого селения на равнины.

– Скажи ему, чтобы он остался.

Ким покачал головой.

– Я знаю моего Служителя Божия и его ярость, когда его рассердят, – выразительно проговорил он. – Его проклятия потрясают горы.

– Жаль, что они не спасли его разбитой головы! Я слышала, что ты был тем человеком с сердцем тигра, который налетел на того сахиба…

– Женщина гор, – сказал Ким с суровостью, от которой очертания его юного овального лица не стали резче, – эти вопросы слишком высоки для тебя.

– Боги да смилуются над нами! С которых это пор мужчины и женщины стали иными, чем были мужчины и женщины?

– Жрец есть жрец. Он говорит, что пойдет через час. Я его чела, и я иду с ним. Нам нужна пища на дорогу. Он почетный гость в каждом селении, но, – мальчишеская улыбка мелькнула на его лице, – здесь хорошая пища. Дай мне что-нибудь.

– А что, если я не дам тебе? Я, женщина этого селения.

– Ну, тогда я прокляну тебя – немножко – не сильно, но так, что будешь помнить.

Он не смог удержать улыбки.

– Ты уже проклял меня опущенными ресницами и вздернутым подбородком. Проклятия? Что значат для меня пустые слова? – Она стиснула руки на груди… – Но мне не хочется, чтобы ты ушел в гневе, думая дурно обо мне – убирающей навоз и траву в Шемлеге, но все же имеющей средства к жизни.

– Я думаю только о том, что мне жаль уходить, потому что я очень устал, и мы нуждаемся в пище, – сказал Ким. – Вот мешок.

Женщина сердито схватила мешок.

– Я была глупа, – сказала она. – Кто твоя женщина на равнинах? Белокурая или черная? Некогда я была белокура. Ты смеешься? Некогда, очень давно, ты не поверишь, один сахиб благосклонно смотрел на меня. Некогда, очень давно, я носила европейскую одежду вон в том миссионерском доме. – Она показала по направлению к Котгарту. – Некогда, очень давно, я была кер-ли-сти-ан-кой (христианкой) и говорила по-английски, как говорят сахибы. Да. Мой сахиб сказал, что вернется и женится на мне, – да, женится. Он уехал – я ухаживала за ним, когда он был болен – и не вернулся. Тогда я увидела, что боги керлистиан лгут, и возвратилась к моему народу. После того я не глядела ни на одного сахиба. Дело прошлое, мой маленький жрец. Твое лицо и твоя походка, твоя манера говорить напомнили мне моего сахиба, хотя ты только бродячий нищий, которому я даю милостыню. Проклясть меня? Ты не можешь ни проклинать, ни благословлять! – Она подбоченилась и горько рассмеялась. – Твои боги – ложь, твои поступки – ложь, твои слова – ложь. Нигде под небесами нет богов. Я знаю это… Но на короткое время я подумала, что возвратился мой сахиб, а он был моим богом. Да, я некогда играла на «пианно» в миссионерском доме в Котгарте. Теперь я подаю милостыню жрецам-язычникам. – Последнее слово она произнесла по-английски, завязывая набитый мешок.

– Я жду тебя, чела, – сказал лама, прислонившийся к косяку двери.

Женщина смерила глазами его высокую фигуру.

– Ему идти! Он не может пройти и полмили. Куда пойдут эти старые кости?

Ким, озабоченный слабостью ламы и тяжестью мешка, вышел из себя.

– Что тебе в том, куда он пойдет, зловещая женщина?

– Мне ничего, но для тебя это кое-что значит, жрец с лицом сахиба? Понесешь его на плечах?

– Я иду на равнины. Никто не должен мешать моему возвращению. Я боролся с моей душой, пока не обессилел. Глупое тело истощено, а мы далеко от равнин.

– Смотри! – просто сказала женщина и отошла в сторону, чтобы показать Киму его беспомощность. – Прокляни меня! Может быть, это придаст ему сил! Сделай амулет! Призови твоего великого Бога! Ты жрец!

Она ушла.

Лама с трудом опустился на корточки, продолжая держаться за косяк двери. Старик, которого повергли на землю, не может поправиться за ночь, как мальчик. Слабость пригибала его к земле, но взгляд его глаз, устремленных на Кима, был полон жизни и мольбы.

– Это ничего, – сказал Ким, – разреженный воздух ослабляет тебя. Мы скоро отправимся в путь. Это горная болезнь, у меня самого немного болит живот, – и он стал на колени, утешая ламу первыми попадавшимися ему на язык словами.

Женщина вернулась, держась еще прямее, чем прежде.

– Твои боги бесполезны, э? Попробуй моих. Ведь я женщина из Шемлега.

Она крикнула хриплым голосом, и из хлева вышли два ее мужа и трое других мужчин с «дули», грубыми носилками туземных горцев, употребляемыми ими для переноски больных и для торжественных церемоний.

– Эти скоты, – она не удостоила их взглядом, – твои на все время, что понадобятся тебе.

– Но мы не пойдем по дороге в Симлу. Мы не пойдем близко к сахибам! – крикнул ее первый муж.

– Они не убегут, как те, и не украдут багажа. Двое из них, я знаю, слабы. Станьте к задней жерди, Сопу и Тери. – Они поспешно исполнили ее приказание. – Опустите носилки и положите на них этого святого человека. Я пригляжу за поселением и вашими добродетельными женами, пока вы вернетесь.

– А когда это будет?

– Спросите жрецов. Не надоедайте мне. Положите мешок с пищей в ноги, так будет лучше.

– О, Служитель Божий, твои горы лучше равнин! – с облегчением крикнул Ким, между тем как лама, шатаясь, брел к носилкам. – Это прямо царская постель – почетное, удобное место. И мы обязаны этим…

– Вы обязаны этим мне, зловещей женщине. Я столько же нуждаюсь в твоих благословениях, сколько в проклятиях. Это мое приказание, а не твое. Подымайте носилки и ступайте! Эй! Есть у тебя деньги на дорогу?

Она позвала Кима к себе в хижину и наклонилась над старой английской шкатулкой, стоявшей под ее койкой.

– Мне ничего не нужно, – сказал Ким. Вместо благодарности он испытывал гнев.

Она подняла глаза со странной улыбкой и положила руку на его плечо.

– По крайней мере, поблагодари меня. Я некрасивая женщина с гор, но, как ты говоришь, я приобрела заслугу. Показать тебе, как благодарят сахибы? – и ее жесткий взгляд смягчился.