Историческая память и диалог культур. Том 2

ЦЕРКОВНАЯ ТИТУЛАТУРА В ДОМОНГОЛЬСКОЙ РУСИ: ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ

Определение места епископата в восточнославянском обществе и особенно уточнение этого места в древнерусских элитах Киевской Руси поднимает вопрос о комплексе светских прав, какие могли усвоить высшие церковные чины того времени. На то, что епископы обладали таким ресурсом, указывает употребляемое в отношении ряда архиереев именование «владыка». Принято считать, что такое обозначение ???», несомненно имевшего епископов является калькой с греческого слова «????? не только церковные, но и светские корни и обозначавшего «обладатель, хозяин, распорядитель, властитель, верховный правитель и государь». Однако при оценке указанного именования епископа пока не совсем понятно, из какой именно среды был заимствован данный титул: из светской или (и) церковной. При этом нельзя исключать и того, что он мог возникнуть под воздействием различных канонических и юридических влияний, в результате сопоставления статусного положения епископа с положением других представителей высшей церковной и светской власти на Руси и в Европе. Более того, появление титула «владыка» может быть рассмотрено как следствие переосмысления места и роли епископа в церковной организации и в древнерусском обществе.

Сложность ситуации заключается ещё и в том, что в церковной истории практически не поднимались вопросы церемониального характера. Практически не изучены ни порядок, ни способы отношений и обращений в церковной среде Древней Руси. Важность этой стороны жизни официальных лиц, к которым в равной мере могут быть отнесены и высшие духовные чины, самоочевидна. Титул представляет собой одну из официально закреплённых форм обращения к человеку, исполняющему определённые функции, занимающему особое общественное место и несущему известную ответственность за свои поступки. Одновременно титул выступает маркером, позволяющим безошибочно определить роль и место носителя в социальной среде и государственном механизме, а также круг его прав и обязанностей.

В христианском мире Владыка – одно из божественных имён. Поэтом обладатель этого титула в известной мере может рассматриваться как лицо, наделённое некой божественной санкций, возводящей его власть к власти Владыки Небесного[110 - Словарь русского языка XI-XVII вв. М., 1975. Вып. 2. С. 212-213; Цыпин В., прот. Владыка // Православная энциклопедия. М., 2005. Т. 9. С. 101 [далее – ПЭ].]. Одним из источников появления данного обозначения епископов могли быть литургические обращения к епископу. Например, подобное обращение присутствует в пении архиерейского «многолетия» или постоянных обращениях к епископу: «Благослови, Владыко». Впрочем, здесь не всё однозначно, потому что указанное обращение в Евхаристическом каноне предполагается и в адрес обычного священника. Но даже, если источником титула могла стать литургия, то всё равно необходимо разобраться, насколько такой перенос литургической практики в светскую жизнь мог быть оправданным и допустимым.

Прот. Владислав Цыпин высказал мнение, что в домонгольской Руси употребление имени «владыка» имело «неофициальный характер»[111 - Там же. С. 101.]. Действительно, в таком случае многие стороны морально-этического и канонического свойства, связанные с переносом сакральных элементов в область профанного были бы решены. Однако данная точка зрения видится сомнительной. Во-первых, использование указанного обозначения епископов в домонгольской Руси было не повсеместным и имело ограниченный характер. Оно зафиксировано только в отношении архиереев двух кафедр: Новгородской и Владимирской (на Клязьме). В описанных обстоятельствах заслуживает внимания тот факт, что летописание не сохранило ни одного известия, чтобы кто-либо из архиереев домонгольского периода какой-либо иной епископии кроме Новгорода и Владимира именовался подобным образом не только со стороны князя, но и со стороны церковных лиц. Лишь единожды обращение «владыко» было адресовано к митрополиту. Этот эпизод связан с деятельностью митрополита Иоанна II. Сообщение донесено в претерпевшем существенные поздние правки Печерском патерике[112 - Киево-Печерский патерик // Библиотека литературы Древней Руси: Т. 4: XII в. / под ред. Д. С. Лихачёва, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. СПб., 2004. С. 314, 315.]. Однако интерпретировать этот нюанс в отношении митрополита Иоанна, имевшего знатное происхождение, обладавшего титулом «протисинкела»[113 - Титул Иоанна прочитывается на его булле, а на знатность происхождения митрополита указывает одно из византийских произведений, упоминающих о его родне (Янин В.Л. Актовые печати в Древней Руси: Печати X – начала XIII в. М., 1970. Т. 1. № 44; Назаренко А.В. Иоанн II // ПЭ. М., 2010. Т. 23. С. 471-475).] и пользовавшегося огромным доверием Всеволода Ярославича[114 - Об авторитете Иоанна свидетельствует не только его свободное поведение в Печерском монастыре, но и посмертное слово: «Быс[ть] же Иоан мужь хытръ книгамъ. И оученью. м[и]л[о]ст[и]въ оубогымъ. и вдовицямъ. ласковъ же ко всякому б[ог]ату и оубогу. смиренъ же и кротокъ. молчаливъ. речисть же книгами с[вя]тыми. оутешая печальныя. и сякого не быс[ть] преж[е] в Руси. ни по немь не будеть сякъ» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 208).], крайне трудно[115 - Возможно, это была поздняя вставка. Но есть ещё несколько обстоятельств, нуждающихся в комментарии. Во-первых, освящение Успенского собора (1089) в Печерском монастыре пришлось на период усиления власти митрополита над обителью и в киевском округе. Поэтому возможно, такое обращение епископов к архиерею во время богослужения отражало как литургическую норму, так и реальное положение дел в области канонических отношений в Русской церкви, характеризовавшееся усилением власти митрополита, поддержанного великим князем Всеволодом. Во-вторых, Иоанн был греком, поэтому разговор, если такой действительно произошёл, был передан в переводе. Следовательно, можно предположить, что «деспотис», вероятно, было обращением к митрополиту Иоанну. Учитывая, что ни один источник не сохранил каких-либо обращений к митрополиту, не исключено, что указанное обращение к Иоанну II могло отражать его статус «протосинкела».]. Во-вторых, этот титул имел особое значение и его носитель наделялся крайне высоким положение и даже священным положением в городском сообществе. Так, например, обращаясь в 1229 г. к новгородцам, князь Михаил произнёс: «несть лепо бытии граду сему безо владыце». Но более примечательно решение новгородцев в споре между архиепископами Митрофаном и Антонием (1219) за новгородскую кафедру: «Идита к митрополиту, да кого нам послеть, то намъ владыка» [116 - ПСРЛ. Т. 3. С. 274,261.]. Конечно, вопрос в тот год стоял о выборе архиепископа, но в городе уже было два архиерея. Поэтому перед горожанами стоял важный вопрос о том, кто из архиепископов станет «владыкой», носителем власти, а кто должен будет отказаться от притязаний и удалиться.

Впрочем, не трудно заметить, что использование данного обращения имело адресный характер, и, возможно, отражало реальную власть конкретных архипастырей. Из владимирских архиереев «владыкой» в раннем летописании был назван только Феодор. Автор известий о ростовском епископе не скупился на эпитеты и нелестные характеристики в адрес ненавистного архипастыря и уничижительно называл его «Фодорцом». И всё же при этом летописец сообщал о Феодоре как о «владыке» [117 - Автор известий о ростовском епископе не скупился на эпитеты и нелестные характеристики в адрес ненавистного архипастыря, уничижительно называл его «Фодорцом», и всё же при этом писал о нём как о «владыке» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 355).]. В более поздний период, во время осады Владимира татарами местный епископ Митрофан (1238) также именовался «владыкой той области»[118 - ПСРЛ. Т. 3. С. 287.]. Вероятно, это связано с обстоятельствами событий и действиями архиерея, употреблявшего всю полноту своей епископской власти.

Ситуация с Новгородом видится более сложной. Одно из первых употреблений здесь титула «владыка» связано с именем епископа, а позже архиепископа Ильи (1167/68). Сообщая о возведении епископа Ильи в сан архиепископа, Новгородская первая летопись помимо всего приводит следующее известие: «и повелено бысть владыце архиепископьство митрополитомъ»[119 - ПСРЛ. Т. 3. С. 219.]. Очевидно, носители епископского сана в Новгороде и ранее обладали «владычным» статусом. Вероятно, такое положение дел стало складываться при архиепископе Нифонте. А при Илье, по мере окончательного закрепления за новгородской кафедрой архиепископского статуса, титул в полной мере вошёл в употребление в качестве особого, отличительного права новгородских архиереев. И в этом отношении пример Ильи показателен, поскольку «владыкой» он считался уже до возведения в архиепископы. Этот новгородский архиерей, вероятно, совопрошатель Кирика[120 - Помимо преп. Кирика составителями «Вопрошания», согласно записи, значились священники Савва и Илья [РИБ. Т. 6. Ч. 1. Стб. 51, 57]. Судя по комплексу вопросов, интересовавших священников, можно заключить, что их статус в церковной среде был крайне высок (Гайденко П.И., Фомина Т.Ю. О церковном статусе Кирика Новгородца и иных составителей вопрошания // Вестник Челябинского государственного университета: История. Выпуск 51. 2012. 16 (270). С. 83-92). Вполне возможно, что именно этот священник Илья в дальнейшем и был поставлен на новгородскую епископскую кафедру (ПСРЛ. Т. 3. С. 219).], действительно обладал значительной властью не только в церковной, но и в светской среде, о чём можно судить как по совершённым в период его святительства строительным работам, так и по тому, что именно при нём новгородцы вновь добились архиепископского сана для своего архиерея, правда, заплатив за это в Киев, князю Ростиславу и митрополиту Иоанну, при которых особенно расцвела церковная симония, значительную мзду[121 - В.Н.Татищев, ошибочно назвав вместо Ильи Луку, приводит следующее сообщение: «Новгородский епископ Лука, как старший из всех русских епископов, послал к митрополиту Иоанну дары многие и просил, чтобы ему быть архиепископом. <…> Митрополит, поставив его, дал ему ризы дорогие с крестами, стихарь и мантию с источниками. Он же возвратился в Новгород и принят от народа с великою радостию, приносили ему дары многие, злато, серебро и вещи из шелка, чтобы было ему что послать по обещанию великому князю, митрополиту и боярам, которые ему в том помогали» (Татищев В.Н. История Российская. В 3 т. М., 2005. Т. 2. С. 330).].

Подобным образом «владыкой» до возведения в архиепископство был назван преемник Ильи, игумен Дионисий. В дальнейшем подобное именование архиереев Новгорода становится привычным. Следующий архиерей с именем Илья упоминается в качестве «владыки» несколько раз. Он поименован «владыкой» под 1180 г. в известии о закладке каменной церкви в монастыре Благовещения и под 1182 г. в сообщении об окончании строительства надвратной церкви Богоявления. Наконец, Илья назван «владыкой» в известии о его смерти и погребении (1186). Аналогично именовались и иные архиепископы: Гавриил, брат Ильи (1191, 1192), Мантурий [Мартирий] (1194, 1195, 1196, 1197, 1200), Митрофан (2001, 1202, 1220, 1222) и Антоний (1225, 1226, 1228)[122 - ПСРЛ. Т. 3. С. 269, 270.]. Все перечисленные случаи упоминания титула «владыка» связаны с торжественными событиями, имевшими официальный и знаковый характер.

Затрагиваемая проблема поднимает не менее интересные вопросы, которые до сих пор не получили ответов в историографии: как обращалось духовенство друг к другу? какими были формулы таких обращений? Более того, интересно определить, как обозначался архиерей в древнерусских письменных источниках. Поиск ответов на заданные вопросы нуждается в самостоятельном исследовании. Вместе с этим предварительные наблюдения в отношении митрополитов и архиереев позволяют сделать следующий во многом ещё «сырой» вывод. Если каноничность власти архиерея вызывала сомнения или была спорной, то его имя, как правило, не сопровождалось указанием сана[123 - Например, преподобный Кирик Новгородец при передаче слов митрополита Климента Смолятича, не признанного новгородским епископом Нифонтом и патриархом, так ни разу и не назвал Климента митрополитом (РИБ. Т. 6. Стб. 29, 31).]. Но при обычном упоминании архиереев их чаще всего отмечали с указанием кафедры[124 - Примером этого могут служить упоминания о соборных службах 1072 и 1115 гг., связанных с перенесением мощей Бориса и Глеба (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 181, Т. 2. Стб. 280; Успенский сборник XII-XIII вв. / сост. О. А. Князевская и др.; под. ред. С. И. Коткова. М., 1971. С. 62).]. В этом отношении примечательны агиографические тексты, в которых «добрые» архиереи именуются с прибавлением «святитель», а недостойные – лишь согласно их сану или без указания сана или имени[125 - Пример подобного отношения – текст «Сказания о житии Антония Римлянина». Епископ Никита, личность которого пользовалась явными симпатиями со стороны Антония Римлянина и его последователей не единожды именовался «святителем». В это же время покушавшийся на автономию Антониева монастыря некий епископ, скорее всего всевластный Нифонт новгородский, не был даже назван по имени (Сказание о житии преподобного и богоносного отца нашего Антония Римлянина // Святые русские римляне: Антоний Римлянин и Меркурий Смоленский. СПб., 2005. С. 255, 256, 257, 258, 259, 262, 263, 264, 269; Мильков В.В., Симонов Р.А. Кирик Новгородец: учёный и мыслитель. М., 2011. С. 58-66). Однако представленное наблюдение имеет предварительный характер и нуждается в более детальной проработке сюжетов..].

Применительно к рассматриваемому времени титул «владыка» встречается только в летописании и актовых памятниках, что свидетельствует в пользу официального значения такого обозначения епископа. Впрочем, названные источники и в том числе агиографические тексты, как уже было сказано, использовали и иные способы именования архиереев: по городам, в которых располагалась их кафедра, согласно сану, «мужем», что подчёркивало благородство происхождения[126 - Так был назван в посмертном слове митрополит Иоанн (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 208).], или же назвали «святителем», акцентировав внимание на сакральной стороне архиерейского служения.

В связи с определением значимости титула «владыка» представляет уточнение круга отличительных прав и полномочий обычного епископа от того комплекса административно-правовых ресурсов, какими обладал епископ-владыка.

Круг канонических и иных возможностей новгородских архиереев хорошо изучен. Он включал в себя не только сугубо архипастырские богослужебные и судебно-административные права, но и такие специфические полномочия, как участие в управлении городом и контроль в сфере торговли[127 - Перхавко В.Б. Церковь и внешнеэкономические связи Руси в XI-XIV вв. // Церковь, общество и государство в феодальной России /отв. ред. А. И. Клибанов. М., 1990. С. 61.]. Последнее обстоятельство особенно интересно. Устав князя Всеволода действительно наделял церковь существенными контрольными правами в области торговли. Более того, новгородский архиепископ в обозначенном уставе именовался «владыкой» [128 - Устав новгородского князя Всеволода о церковных судах, людях и мерилах торговых // Щапов Я.Н. Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. М., 1976. С. 153-158; о дном Уставе и его значении см: Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 82-93; Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси. М., 1972. С. 165-177.]. В дальнейшем данное представление об архиепископе вошло в международные торговые соглашения Новгорода. В.Б. Перхавко обратил внимание на то, что с начала XIV века в преамбулах международных договоров Новгорода использовалась не только обычная формула «от архиепископа новгородского», но и иной вариант отражения властных полномочий местного архиерея – «благословение от владыки». Поэтому можно утверждать, что указанная особенность оформления договоров подтверждает принципиальную важность титула «владыка». Учитывая, что с XII в. большинство новгородских святителей были избираемы самими горожанами, что так и не смогло закрепиться за иными епископскими кафедрами[129 - Попытки избрания епископа прослеживаются в Турове и Суздале. Прежде всего, эти случаи связаны с именем Кирилла Туровского, житие которого прямо указывает, что тот был избран князем и горожанами (Житие Кирилла Туровского // Мельнiкаy А.А. Кiрыл, епiскап Тураyскi. Жыццё, спадчына, светапогляд. 2-е выд. Мн., 2000. С. 14-16). Его преемник, затворник Лаврентий, не был из числа местных граждан. Но судя по всему, его кандидатура так же была одобрена местной знатью. Что касается Суздаля, то данный случай связан с историей конфликта, вызванного требование местной знати поставить на кафедру этого города печерского воспитанника Луку вместо присланного из Киева грека Николая. В 1183-1185 г. суздальцы и их князь Всеволод Юрьевич категорически отказались принимать у себя византийца, ибо «не избраша сего людье» и хоть и не без усилий, однако добились рукоположения желанного ими кандидата (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 629-630).], и в итоге неподсудны без согласия Новгорода Киеву, можно заключить, что власть новгородских архиереев приобрела особый ореол, а именование «владыка» величайшую ценность.

Впрочем, уже в следующие столетия рассматриваемый титул получил более широкое использование. Так, например, в XVI в. ростовский архиепископ Алексий подписывался как «смиренный архиепископ Ростовскый и Рославскый Белозерскый владыка Алексей»[130 - Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 2: В-Волога. М., 1975. С. 212.]. Но даже по прошествии трёхсот лет применённая формула архиерейского титула не позволяет видеть во «владыке» некий обычный синоним епископского сана и «неофициальную» форму обращения.

Подобный круг прав епископа-владыки хорошо прослеживается и во Владимире в период епископства Феодорца. О широте власти этого архиерея свидетельствует не только независимость от митрополита, но и иные права: во-первых, возможность наложения интердиктов[131 - Закрытие владимирских храмов можно однозначно квалифицировать как интердикт (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 355).], которые никто так и не опротестовал, если не считать укоризн от епископа Кирилла Туровского[132 - В одном из своих посланий к Андрею Боголюбскому Кирилл Туровский обличил и князя, и его любимца, епископа Феодора, в воровстве во вручённом им «винограднике». Суть обличений выходит за рамки явных упрёков в усвоении Феодором епископского сана, но указывает на явные злоупотребления (Кирилла монаха притча о человеческой душе и о теле, о нарушении Божьей заповеди и о воскрешении тела человеческого, о Страшном Суде и мучении // Колесов В.В. Кирилл Ткровский. М., 2009. С. 30-35). Наиболее вероятно, что речь идёт в том числе о действиях Феодора в Ростове (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 355-356).]; во-вторых, не только совершение суда, но и применение пыток и казней[133 - Лаврентьевская летопись передаёт следующие подробности епископского суда: «Много бо пострадаша ч[е]л[о]веци от него въ держаньи его. и селъ изнебывши и оружиа. и конь. друзии же и роботы добыша. и заточеньа же и грабленьа. не токмо простьцем но и мнихом. игуменом и ереемъ. безъм[и]л[о]стивъ сыи мучитель. другымъ ч[е]л[о]в[е]комъ головы порезывая и бороды. иным же очи выжигая. и языкъ оурезая. а иныя распиная по стене» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 355-356).], что обычно было прерогативой княжеской власти. В-третьих, каноническая неподсудность Киеву. Здесь необходимо обратить внимание, что описанный в летописании суд над Феодорцом полон недосказанности и отчасти показал бессилие митрополичьей власти над владимирским епископом, если допустить, что возможно, жестокая расправа над Киевом и ограбление церквей могли быть спровоцированы в том числе и этой казнью.

Но здесь возникают определённые затруднения. Вероятнее всего титул «владыка» был калькой с греческого «деспотис», однако в русской традиции при применении данного именования к архиерею акцент делался не на духовном господстве епископа, «кириос», а на комплексе его светских прав и функций в городе или церковном округе. Греческая церковная иерархия, опиравшаяся на древнюю гражданско-церковную систему права и чиновничество, кажется, не знала подобных притязаний на светскую власть со стороны епархиальных архиереев. Описанные амбиции могли встречаться лишь на присоединённых территориях, например в Болгарии[134 - Примерами избыточествующей амбициозности епархиальных архиепископов и епископов изобилует не только история Руси (об автокефалистских настроениях на Руси см.: Мильков В.В. Духовная дружина русской автокефалии: Лука Жидята // Россия XXI в., 2009. № 2. С. 116-157; он же. Духовная дружина русской автокефалии: Иларион Киевский // Россия XXI в., 2009. № 4. С. 112-157; № 5. С. 98121), но и история христианства у южных славян (см. Скурат К.Е. История поместных православных церквей. М., 2011. Ч. 1. С. 101-106, 245-253).], но не на греческой земле. Конечно, константинопольские патриархи порой стремились и нередко даже достигали колоссального влияния на государственные дела и политическую жизнь в столице[135 - Дагрон Ж. Император и священник. Этюд о византийском «цезарепапизме». СПб. 2010. С. 386-395.], но представить себе подобные претенциозные действия со стороны рядовых византийских епископов или архиепископов крайне сложно. Поэтому вызывает сомнение то, что комплекс полномочий, находившихся в руках и в ведении епископавладыки, имел византийское происхождение, поскольку само возникновение русского варианта титула связано главным образом, с расширением комплекса светских прав местных архиереев.

В возникших условиях было бы продуктивным сопоставить права епископа-владыки с кругом прав «светского меча» латинского епископата, поскольку комплекс полномочий древнерусского владыки определялся теми возможностями, которые ему делегировались со стороны города или князя как представителю светской власти. В представленной работе провести такой анализ, к сожалению, не представляется возможным. Однако описанные обстоятельства делегирования епископу городом и князем широких светских прав, закрепляемых, в том числе, в форме награждения титулом, напоминают инвеституру[136 - Гайденко П.И. Очерки истории церковно-государственных отношений в Киевской Руси: Становление высшего церковного управления (1037-1093 гг.). Казань, 2006. С. 147-158; Костромин К.А. Церковные связи Древней Руси с Западной Европой (до середины XII в.): дисс. … к.и.н. СПб., 2011. 30-34.]. То есть можно заключить, что носитель титула «владыка» наделялся светскими правами, подобными тем, какие предоставляло епископам Западной Европы наделённым правами «светского меча». Учитывая, что в отношении Средневековья полного и ясного разделения между светским и религиозным в природе государства и церкви не существовало, в конкретных социально-политических и религиозных условиях, это приводило к возникновению оригинальных форм властных церковных институтов. Институт «владык» вполне может рассматриваться в качестве одного из таких примеров.

Е.Х. Гезалова, Н.Б. Мамедова

МЕСТО И РОЛЬ НАУЧНОЙ ШКОЛЫ АКАДЕМИКА Я.М. МАХМУДОВА В ИЗУЧЕНИИ ИСТОРИИ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ДИПЛОМАТИИ

Средневековая дипломатия, в том числе дипломатические отношения Востока с западноевропейскими странами представляют собой одну из важных проблем исторической науки. Всестороннее исследование международных отношений Средневековья имеет большое значение для более полного уяснения многих проблем истории Востока и Запада. Без основательного изучения данного вопроса невозможно полностью охватить как отельную научную проблему, так и всеобщую проблему истории дипломатических отношений Средневековья. По этой причине изучение истории взаимоотношений азербайджанских государств Аккоюнлу и Сефевидов с западноевропейскими странами имеет целую историографическую традицию.

Известно, что на протяжении нескольких столетий Запад внимательно изучал историю, культуру, психологию Востока. Однако результаты исследований были выдержаны в соответствии с духом колониализма. Западные историки Р.Сейвори, К.Рехборн, А.Лэмбтон, Дж.Вудс, Дж.Парри, М.Постан[137 - Hinz W. Schah Esmail II. Berlin, 1933; A.Lambton. Theory and practice in medieval Persian government. London, 1980; J.Malcolm. The history of Persia, from the most early period to the resent time, vol. I. London, 1815; J.Parry. The Establishment of European hegemony. New York, 1961; R.Savory. Iran under the Safavids. Cambridge, 1980; P.Sykes. A history of Persia, vol. I. London, 1951; J.Wilson. The Persian Gulf. Oxford, 1928; J.Woods. The Aqquyunlu. Clan, Confederation, Empire. Chicago, 1976.], в той или иной степени занимавшиеся исследованием истории государств Аггоюнлу и Сефевидов, пытались прикрыть колониальную политику Европы под предлогом расширения османских завоеваний. Они не только не отмечали государства Аггоюнлу и Сефевидов в качестве азербайджанских государств, но еще и абсолютно не исследовали истинные причины противостояния в XVXVII вв. Османского и Сефевидского государств- ведущих сил тюркского средневекового мира.

Ситуация неадекватного освещения данной проблемы была характерна и для советской историографии. Долгое время в распоряжении русскоязычного читателя по этой проблематике имелись исследования историков Т.И.Абашидзе, М.А.Абидова, М.С.Абрамяна, К.З.Ашрафяна, Н.Г.Гелашвили, В.А.Джавахия, У.Х.Наджаряна, В.А.Папазяна[138 - Абашидзе Т.И. Из истории персидской дипломатии XVI-XVIII вв.: автореф. дис. … канд.ист.наук. Тбилиси, 1975; Абидова М.А. Государство Ак-коюнлу в Иране во второй половине XV века: автореф. дис. … канд.ист.наук. Ленинград, 1953; Абрамян М.А. К истории внешней политики государства Ак-коюнлу: автореф. дис. … канд.ист.наук. Баку, 1954; Гелашвили Н.Г. Из истории ираногрузинских взаимоотношений (30-е гг. XVII века): автореф. дис. … канд.ист.наук. Тбилиси, 1978; Джавахия Б.А. Из истории ирано-грузинских взаимоотношений (XVI в. и первая треть XVII в.): автореф. дис. … канд.ист.наук. Тбилиси, 1986; Наджарян У.Х. Турецко-иранские отношения в XVI в. и Армения: автореф. дис. … д-ра ист.наук. Ереван, 1970; Папазян В.А. Торговые магистрали Тебриз-Алеппо и Тебриз-Смирна в системе торговых отношений Сефевидского государства с Западом: автореф. дис. … канд.ист.наук. Тбилиси, 1986.] и других. Эти исследования не только искажали историю Азербайджана, но и, представляя государства Аггоюнлу и Сефевидов как иранские государства, в целом не были написаны в рамках истории Азербайджана. Вне зависимости от того, были ли представлены вышеназванные династии как тюркские или нет, советские авторы в своих произведениях искажали историческую географию, этническую историю, традиции государственности, политическую и культурную систему Азербайджана XV-XVII вв., и представили эту страну в качестве периферии, окраины политической, социально-экономической, культурной, а также международной системы этого периода.

В 1960-е гг., когда существовали такие пустоты, «белые пятна» по такому значимому периоду истории Азербайджан,а как XV-XVII вв., опубликована работа Ягуба Махмудова «Взаимоотношения государства Аггоюнлу с Венецией (60-70-е годы XV века)»[139 - Махмудов Я.М. Взаимоотношения государства Аггоюнлу с Венецией (60-70-е гг. XV века): автореф. дис. … канд.ист.наук. Баку, 1966.]. Размышления молодого историка о внешней политике Османской империи, о династии Аггоюнлу как одном из древних тюркских племен Азербайджана и о роли, сыгранной ею в истории государственности, размышления о колониальной политике европейских государств были новыми, соответствующими национальному духу и научно аргументировались.

Евроцентристы, считавшие Османскую империю «естественным врагом» Запада, представляли в своих трудах антиосманские мероприятия европейских стран, в том числе Венгрии, Венеции, Габсбургов, Папского государства, как «вынужденные шаги», предпринятые перед опасностью османских завоеваний. Ягуб Махмудов сумел доказать, что наряду со стремлениями европейских государств объединиться против Османской империи, с попыткой создания антиосманских союзов с государством Аггоюнлу ведущим фактором колониальной политики названных государств являлись их захватнические планы по максимальному овладению землями и привилегиями на Востоке.

В кандидатской диссертации Я.М.Махмудова было отведено огромное место деятельности азербайджанских дипломатов, в том числе Саре Хатун, являвшейся в тот период единственной женщиной-дипломатом на Востоке, слава о которой широко распространилась в странах Западной Европы. В работе исследовалось и деятельность выдающегося государственного деятеля Узун Гасана, в том числе и активные внешние связи его государства с Европой. Узун Гасан был представлен не как феодальный правитель и завоеватель, а как выдающийся представитель азербайджанской государственности. Важнейшим преимуществом исследования Я.М.Махмудова являлось то, что автор выявил ведущую роль Азербайджана в международных отношениях XV века, так как до этого в исследованиях других историков была представлена совершено иная версия.

Отметим, что вслед за этим фундаментальным исследованием ученого, не отказавшегося от своей научной позиции, одна за другой публикуются его статьи на русском языке. Каждая из них вызывала большой интерес русскоязычного читателя. Наряду с государством Аггоюнлу в этих статьях нашли отражение такие важные вопросы, как внешняя политика государства Сефевидов, его взаимоотношения с западноевропейскими странами, важная роль, которую сыграл Азербайджан в отношениях между Европой и Азией, его место в международной торговле, дипломатия Узун Гасана, шаха Исмаила, шаха Тахмасиба и Аббаса Великого[140 - Махмудов Я.М. Причины и начало дипломатических отношений государства Аггоюнлу с Венецией // УЗ АГУ им. С.М.Кирова. Серия истории и философии. 1977. 1. С.30-34; Yen? onun. Новый сборник документов по истории Сефевидского государства («Шах Исмаил I» в дневниках Марина Санудо) // Известия АН Азербайджана, Серия истории, философии и права. 1986. 1. С.59-64; Он же. Взаимосвязи Азербайджана с западноевропейскими странами (II половина XV-XVI вв.) // Материалы докладов научной конференции АГУ им. С.М.Кирова, 1986, С.77; Он же. Взаимоотношения государств Аггоюнлу и Сефевидов с европейскими странами // Взаимоотношения Востока с европейскими странами: Тематический сборник научных трудов. Баку, 1987, с.34-35; Он же. Взаимоотношения государств Аггоюнлу и Сефевидов с европейскими странами (II половина XV – начало XVII в.). Статья первая // Известия АН Азербайджана, Серия истории, философии и права, 1987, 3, с.32-43; Он же. К вопросу о взаимоотношениях государств Аггоюнлу и Сефевидов с европейскими странами (II половина XV – начало XVII века). Статья вторая // Известия АН Азербайджана, Серия истории, философии и права, 1987, 4, с.128-133; Он же. Место торговых центров Восточного Средиземноморья во взаимоотношениях Азербайджана с европейскими странами (II половина XV – XVI вв.) // Древний и Средневековый Восток и Средиземноморье. Баку, 1989, с.68-77.].

Эти проблемы, исследованные Ягубом Махмудовым, как в кандидатской диссертации, так и в научных статьях, нашли свое продолжение и завершение в докторской диссертации на тему «Взаимоотношения государств Аггоюнлу и Сефевидов с западноевропейскими странами». Защита этого исследования, состоявшаяся в 1989 г. в Москве[141 - Махмудов Я.М. Взаимоотношения государств Аггоюнлу и Сефевидов с западноевропейскими странами (II половина XV – начало XVII века): автореф.дис. … д-ра.ист.наук. М., 1989.], стала большим событием в исторической науке Азербайджана и в медиевистике в целом: историк с Востока исследовал западные источники и писал о том значении, которое имел Восток для Запада. Говоря словами автора, «Запад изучал Восток, учился у Востока, и старался превзойти его»[142 - Он же. Азербайджанская дипломатия. Баку, 1996. С.236.].

С одной стороны, это фундаментальное произведение обеспокоило известных востоковедов и медиевистов, с другой стороны оно вызвало с их стороны научный интерес. Азербайджанский исследователь представил исследование, отличавшееся от трудов историков Турции и Ирана: в нем не было ни восхваления завоеваний османских султанов, как это делали турецкие историки, ни элементов шовинистических идей, свойственных иранским историкам. Произведение Ягуба Махмудова было чисто научным исследованием. По этой причине оно сразу было принято широкой русскоязычной читательской аудиторией.

За труд «Взаимоотношения государств Аггоюнлу и Сефевидов с западноевропейскими странами (вторая половина XV – начало XVII века)», получившей высокую оценку ученых Московского Государственного Университета, Института востоковедения Академии наук СССР и Ленинградского Университета, Я.М.Махмудову была присуждена ученая степень доктора исторических наук. По решению кафедры истории средних веков Московского Государственного Университета, это исследование азербайджанского ученого на основе положительных отзывов известных медиевистов С.П.Карпова, Г.Л.Курбатова, Н.В.Строевой, А.А.Кирилловой было рекомендовано к печати.

В одноименной монографии, созданной на основе первоисточников, в том числе впервые введенных в научный оборот, политика западноевропейских государств представлена в качестве одного из первых образцов политики «разделяй и властвуй» на Востоке[143 - Он же. Взаимоотношения государств Аггоюнлу и Сефевидов с западноевропейскими странами (II половина XV – начало XVII века). Баку, 1991.]. Этот труд, написанный в национальном духе, был встречен с уважением и научной общественностью Азербайджана. В 1996 г. был издан его перевод на азербайджанский язык[144 - Он же. Азербайджанская дипломатия. Баку, 1996; 2006 (на азербайджанском языке).]. Работа была переиздана в 2010 г. на русском языке[145 - Он же. Азербайджанская дипломатия. М., 2010.]. Монография на английском языке была опубликована в 2010 г. в Лондоне и Нью-Йорке[146 - Mahmudov Y.M. Azerbaijan and Europe: medieval diplomatic relations: (The Period of the States Akkoyunlu and Safavi). London – New York, 2010.].

В других своих работах[147 - Махмудов Я. М. Новый сборник документов по истории Сефевидского государства // Известия АН АзССР. Серия Истории, Философии и Права. 1986. № 1; Он же. Место торговых центров Восточного Средиземноморья во взаимоотношениях Азербайджана с европейскими странами (2-ой половине XVXVI вв.) // Древний и Средневековый Восток и Средиземноморье. Баку, 1989; Он же. Взаимоотношения государства Аггоюнлу с Трапезундской империей // Резюме сообщений XVIII Международного конгресса византинистов. М., 1991. Т.2 и т.д.] Я.М.Махмудов обосновывает, что в расширении взаимосвязей Азербайджана с европейскими странами важную роль играла политика этих стран, направленная на приобретение источников сырья и выгодных рынков сбыта на Востоке, и планы осуществления первых колониальных захватов в эпоху первоначального накопления капитала. Шелк-сырец, являвшийся основным продуктом вывоза государства Аккоюнлу и Сефевидов, был предметом острой конкурентной борьбы между западными державами, оказывая активное влияние на международные отношения; правители азербайджанских государств использовали эту борьбу для осуществления своих внешнеполитических планов. Именно Я.М.Махмудовым доказывается, что в конце 60-х – начале 70-х гг. XV в. государство Аккоюнлу играло ведущую роль не только в антиосманской коалиции, но и в международных отношениях Средневековья. Историк раскрыл роль разветвленных дипломатических отношений между государством Аккоюнлу и западноевропейскими странами, привел множество подтверждающих этот факт документов, которые систематизируются и обобщаются в различных работах ученого.

Важной стороной этих исследований является то, что в них впервые обоснована роль активной внешней политики азербайджанского государства Аккоюнлу в антиосманской кампании западных стран во второй половине XV в., а также показана ведущая роль государства Сефевидов в международных отношениях XVI-XVII вв. Кроме того, в работах Я.М.Махмудова впервые освещаются важнейшие направления дипломатических отношений Сефевидов с западными странами, которые подразделяются на периоды и этапы; каждому из них дается характеристика, систематизируется и обобщается богатейший фактический материал об этих взаимоотношениях.

Научная ценность исследований Я.М. Махмудова определяется и тем, что подробное изучение взаимоотношений таких империй, как государства Аккоюнлу и Сефевидов с западноевропейскими странами на протяжении примерно 150-летнего периода истории позволяет создать более четкое представление о той роли, которую сыграли народы стран мусульманского Востока, в том числе азербайджанский, в процессе всемирно-исторического развития. Научно доказывается, что глубокие социально-экономические и политические последствия колониальной политики западноевропейских государств в эпоху первоначального накопления капитала, великих географических открытий и османских завоеваний, значительные смещения международных торговых путей и в результате этого ослабление традиционных торговых связей между Европой и Азией оставили неизгладимый след и в истории этих стран и народов. Становится очевидной роль, которую сыграли во второй половине XV – начале XVII вв. государства Аккоюнлу и Сефевидов в ослаблении Османской империи. Эти исследования явились важным шагом вперед в изучении истории международных отношений средневековья и, в первую очередь, многих аспектов отношений западноевропейских государств со странами Востока в связи с процессом первоначального накопления капитала и османских завоеваний.

Самая важная черта научной деятельности Я.М. Махмудова заключается в том, что она стала важной методической и теоретической основой единой школы ученого, вокруг которой группировались его ученики и последователи. Среди них особо надо отметить Д.Г.Гасанзаде, Х.А.Камбайзаде, Р.А.Муганлинского, Е.А.Гёзалову, Е.М.Летифову, Р.И.Дадашеву, Г.Язди, Д.Азимли и др.[148 - Камбайзаде Х.А. Государство Сефевидов в восточной политике западноевропейских держав в конце XVI – начале XVII вв. (по материалам «Хроники кармелитов»): автореф.дис. … к.и.н. Баку, 1991; Муганлинский Р.А. Азербайджанские государства XV – XVI вв. в английской историографии. Баку, 1998; Летифова Э.М. Илисуйское султанство. Баку, 1999; Дадашева Р.И. Поздний период Сефевидского государства. Баку, 2003; Гезалова Е.А. Международные торговые связи Азербайджана в средние века. Баку, 2005; Гасанзаде Д.Г. Торгово-дипломатические отношения Сефевидов с Англией. Баку, 2007; Язди Г. Иран в правлении Сефевидов: автореф.дис. … канд.ист.наук. Баку, 2008; Азимли Д. Торговые связи Азербайджана с западноевропейскими странами и Турция (вторая половина XV – первая половина XVII вв.): автореф.дис. … канд.ист.наук. Баку, 2010 и др.]

Как следует из этого краткого историографического обзора, изучение взаимоотношений государства Аккоюнлу и Сефевидов с западноевропейскими странами в XV-XVII вв. позволяет точнее определить роль и место крупнейших империй Востока и населяющих их народов, включая азербайджанский народ, во всемирно-историческом процессе. А также проследить социально-экономические и политические последствия для стран и народов Востока и Запада османских завоеваний и колониальной политики европейских держав. Приведённые в изысканиях азербайджанского историка Я.М.Махмудова новые факты, документы и материалы, выводы и обобщения стали полезными и при исследовании истории внешней политики западных держав, поддерживающих в этот период связи со станами Ближнего и Среднего Востока. Исследования последователей Я.М.Махмудова продолжаются по сей день. Это позволяет надеяться, что они станут направляющими моментами и методологическими ориентирами изучения международных отношений Средневековья и обогатят отечественную медиевистику.

Л.А. Голдобина

ПАМЯТЬ КАК СПОСОБ УДЕРЖАНИЯ ГЛОБАЛЬНОЙ КУЛЬТУРНОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ

Для современности характерно смещение перспективы видения, понимания траектории движения от прошлого и даже настоящего в будущее. Прошлое больше не считается точкой отчета, началом, его ценность и уместность в настоящем всячески ставится под сомнение. Начало времени «пост-настоящего» – в сингулярности момента, ускользающего настоящего, в содержании, теряющем свою форму. Поэтому сегодня мотивы утраты памяти, частной и коллективной, ее сохранения или восстановление актуализируются в общественном сознании всё чащи и в самых разных формах.

Память – своего рода история развития сознания человека, осваивающего мир в себе и снаружи. В памяти сохраняются моменты пересечения, слияния – человека и Мира, моменты исполненности человеком сущности, обретающей выражение в знаках. Они указывают на происходящее-рождающееся как на ту пустоту, которая осталась незаполненной и зияющей своим вопросом. Сущность, таким образом, постоянно взывает к необходимости собственного раскрытия, обращаясь к памяти и указывая на необходимость продолжения пути. Знаки запомнившегося (запечатленного) отпечатывают достигнутое, одновременно запечатывая случайность обратного возвращения, табуированного законом развития. Памятные указатели оставляют знак открытого смысла и замысла происходящего, оказываются в коллективном опыте – понятые и/или взятые под вопрос, требующий продолжения.

«Память мыслит о помыленном… Память – это собрание мыслей о том, что должно осмысляться прежде всего другого. Это собрание прячет в себе и укрывает у себя то, что всегда следует мыслить в первую очередь, все, что существует и обращается к нам, зовет нас как существующее или пребывшее»[149 - Хайдеггер М. Что значит мыслить? // Разговор на проселочной дороге. М., 1991.]. М. Хайдеггер определяет память как собрание мыслей о том, что держит нас в нашей сущности (выделено мной – Л.Г.), поскольку мы его мыслим.

Однако память – это не склад мыслей, скорее это не «собрание», а собирание мыслей и «воспоминаний» (своего рода «организация», «упорядочивание»), память – это способ ориентироваться в про(ис)шедшем (пройденном), руководствуясь (направляясь) теми самыми мыслями, что остались знаками встреч с новым, в которых сущность выстраивалась и обреталась. Наиболее зримые засечки становятся направляющими, которыми пользуется память. Память – способ удержания, который властвует над присутствующими в понимании и одновременно то, что их удостоверяет. Память – это власть над пространством и временем, определяющиеся пониманием. А что такое время? – «Время есть ничто иное как растяжение, но чего? Не знаю. Может быть самой души?»[150 - Августин Аврелий. Исповедь. М., 1991. С. 303.]

Д. С. Лихачев писал: «Память противостоит уничтожающей силе времени. Память – преодоление времени, преодоление пространства. Память – основа совести и нравственности, память – основа культуры. Хранить память, беречь память – это наш нравственный долг перед самим собой и перед потомками. Память наше богатство»[151 - Лихачев Д. С. Память истории священна. М., 1986. С. 14.]. Культурная память – необходимое условие нравственной жизни. Культура как совокупность норм, правил, традиций закрепляет человеческие достижения, отработанные во времени жизнями многих людей, в коллективной памяти. Сохранение опыта, традиций конкретной национальной (культурной) общности есть условие ее национальной идентичности и как следствие сохранение ее целостности.

Историческая память как система представлений о прошлом не является устойчивой системой постольку, поскольку само прошлое в современном мире перестает быть структурой, превращаясь в событие. В понятие системы тоже не укладывается, разве что такой, центр которой везде, а границы нигде. Культурная память является базой мировоззрения. Сознаваемо или бессознательно она расшифровывается в знаках культуры. И чем богаче знания человека о культуре и собственной истории, тем эти знаки в книге памяти для него оказываются нагруженными большей информацией и смыслом. Чтобы это происходило, чтобы расшифровка культурного кода осуществлялась, необходимо, чтобы участки прошлого имели связь с настоящим. Память – это обращение к событиям произошедшим, обращение, которое становится «превращением». То есть потенциал прошлого становится используемым в настоящем для продвижения в будущее. Разрыв связи чреват тем, что накопленный опыт и знания больше не смогут быть полезными для движения.

Культура – результат социальной активности, воплощаемой в материальных и духовных формах. Цивилизация опирается на достижения культуры, составляющие ее духовный каркас, фундамент и опору. Национальная и социальная идентичность определяется уважением к истории во всей противоречивости и многообразии ее проявлений. Культурная (историческая) память – своеобразный «перекресток» прошлого, настоящего и будущего. Культура как рефлексивная форма с одной стороны создает дистанцию ко всему чужому и другой приближает. Она формирует идентичность или аутентичность.

Каково предназначение исторической памяти? Сохраняя, передать. Что? – опыт событий прошлого. А нужен ли этот опыт настоящему, столь стремительно меняющемуся, и будущему, столь непредсказуемому. Нужна ли будущему память? Нужно ли вообще что-то хранить, запоминать? А другой вопрос, нужно ли это делать человеку – или достаточно положиться на умную машину, которая и станет мозгом человека, по крайней мере, той его частью, где храниться информация – о прошлом. Память –она всегда о прошлом, но при этом всегда нацелена на будущее.

Одним из свойств памяти является узнавание. Но что можно узнавать в мире, который изменился до неузнаваемости? И продолжает порождать новации непрестанно, с постоянно возрастающей скоростью – от поколения к поколению. Знать и помнить, узнавать мы можем только нечто неизменное. Где же находится это неизменное, постоянное – там знание, «туда» и память.

Современность характеризуется стремлением превратить знание как нечто статичное, охраняемое в своей неизменности, в информацию – текучую структуру смыслов, легко приспосабливающуюся под время и пространство современного мира. И чтобы такая трансформация могла произойти, и знание могло бы обрести свою новую жизнь, оно должно быть «обретено», извлечено из кладовых прошлого, осознаваемого настоящего, опасений будущего. Знание как память о неизменном, постоянном, истинном. Информация – нечто текучее, адаптирующееся, превращающееся то в одно, то в другое. Именно знание становится поисковым запросом памяти, оно – достоверное и незыблемое способно принести плотную основу и зыбкий текст современного мироустройства. Информация нужна человеку не только и не столько для своего количественного накопления, упаковки, развертывания, хранения и передачи, а, и это главное, – для обнаружения в ней ценностей и указателей перспектив будущего развития. В современном мире информация является не только способом объединения людей, формой их совместного общежития, но и катализатором общественных изменений, изменений которые общество совершает в мироздании.

Информация, таким образом, являет собой представление, она суть форма, заключающая содержание многих и многих событий, и вид – проекция знаковых «происшествий», сотворенных совместным взаимодействием. Событие, в свою очередь, есть начало существования информации, и оно представляет собой взаимное существование, сцепление, взаимное соударение разделенных фракталов мироздания, дающее обнаружение их своей, и значит, существование. Отсюда берет начало проявленное бытие-сущее – из события, которое отражено и в информации. Здесь проявление и выход на поверхность, здесь черное и пустое наполняется светом, переходит из потенциального в актуальное. Становясь в свою очередь, причиной, сущностью, целью, материей.

Общественная коммуникация (общественные отношения) являются основным условием функционирования культурной памяти. И проблемы, связанные с вероятной возможностью утраты культурной памяти – потерей временной или постоянной – кроются в сфере отношений между людьми. Память существует до тех пор, пока знаки, символы которые она хранит потенциально, актуально присутствуют в активном коммуникативном пространстве.

По аналогии с естественным процессом взаимодействия нейронов, в результате которого образуются новые ячейки памяти, являющиеся будущими хранителями информации, функционирует и коллективная – культурная (историческая) память. «Клетки» коллективной памяти образуются только в ходе взаимодействия, коммуникации. И только так, во взаимодействии, сама клетка продолжает существовать и выполнять свою роль в организме, свое предназначение. Если связи не образуются – ее существование бессмысленно и бесполезно. «Клетка» (ячейка памяти) не нужна – она не рождается, не существует.

Возможности мозга (органа, без участия которого невозможно говорить о сознании и одной из его способностей – памяти) мы используем, по разным оценкам – от 1 до 10 %, лишь частично. То есть часть клеток остаются неактивными, не задействованными в жизнетворчестве. Это происходит потому, что между ними нет связи. Так и в организме общества – коллективная память воспроизводится исключительно при взаимодействии, только являясь участникам памяти, клетки организма общества реализуют себя – функционируют.