Казанский альманах 2019. Коралл

Х

Туман-тархан знал, что старший его сын, рождённый от старшей жены, в тот памятный день воевал под началом Кара-Тире-бия и дрался в переднем ряду. Знал также, что все почти джигиты тагин-углана погибли. Ему докладывали, что два-три человека, которым удалось укрыться от страшных чинских стрел, видели своими глазами, как сын его упал с лошади посреди всей этой кровавой кутерьмы, и были уверены, что остаться в живых он никак не мог. Услышав такое, тархан ощутил, как сердце его пронзила боль, ведь сына от старшей жены он всё же любил искренне, всей душой. С другой стороны, как ни странно, весть о гибели Албуги принесла облегчение. В сердце тархана давно сидела заноза, причинявшая боль. Точно так человеку становится легко, когда внезапно лопается мучивший его нарыв.

Как бы то ни было, тагина-углана, похоже, нет в живых, и связанные с ним беспокойство, сомнения, душевные муки, теперь уйдут навсегда. Чувство освобождения было столь велико, что на время позволило даже забыть о позоре и горечи поражения в войне. К радости избавления от переживаний, связанных с сыном, добавилась радость избавления от преследования Ментьяна. Ему было так хорошо, что какое-то время казалось даже, что победу в войне одержал он.

Отделавшись от непрерывных скачек, от спешки и постоянной нужды прорываться куда-то, тархан успокоился и посреди неприступных, высоких гор чувствовал себя в безопасности. Однако о сыне он теперь начал думать по-другому. Ведь мёртвым Албугу он не видел и голову сына ему никто не принёс. Уверения людей, будто они видели что-то своими глазами, часто бывают обманчивы. Какие же у него основания думать, что в этот раз всё не так?

Туман-тархан уже начал было привыкать к Куксаю, как душу его стало точить нечто другое, так встревожившее его в своё время. Здесь в тихой долине, вдали от суетного мира, он вспомнил вдруг свой таинственный, никем не разгаданный сон, где он, старый раненый тигр, бежал от молодого быка и укрылся в горах. Вход в укрытие своё завалил громадным камнем. Но это не спасло его: с неба спустился орёл, подхватил раненого тигра и унёс с собой.

Это был страшный, очень страшный сон. Казалось, в жизни его всё происходит, как в том сне. Но толкователи снов, ни Баргынтай-баба, ни мать Кортка-бике смысла сновидения не поняли. Или они умышленно отправили его по ложному пути?! За это их следовало посадить в арбу, запряжённую быками, поджечь и отправить в степь! Впрочем, он сам побоялся тогда рассказать им всё полностью.

Теперь-то он понимает, что молодой бык – это, конечно, Китай. Кто же ещё?! Он, старый тигр, вступил в драку с молодым быком и, израненный, весь в крови, укрылся в горах. Всё так. Остаётся лишь ждать с неба орла. Кто же это будет?!

Орёл – это сын Тенгре, сын неба. Туман-тархан знает, что прилетит он для того, чтобы забрать его в страну вечности, откуда не возвращаются.

Но когда это случится?

И главное, кто это может быть? Ментьян, который гнался за ним? Или другой кто-то? Предсказывали, будто это старший сын его. Но Албуги нет. Жив ли, мёртв ли он, его всё равно нет.

Скорее всего, это он, Ментьян, те же чины. Тархан о них не знает ничего, где они, что делают. Ушли на восток или на запад? А может, пропадают на морозе в голой степи? Или вернулись к себе? А вдруг… напали на след и идут сюда? Что же ему делать в таком случае? Куда деваться?

От подобных мыслей тархан терял голову и не мог придумать ничего нужного. Он молил лишь о помощи Тенгре.

Объезжая костёр, тархан хотел бросить в огонь щепку, назвав имя Албуги, но удержался. В нём вдруг проснулось сомнение. Когда он доставал щепку, предназначенную Албуге, рука невольно задрожала, и щепка выпала. Непонятный страх охватил тархана. Он взмок от волнения и поспешил покинуть костёр. Спустившись с холма, остановился и с облегчением перевёл дух: он был рад, что случай спас его от ошибки и, похоже, помог избежать смерти.

Возле костра ещё долго не умолкали плач и всхлипы. В зимней степи среди ночи слышались и другие звуки. Горы хвороста, лестница, столбы с помостом – всё сгорело дотла, осталась лишь большая куча золы и угля. В заключение обряда в кострище со всех сторон со свистом полетел град заговорённых стрел. Ни один призрак не должен был оставаться там. Им полагалось навсегда покинуть землю и не мешать живым. Ни одному духу не удастся спрятаться в золе.

Так похороны подошли к концу. Люди отправились к казанам – начинался праздник.

ХI

Когда Сылукыз приближалась к Язулыкая, начинало светать. Она видела знакомые деревья, камни, ложбины. Оставалось совсем немного. Скоро березняк, а потом спуск к ручью, звенящему под тонкой коркой льда. А там холм. Если подняться на него и посмотреть вдаль, она увидит их. Справа, на пологом склоне горы покажутся стада; слева, на ровной площадке – их шалаши. Надо торопиться! Быстрей, как только можно быстро!

Так она подбадривала себя, хотя сил оставалось мало. Казалось, руки и ноги стали деревянными. Ей очень хотелось есть, хотелось спать. Глаза невольно закрывались, и тотчас перед ней возникали обворожительные видения: тёплый дом, пылающий очаг, мягкая постель. Хотелось остановиться и чуть-чуть вздремнуть. Не удержавшись, раза два она всё же постояла, прижавшись к шершавому стволу дерева. В тишине какие-то посторонние звуки заставили её испуганно насторожиться. Вот с громким треском сломался сухой сук; потом сверху в сугроб ухнуло что-то тяжёлое; а тут поблизости внезапно то ли завизжал кто-то, то ли зарыдал, да так, что у Сылукыз сердце зашлось от страха. Некоторое время она постояла, прислушиваясь, потом снова тронулась в путь. Когда рассвело, пугающие звуки исчезли. Усталость вроде тоже забылась. Преодолев редкий березняк, спустилась к ручью. Пройдя берегом, подошла к холму. В этом месте ручей сворачивает влево и уходит в сторону, справа длинный пологий подол горы обрывается, не достигнув ручья. На берегу грудились крупные камни. По ним идти было трудно, поэтому она, чуточку свернув, пошла в обход.

Перед подъёмом на холм остановилась и, обернувшись, посмотрела на след своих лыж поверх пушистого снега, на дальний березняк. Прислушалась. Ей казалось, что отсюда должны быть слышны голоса животных и людей. Но как она ни напрягала слух, звуков не было. Услышала лишь, как лёгкий ветерок, пролетая, зашуршал верхушками деревьев.

Собрав остаток сил, Сылукыз двинулась вперёд. До подъёма шла хорошо, но последние шаги наверх дались с трудом. Снега на холме было мало, поэтому лыжи пришлось нести в руках. Странно чувствовать под ногами твёрдую нескользкую землю. Споткнувшись о корень травы или о камень, она упала и больно ушибла руку. Это разозлило её и, казалось, лишь добавило сил. Она пошла быстрее и вскоре была на другой стороне холма. Перед ней лежала долина Язулы-кая.

Сылукыз стала внимательно всматриваться туда, где стоял шалаш пастухов, но не увидела его. Это было очень странно. «Неужели заблудилась? – подумала женщина. – Нет, всё верно. Вон знакомые скалы, деревья, кустарники. Вон слева, внизу, болото, лес. Вон там был шалаш. Постой-ка, почему же он такой чёрный и низкий? И потом… нет животных. Где же, где они?!»

Сердце женщины сжалось в предчувствии беды. Она вдруг ощутила в себе перемену. Одеревеневшие было руки и ноги стали лёгкими, глаза открылись, сон, который мучил её, словно рукой сняло. В то же время где-то внутри появилась жгучая, щемящая боль.

Сылукыз снова надела лыжи, поправила за спиной колчан и легко заскользила вниз по ухабистому склону.

ХII

Всё вокруг было знакомо ей: горные ущелья, большие камни, торчавшие из земли, островерхие скалы. На пастбище, покрытом снегом, осталось множество следов от лошадиных, коровьих, овечьих копыт и кучки навоза. Зимовье было пусто, совершенно заброшено. Весь широкий простор, начиная от бледного солнца и кончая мрачными скалами, сохраняло мертвящую тишину, от которой холодела душа. Лишь вытоптанный снег да оставшийся в воздухе едва уловимый запах стада говорили о том, что какие-то люди были здесь совсем недавно. Хуже всего было то, что исчезли не только люди, стадо, собаки – не осталось даже шалаша. Вместо него чернело пепелище с недогоревшими головешками.

Добравшись до места, где стоял шалаш, Сылукыз скинула лыжи, сложила рядом оружие, припасы еды и стала растерянно смотреть на кучу золы и угольев, над которыми ещё курился слабый дымок. В жизни ей много раз приходилось видеть горячие угли и обгорелые головешки. Не глядеть на огонь, на курящийся над ним дым невозможно. Есть в огне, в дыме некая сила, которая завораживает человека. Огонь – это святая мать всего, что есть живого на свете. Он и пугает, и чарует в одно и то же время. Правда, дикие животные, завидев огонь, бегут прочь. Но ругать, обижаться на него нельзя. Мать-огонь любить, уважать надо, ценить каждую её искорку. Но вот она же уничтожил шалаш, стёрла с лица земли… Впрочем шалаш можно построить заново. Но где были люди, почему не уберегли жильё своё, не сумели вовремя ублажить Мать-огонь?!

Где славный её муж, братья его где? Напал на них кто-то или Мать-огонь погубила вместе с шалашом?

Такие мысли теснились в голове Сылукыз. Она просто не знала, что думать. По правде говоря, женщина всё ещё не могла поверить глазам своим.

Долго стояла Сылукыз над пепелищем, как вдруг ей показалось, что сзади кто-то есть. Она живо обернулась и увидела Аю-Мамака, который пытался что-то объяснить любимой жене. Видение тотчас исчезло. Сылукыз стало жутко. Она покачнулась, стала внимательно оглядываться вокруг, надеясь всё же обнаружить кого-то, и увидела на снегу капли крови. Это, конечно же, его кровь! Сомнений больше не было. Она всё поняла. Стало трудно держаться на ногах, и она без сил опустилась на снег. Сидя на твёрдом снегу, она стала тихонько всхлипывать. Всхлипы всё усиливались. Она дрожала – холод пронизывал насквозь. Горе было так беспредельно велико, что, дав ему волю, она вдруг завыла – дико, во всё горло, и стала неистово биться и метаться по земле. Наконец Сылукыз заплакала. Горячие слёзы брызнули из глаз. Почувствовав облегчение, она затихла. Тяжёлый сон тотчас навалился на неё.

Когда Сылукыз открыла глаза, было всё ещё светло, правда зимнее солнце начинало уже клониться к западу. Она долго не могла понять, где находится. Посмотрев по сторонам, вспомнила всё. Боли она почему-то не чувствовала. И делать ей ничего не хотелось.

Вспомнив о еде, молодая женщина стала осматривать пепелище. Среди золы и потухших угольев обнаружила слабую струйку дыма. Выходит, огонь ещё не погас. «У них должен быть горшок», – подумала она, с трудом поднялась, стала ворошить угли и выкопала обгорелые кости человека. Сердце её сжалось.

– Ты ли это? – прошептала она, обращаясь к мужу. И сама ответила на свой вопрос: – Кто же, как не ты, если на снегу твоя кровь?

Сылукыз выкопала ещё несколько костей, сложила вместе и придвинула к ним обуглившиеся головешки. На снегу валялись былинки сена, мусор. Она подобрала их и положила на кострище. Вскоре костёр ожил, недогоревшие куски дерева и кости воспламенились. В золе нашёлся знакомый горшок с обуглившейся кашей. Она собрала снег с пятнами крови и положила в горшок. Костёр некоторое время шипел, но в конце концов разгорелся. Так что не только кости Аю-Мамака, но и кровь его сгорели в огне. Святая душа вознеслась на небо.

Так женщина похоронила мужа. Потом сгребла горячие угли в сторону и, распрямив спину, подошла к лыжам. Оставаться здесь дольше было нельзя. Надо бежать. Бежать как можно дальше.

По следам животных, направленных в сторону Куксайской долины, Сылукыз догадалась, что тот подлый соплеменник её, видимо, привёл оттуда людей тархана. И скотину, и пастухов они угнали с собой. Одного человека убили. Всё было так, иначе быть не могло. Теперь все они там, в Куксае, – и шкура продажная, и сыновья старика Кондыза, и зять его, и работник. Пока не увидит их, не отомстит за мужа, покоя ей не будет. Она найдёт негодяя, обязательно найдёт и плюнет ему в мерзкую рожу.

ХIII

Сылукыз рассчитывала быстро попасть в Куксайскую долину, но добраться туда оказалось нелегко. Дорога была знакома, она могла бы идти с закрытыми глазами, но чем дальше она уходила от Язулы-кая, тем больше нарастали в душе беспокойство и смятение. Всё было чужое. За каждым деревом, чудилось ей, прячется кто-то и наблюдает за ней. Решимость и безрассудство постепенно покидали её.

И куда она спешит? Кто ждёт её там? В Куксае полно врагов. Они убили мужа. Расправились с его братьями, забрали скот. Она так одинока… И что она, женщина, может им сделать? Как отомстить?..

Сомнения одолели Сылукыз, в сердце закрался страх. В конце концов она приняла решение вернуться домой… но не вернулась. Кто-то будто на аркане тащил её дальше.

Короткий зимний день уже погас, а ещё и половины пути не пройдено. Она всё шла и шла, пока к полуночи не вышла на широкий простор. Вдали, посреди долины, горел, рассыпая искры, огромный костёр. Женщина остановилась. Чёрные клубы дыма вперемешку с красновато-жёлтыми языками пламени волнами устремлялись кверху. «Там горит что-то!» – подумала Сылукыз, и ей вдруг стало очень страшно.

Однако зачарованная зрелищем пылающего костра она успокоилась и поспешила дальше. Оказавшись на ровной земле, Сылу-кыз поспешила к костру. По дороге разглядела какие-то шалаши, лошадей, толпы людей. Повсюду слышались ржание, звон удил, сдержанные голоса мужчин. Это были чужие. «Может, всё же повернуть назад, пока не поздно?» – снова подумалось ей. Но пылавший вдали костёр с неодолимой силой влёк её к себе.

Когда женщина приблизилась к костру, обряд жертвоприношения был завершён. Возле огня всё ещё стояли люди – кто в одиночку, а кто небольшими кучками. Были здесь и конные, и пешие.

Чтобы не привлекать внимание, Сылукыз сняла лыжи, взяла их в руки и стала подниматься на холм, к огню. Сюнны сразу заметили оказавшегося на свету человека с лыжами в руках, в одежде из шкур, какую носили только охотники. Было ясно, что это чужой, пришлый из леса. Несколько сюннов тотчас окружили Сылукыз, думая, что это мужчина.

Она стояла спокойно, будто сама хотела, чтобы её схватили.

– Отведите меня к тархану, – сказала она.

Сюнны не очень-то разобрали торопливую речь молодого пленника. Она повторила просьбу. На этот раз её поняли и, посовещавшись, повели куда-то.

«Охотника» доставили в маленькую, занесённую снегом юрту. Прежде чем впустить, отобрали оружие, прощупали мешок за плечами и, не обнаружив ничего подозрительного, не тронули его. Двое сюннов остались у входа, а другие пошли куда-то.

В доме никого не было. В очаге поблёскивали красные, подёрнутые пеплом угли, пол был устлан шкурами. Сылукыз сняла шубу и подошла к очагу. Ей было хорошо. Появилось ощущение покоя. Казалось, она не у врагов, а в отчем тузбашском доме. Впрочем, нет, не совсем так. Просто она не испытывала к этим людям вражды. Это правда. Но боль по-прежнему не покидала её душу.

ХIV

Похороны принесли Туман-тархану облегчение. Казалось, с плеч свалилась гора. Это вовсе не означало избавления от бед, но всё же на душе стало чуточку спокойнее. Итак, с мёртвыми всё улажено, теперь пора подумать о живых.