Свет погас

– Светит месяц? – спросил он сквозь сон.

– Уж он заходит, – ответил погонщик.

– Хотел бы я посмотреть на него. Придержи верблюда, я хочу слышать голос пустыни.

Погонщик исполнил его желание; среди тишины поднялся легкий предрассветный ветерок и своим дыханием разбудил засохшие листья какого-то чахлого кустарника и замер.

– Вперед! – скомандовал Дик. – Ночь сегодня холодная.

Всякий знает, что предрассветные часы кажутся всегда особенно долгими и холодными. Дику эта ночь казалась бесконечно длинной. Но вот погонщик что-то пробурчал, и Дик вдруг ощутил перемену в воздухе.

– Никак светает, – сказал он.

– Да, а вот и лагерь. Хорошо доехали?

Верблюд вытянул шею и заревел, почуяв близость других верблюдов в английском отряде.

– Скорее, скорее! – торопил Дик.

– Там что-то неспокойно, – сказал погонщик, – только из-за пыли разобрать нельзя, что они делают.

– Спеши вперед, а там узнаем.

Теперь уже доносился шум голосов, и крики животных, и гомон пробуждающегося военного лагеря.

Раздались два-три выстрела.

– Это они по нас стреляют? Неужели же они не видят, что я англичанин? – раздраженно и с досадой в голосе проговорил Дик.

– Это из пустыни, – ответил погонщик, пригнувшись к самому седлу.

– Вперед, сын мой! – крикнул Дик. – Хорошо, что утро не застигло нас часом раньше, а то бы нам несдобровать.

Верблюд мчался прямо к отряду, а выстрелы позади учащались. Как видно, сыны пустыни собирались напасть на английский лагерь.

– Какое счастье! Какая поразительная удача!.. Как раз перед началом битвы!.. О, Боже, наконец-то Ты сжалился надо мной! Только… – и мучительная мысль заставила его зажмурить на мгновение глаза, – Мэзи…

– Хвала и благодарение Аллаху! Мы в лагере, – проговорил погонщик в тот момент, когда они въехали в арьергард, и верблюд опустился на колени.

– Кой черт! Кто вы такой? Депеши, что ли? Каковы силы неприятеля? Как вы доехали? – послышались десятки вопросов. – Но вместо ответа Дик собрался с духом, отпустил свой пояс и, не сходя с седла, крикнул усталым, несколько сиплым голосом:

– Торпенгоу! Эй, Торп, эй!.. Торпенгоу!

Бородатый мужчина, рывшийся в золе костра, отыскивая горячий уголек, чтобы раскурить трубку, живо обернулся и быстро направился на голос в тот момент, когда арьергард выстроился и открыл огонь по неприятелю, скрывавшемуся за холмами тут и там. Дым выстрелов висел в неподвижном предрассветном воздухе, окутывая все кругом непроницаемой пеленой.

Солдаты закашлялись и ругались, видя, что дым от их собственных выстрелов мешает им разглядеть неприятеля, и подались вперед, стараясь оставить за собой эту завесу. Раненый верблюд вскочил было на ноги и заревел громко и протяжно… Кто-то прикончил его, чтобы избежать замешательства и переполоха. Затем послышался глухой стон человека, раненного насмерть пулей, а там крик острой боли и ужаса, и снова выстрел.

Не время было для расспросов.

– Слезай, дружище! – крикнул Торпенгоу, подбегая. – Живее!.. Слезай и ложись за верблюда.

– Нет, прошу тебя, проведи меня в передние ряды битвы, – сказал Дик, обернувшись лицом к Торпенгоу и подняв руку, чтобы поправить на голове свой шлем, но, не рассчитав движения, только сбил его совсем с головы. Торпенгоу увидел седину в его волосах и заметил, что лицо его было лицом старика.

– Да слезай же, Дик! Говорят тебе, слезай скорее, безумный! – крикнул Торпенгоу.

И Дик послушно слез с седла, но, подобно тому, как падает срубленное дерево, покачнувшись в сторону, он упал прямо к ногам Торпенгоу.

Счастье его не изменило ему до конца; сострадательная пуля сжалилась над ним и пробила ему голову.

Торпенгоу опустился на колени под прикрытием верблюда, поддерживая тело своего друга Дика.