Свет погас

– Просто из любопытства желал бы я знать, долго ли это протянется? – сказал Дик, обращаясь к кошке, которая теперь заменила Бинки в его обиходе. – На те сто фунтов, которые мне оставил Торп, я смело могу прожить год. У меня там в банке должно быть, по меньшей мере, две или три тысячи фунтов, иначе говоря, обеспечение на двадцать или тридцать лет, а затем у меня еще останутся мои наследственные полтораста фунтов годового дохода, которые к тому времени должны еще возрасти. Теперь рассчитаем так: двадцать пять – тридцать лет это самый расцвет для мужчины, как говорят; сорок пять – это средних лет человек, та пора, когда люди вступают на политическое поприще; пятьдесят пять – это, как пишут в некрологах: «умер сравнительно молодым, пятидесяти пяти лет от роду», – значит, во всяком случае, еще не старым… Баа! Как все мы, христиане, боимся смерти!.. Шестьдесят пять – начинающий стареть человек, семьдесят пять наиболее вероятный возраст, до которого в среднем доживают здоровые люди. Силы небесные! Слышишь, киска, еще пятьдесят лет жизни в беспросветном мраке! Тебя не будет, и Бинки тоже подохнет, Битон умрет и Торп тоже умрет. Они все старше меня, и Мэз… и все, все умрут, а я все буду жить и маяться безо всякого дела, без всякой пользы. О, как мне жаль себя! Хотел бы я, чтобы меня кто-нибудь другой пожалел, да, видно, не стою того. Очевидно, что с ума я не сойду до самой смерти, но от этого мне ничуть не легче. Если тебя, киска, когда-нибудь подвергнут вивисекции, привяжут к столу и начнут резать и потрошить, ты не пугайся – они примут все меры для того, чтобы ты осталась жива. Ты будешь жить, и тогда только ты пожалеешь о том, что не жалела меня. Может быть, Торп вернется назад или… Хотел бы я иметь возможность поехать к нему и к Нильгаи, даже в том случае, если бы я явился помехой для них.

Но киска тихонько вышла из комнаты, прежде чем Дик успел докончить свою речь, и Альф, войдя в студию, застал Дика беседующим с пустым местом на ковре перед камином.

– Вам письмо, сэр, – сказал мальчик. – Может, вы пожелаете, чтобы я прочитал его вам?

– Дай мне его сюда на минутку, а потом я скажу тебе.

Протянутая к письму рука слегка дрожала, и голос тоже был не совсем тверд. Что, если?.. Нет, это письмо было не от Мэзи. Он слишком хорошо знал на ощупь ее конверты. Это была безумная надежда, чтобы она опять написала ему, потому что он не понимал, что есть зло, которого нельзя исправить, хотя бы тот, кто его совершил, от всего сердца и в слезах силился исправить его. Лучше всего забыть о содеянном зле, лучше всего забыть о нем, потому что оно так же неисправимо, как плохая работа, выпущенная на свет.

– Прочти письмо, – сказал Дик. – Я хочу узнать, что в нем написано. – И Альф принялся тянуть нараспев, как это требуется в школах: «Я могла дать вам и любовь и преданность, о каких вы не смели даже и мечтать. Я не спрашивала о том, кто вы и что вы. Но вы все пустили на ветер ни за грош. И единственное ваше оправдание, это то, что вы еще слишком молоды».

– Вот и все, – сказал Альф, возвращая Дику письмо, которое тут же полетело в огонь камина.

– Что было в этом письме? – спросила миссис Битон, когда Альф вернулся.

– Я, право, не знаю. Я думаю, что это был циркуляр или наставление не бросать все на ветер, когда вы молоды.

– Верно, я кого-нибудь задел или обидел, когда еще был живым человеком и вращался среди людей, а теперь это припомнилось и ударило по мне. Прости ей Бог, кто бы она ни была, если только это не шутка. Но я не знаю никого, кто бы дал себе труд пошутить со мной… Любовь и преданность, и ничего взамен. Это довольно заманчиво… Неужели я в самом деле прошел мимо и не заметил… и потерял нечто настоящее?.. – Дик долго припоминал и раздумывал, но никак не мог вспомнить, как и когда он мог вызвать подобные чувства в сердце женщины.

Тем не менее это письмо, затрагивающее такие вопросы, о которых он предпочитал совершенно не думать, вызвало у него новый приступ бешеного отчаяния, которое мучило его целый день и целую ночь. Когда душа его переполнялась отчаянием до того, что уже не могла больше вместить его, тогда он и душой и телом как бы проваливался в черную бездну, и его охватывал безумный страх, боязнь окружающего мрака и страшное стремление дорваться до света. Но для него не было света, для него он был недостижим. И когда эта пытка оставляла его, наконец, изнеможденным, обливающимся холодным потом и едва переводящим дух, тогда он чувствовал снова, что летит в бездонную пропасть, и снова начиналась та же безнадежная борьба со страхом и окружающей тьмой. И после этого наступал непродолжительный сон, и ему снилось, что он прозрел. А потом опять начиналось все снова, в том же порядке, до полного истощения сил, после чего мозг его бессознательно возвращался к нескончаемым мыслям о Мэзи и о том, что могло бы быть. В конце концов явился м-р Битон и предложил ему отвести его прогуляться, но не на рынок на этот раз, а просто погулять в парке, если он желает.

– Будь я проклят, если я пойду в парк! – закричал Дик. – Будем ходить взад и вперед по улицам. Я люблю слышать, как вокруг меня движутся люди.

Это было не совсем так. Слепые в первой стадии слепоты испытывают неприязненное чувство к людям, которые могут свободно двигаться, не опасаясь наткнуться на что-нибудь. Но Дик не имел никакого желания идти в парк по совершенно иным причинам. Всего один только раз с тех пор, как Мэзи выбежала из его студии, ходил он туда с Альфом, и Альф забыл о нем, увлекшись ловлей миног в речке с такими же мальчишками, как он. Прождав с полчаса своего поводыря, Дик, чуть не плача от бешенства и досады, поймал какого-то случайного прохожего, и тот передал его доброжелательному полисмену, который довел его до наемного экипажа, стоявшего против Альберт-Холла, и этот экипаж доставил его домой. Он не сказал ни слова м-ру Битону о забывчивости Альфа, но… это был отнюдь не тот род прогулок по парку, к какому он привык в прежнее время.

– По каким же улицам желали бы вы пройтись? – спросил м-р Битон предупредительно и сочувственно. По его личным понятиям, веселая праздничная прогулка заключалась в том, чтобы расположиться всей семьей где-нибудь в парке на траве, разложив вокруг себя с полдюжины пакетиков и сверточков со всевозможными яствами, и глазеть издали на прохожих.

– Пойдемте по набережной реки, – сказал Дик. И они пошли по набережной, и шум воды стоял у него в ушах, пока они не дошли до Блэк-фрайерского моста и не свернули с него на Ватерлооское шоссе. М-р Битон все время расписывал красоты пейзажа и всего того, что поражало его внимание.

– А вот там, на той стороне улицы, идет, если я только не ошибаюсь, та девушка, которая приходила к вам для того, чтобы вы с нее писали картины. Я, видите ли, никогда не забываю лица и никогда не запоминаю имен, кроме имен моих жильцов, конечно.

– Остановите ее, – сказал Дик. – Это Бесси Брок, скажите ей, что я желал бы поговорить с ней. Ну, живее! – Мистер Битон перешел через улицу и остановил Бесси. Она узнала его сразу, и ее первое движение было пуститься бежать.

– Ведь это вы были у мистера Гельдара? – сказал м-р Битон, загораживая ей дорогу. – Я знаю, что это вы. Он стоит там, на той стороне улицы, и желает видеть вас.

– Зачем? – едва слышно спросила Бесси. Она вспомнила, да, впрочем, она никогда и не забывала одной маленькой проделки с только что оконченной картиной.

– Он просил меня привести вас к нему, потому что он слеп.

– Пьян?

– Нет, совершенно слеп. Он ничего не видит. Это он вон там стоит.

Дик стоял, прислонясь к перилам моста, когда м-р Битон указал на него, небритого, сгорбленного, в нечищеном сюртуке и грязном, табачного цвета галстуке.

Такого человека нечего было бояться.

«Даже в том случае, если бы он вздумал погнаться за мной, – подумала Бесси, – то далеко не убежит».

И она перешла через улицу и подошла к нему. Лицо Дика просветлело от радости; давно уже ни одна женщина не удостаивала его своим разговором.

– Надеюсь, что вы чувствуете себя хорошо, мистер Гельдар? – сказала Бесси несколько смущенно, а м-р Битон стоял тут же с видом уполномоченного посла, облеченного серьезной ответственностью.

– Как нельзя лучше, и, ей-богу, я очень рад вас видеть, то есть вас слышать, Бесси, – поправился он тотчас же. – Вы никогда не подумали заглянуть к нам и навестить нас после того, как получили свои деньги. Впрочем, я не знаю, зачем вам было заходить… Ну а теперь вы шли куда-нибудь с определенной целью?

– Нет, я просто гуляла.

– Не по старой привычке? – спросил Дик вполголоса.

– О нет, что вы! Я внесла залог, – Бесси произнесла это слово с особенной гордостью, – и поступила служанкой в бар, не приходящей, а живущей, и теперь я совершенно приличная служанка, уверяю вас, совершенно приличная.

М-р Битон не имел основания особенно полагаться на людскую добросовестность, и потому он счел за лучшее незаметно испариться, не сказав никому ни слова, и вернуться к своим газовым рожкам и домашнему хозяйству. Бесси заметила его бегство с некоторой тревогой; но до тех пор, пока Дик, как видно, ничего не знал о том зле, какое она ему причинила, ей было нечего опасаться.

– Это не легкое дело – вечно ворочать эти пивные краны, – заявила Бесси, – и, кроме того, они еще завели счетную кассу, так что, если вы за день обсчитаетесь хоть на один пенни, эта проклятая машина тотчас вам докажет. А впрочем, я не верю, чтобы эти машины были непогрешимы.

– Я только видел, как они работают… Мистер Битон!

– Он ушел.

– В таком случае, я боюсь, что мне придется попросить вас проводить меня домой, вы видите, – добавил он, подняв на нее свои незрячие глаза, и Бесси увидела. – Но, может быть, это вам не по пути? – нерешительно спросил он. – В таком случае я могу обратиться к полисмену.

– Нет, зачем же; я начинаю работать в семь утра и с четырех я совершенно свободна. Это необременительно, как видите.

– Боже мой, а я все время свободен. Как бы я хотел, чтобы и у меня было какое-нибудь дело или занятие. Пойдемте домой, Бесси.

Он повернулся и наткнулся на какого-то человека, который отскочил в сторону и при этом громко выругался. Бесси взяла его под руку, не сказав ни слова, так же, как она это сделала, когда он приказал ей в первый день встречи повернуть лицо к свету. Некоторое время они шли молча, Бесси ловко вела его в толпе, движущейся по тротуарам.

– А где… где теперь мистер Торпенгоу? – наконец осведомилась она.

– Он уехал в пустыню.

– А где это?

Дик указал вправо.

– На восток, южнее Европы и все дальше и дальше на юг… Одному Богу известно, как далеко.

Это объяснение решительно ничего не объяснило Бесси, но она ничего не сказала и молча следила за Диком, пока они не достигли благополучно его дома и его комнаты.

– Теперь нам дадут чай с тартинками, – весело сказал Дик. – Мы посидим и побеседуем. Вы не поверите, Бесси, как я рад, что снова вижу вас. Что заставило вас так поспешно покинуть нас?

– Я думала, что я вам больше не нужна, и не хотела докучать, – сказала Бесси, ободренная тем, что он, по-видимому, ничего не знал о ее проделке.

– Действительно, вы мне не были нужны, но потом… Во всяком случае, я очень рад, что встретил вас.

Они вошли в мастерскую, не встретив никого на лестнице, и Бесси заперла за собой дверь.

– Какой беспорядок! – заметила она. – Все это месяцами не прибиралось!