Цитадель современной литературы

Какой лимит боли оно способно стерпеть, прежде чем окончательно утратит желание функционировать?

Я была уверена, что, предав Артэса в тот день, уже никогда не испытаю этого разъедающего и тошнотворного чувства самоуничижения. Тогда мне казалось, что я добровольно вскрыла грудную клетку голыми руками и зажала в пальцах бьющийся в попытках выжить орган. Тогда мне думалось, что ничего страшнее со мной уже не может случиться, ведь я предавала не только свои чувства, а брала ответственность за ложь другому, кто ни капли не виноват в моей слабости и неспособности разрешить ситуацию иначе.

Стирая его память и уничтожая наши мгновения счастья, я была уверена, что защищаю его и спасаю… Но всё оказалось напрасным. Всё грёбаные жертвы и лишения были возложены на алтари Высших, давно безучастных к нашим судьбам.

– Мы всё равно оказались в этом моменте, стоя друг напротив друга и желая убить. – Усмехнувшись, я сплёвывала кровь, пытаясь откинуть мысли в сторону, но не могла. – Мне невыносимо знать, что эти десятки тысячелетий вдали от тебя прошли впустую. Я разрушила свою жизнь в надежде сохранить твою, но всё равно оказалась с лунным мечом в руке. Всё, что я делала во благо, оказалось главной ошибкой моего существования и привело к тому, что теперь мы оба должны признать поражение.

Так много шагов оказалось пройдено впустую…

Так много несказанных слов осадком разочарования осели в памяти, что невозможно уже соединить их в единые предложения, ведь они давно превратились в надрывистую речь ненависти и боли.

Так много не случившегося счастья, которое даже не успело нам присниться…

Так много не подаренных улыбок и не адресованных друг другу взглядов…

Ничего, что могло бы произойти с той версией нас, уже не сможет озарить Тримирие, подарив даже мимолётный отблеск отголосков не случившегося счастья.

Я разрушила все эти возможности в тот день…

Только я не предполагала, что лишь отсрочила неизбежность нашего сосуществования в одной реальности.

– Прости за то, что я проклята, – казалось, на моём лице застыло равнодушие, словно кто-то в одно мгновение выкачал всё эмоции. – И что тебя втянула в это.

Замахнувшись рукой и надавив, я чувствовала, как легко поддавался кожаный слой одежды, а затем и физическая оболочка всадника Смерти, считавшаяся такой же крепкой, как и алмазные доспехи. Лунный меч легко проник в тело и, пройдя насквозь как-то слишком легко, лишил меня равновесия, позволив нагло упасть в руки беспомощного Артэса. Даже сейчас его объятия всё ещё были способны согреть. Но я не достойна быть в них заключённой.

– Амун… – хриплый голос всё ещё оставался созвучным с вибрациями моего сердца.

Его дыхание обжигало и напоминало о небольшом отдыхе на островке, где всё ещё сохранились руины нашего прошлого. Тогда нам удалось хотя бы какое-то время не думать ни о королевствах, ни об обязанностях, ни о рангах и уровнях Сагнации… Это единственный миг данного рождения, когда мы просто смогли побыть друг с другом и друг для друга.

Странно, а ведь я была уверена, что никогда больше не окажусь с ним так близко, что смогу вдыхать аромат кожи и ощущать отдалённо всплывающие в воспоминаниях шероховатости шрамов, что украшали тело всадника.

Кажется, совсем недавно я попрощалась с ним, поцеловав в дрожащие губы и ощутив привкус крови.

Кажется, это было буквально мгновение назад, когда я смеялась, лёжа в его объятиях на поляне, и выискивала в небе следы сбежавшей от нас Жемчужинки.

Всё это происходило совсем недавно…

Только с этих мгновений прошло тридцать тысяч лет.

– Я бы очень хотела сказать, что ничего не помню, что излечила этот нарыв в сердце и смогла двигаться вперёд, – тяжело вздохнув, я пыталась ногтями проникнуть в его кожу, чтобы уловить хотя бы какой-то признак жизни, – но это будет ложью. Мне удалось отпустить из своей жизни практически всех, став сторонним наблюдателем, но не тебя. Ты был со мной в каждом вдохе.

Я понимала, что тело Артэса обмякло, и чувствовала, как новый поток слёз душит изнутри, не позволяя проронить ни звука, мне хотелось уничтожить это мгновение. Он навсегда закрыл глаза, увидев полное равнодушие той, кто вот уже тридцать тысяч лет вопил от боли внутри, маскируя своё расстройство чрезмерной заботой обо всех вокруг. Я так усердно пыталась сохранить баланс и спасти близких, что перестала замечать, как в этой гонке потеряла самое ценное…

Когда Любовь пришла в этот мир, позволив нам с Кёни стать его родителями, я и представить не могла, что буду познавать все разновидности этого чувства, но ещё меньше я задумывалась, что может существовать что-то сильнее любви как проявления отношения к кому-то или чему-то.

– Прости, что я тогда не успела обо всём этом подумать, ведь собери я все кусочки этой головоломки в те дни, сейчас мы не оказались бы в окровавленных объятиях друг друга, – суетно водя ладонями по спине Артэса, я нащупала торчащий в ней меч и заново пережила весь спектр собственной безысходности.

Мне хотелось взвыть от душевной боли, но я не имела на это никакого права.

Лишь с пробуждением своего Истинного Духа в полной степени ко мне пришло осознание, что в этой Вселенной существует нечто гораздо более мощное, и это – Первородный якорь души. Это такое, казалось бы, простое понятие, что даже стыдно применять его в описании столь высокого проявления единения, но ведь именно якорь способен удержать огромные конструкции на месте или замедлить их стремительный ход. Души-якоря сияют только для своей половинки, приобретая дополнительную функцию ориентира, и служат маяком даже после саморазрушения и погружения в Пустоту. Эти души всегда чувствуют друг друга…

Новый приступ, и на этот раз дрожь выходит из-под контроля. Вокруг начинают концентрироваться сгустки магической пыли, провоцируя меня на то, что ещё вчера казалось невозможным.

– Я смогу…

Поток мыслей становился неконтролируемым.

– Мы справимся… – я отстранилась от Артэса, чтобы ещё раз посмотреть на прекрасное лицо. – У нас нет выбора.

Поправив окровавленные пряди, вывалившиеся из пучка, я аккуратно коснулась его щёк.

Его душа всегда была самой яркой, ведь он никогда не боялся жить и проявляться так, как того хотел. Самый яркий маяк из всех, что зажигался в когда-либо зарождающихся Вселенных.

Резкий рывок, и меч вновь оказался крепко зажат в руке, но теперь она не дрожит. Хватит всех этих сожалений и напрасных жертв. По крайней мере, это решение нацелено на кратковременный миг счастья для меня.

Остриё медленно прошло сквозь платье и кожу, а оказавшись внутри и как будто встретившись с сердцем, замерло… Но лишь для того, чтобы, безжалостно пронзив его, доказать, что и у него имелся свой срок.

Игорь Вайсман

Родился в 1954 году. Окончил Башкирский государственный университет. Член Союза российских писателей. Пишет прозу, сатиру и публицистику. Публиковался в литературном журнале «Бельские просторы», еженедельнике «Истоки», сатирическом журнале «Вилы», Общественной электронной газете Республики Башкортостан, газете «Экономика и мы» и других изданиях. Рассказы печатались во многих антологиях современной прозы, изданных в Москве, Санкт-Петербурге, Уфе и других городах РФ. Автор книг: «Книговорот», «Постиндустриальная баллада» (издательство «Десятая муза», Саратов), «Животные приближают нас к Богу» (Уфа), «Отдам сердце только королеве!» (издательство «Четыре», Санкт-Петербург) и трёх книг публицистики. Проживает в Уфе.

Жертва науки

Карьерная кривая амбициозного физиолога Душегубова стремительно двигалась вверх. Победы в школьных олимпиадах, золотая медаль по её окончании, красный диплом в университете, в двадцать пять – кандидат наук, в тридцать – доктор. Своя лаборатория в НИИ, пара сотен научных статей, признание коллег в стране и за рубежом…

Правда, у супруги корифея науки, мягкой и доброй женщины, не всё в успехах мужа вызывало одобрение. Она нередко упрекала его в том, что слишком уж жёстко осуществляет он карьеру – совершенно не щадит своих сотрудников, которые, забыв о собственных научных амбициях, вынуждены целиком работать на проекты шефа. А одних только мышей и крыс на свои эксперименты гениальный супруг извёл тысячи. Да что супруга, даже коллеги по работе иногда не выдерживали: «Ты животных совсем не жалеешь. Только тебе одному их и возят. Побойся Бога!»

На это Душегубов всегда парировал одинаково: «Наука требует жертв! Я целиком принёс себя ей в жертву, почему другие не должны? Мышей и крыс много, а таких светил, как я, по пальцам можно пересчитать. На месте каждого погибшего ради науки животного народится сотня, а личности моего масштаба появляются раз в двадцать лет».

Это его оправдание, если такое слово здесь уместно, нисколько не удовлетворяло старшего научного сотрудника Бякина, находившего в нём варварство, садизм и непомерное самовозвеличивание. Тот был полной противоположностью своему шефу – в свои сорок пять лет едва защитил кандидатскую, да и должность получил скорее не за вклад в науку, а за двадцать с лишним лет работы на одном месте. Не преуспел он и на личном фронте, так и не создав семью.

Но переубедить начальника Бякину не удалось, а его слишком откровенные замечания закончились двумя выговорами и угрозой лишения премиальных.

У Бякина была любимица – белоснежная мышка с невероятно милыми глазами-пуговками. Он дал ей имя Стелла и кормил голландским сыром. Другие сотрудники лаборатории тоже баловали её, и только для сурового босса она была одной из многих, материалом для опытов, не более. Никому другому в лаборатории и в голову бы не пришло использовать Стеллу как подопытное животное, но Душегубов однажды без малейших колебаний вскрыл ей череп и приступил к бесчеловечным опытам с мозгом.

– Моя Стелла! – закричал убитый горем Бякин и чуть ли не с кулаками набросился на своего начальника.

– Как вы так могли?! – возмущались другие сотрудники. – Неужели не нашлось другой мыши?!

– Молчать!!! – рявкнул профессор. – Наука требует жертв! Сколько можно это повторять! Развели тут сантименты, детский сад, а не лаборатория! Бякин, а ты лишаешься премии! Как закончу опыт, подпишу приказ.

Говорят, в мире действует закон (по сей день не разработанный наукой), согласно которому зло непременно будет наказано. И этим же вечером произошёл случай из ряда вон, изменивший всё в одночасье. Возвращаясь с работы домой, надежда мировой физиологии впал вдруг в какое-то странное состояние. Перестал ощущать дорогу, руль, скорость, время, видеть дорожные знаки, потерял с самого детства неизменно присущее ему чувство реальности настоящего момента, полностью утратил самоконтроль, чего с ним никогда не было. А затем провалился в какое-то безвременье и безпространствие.

Когда же очнулся, обнаружил себя лежащим в чём мать родила на некоем подобии хирургического стола в странного вида белой комнате без окон и дверей и даже без углов между стенами, полом и потолком, которые плавно переходили друг в друга. Сверху, как и положено в операционных, на него ярко светили юпитеры незнакомой конструкции.

Сознание вернулось к Душегубову, и он хотел было уже вскочить со своего странного ложа и разобраться, в чём, собственно, дело, но какая-то невидимая сила словно магнитом пригвоздила его к столу. Он не мог пошевелить даже пальцем, хотя ничем не был привязан.

Через некоторое время перед ним непонятно откуда возникло несколько человечков. Это были пришельцы, точь-в-точь такие, какими их обычно изображают: с большими лысыми головами, маленькими носами и ртами и огромными миндалевидными глазами. Их было пятеро. Окружив скованного неведомой силой пленника, они поднесли к нему свои тонкие руки с длинными пальцами, в которых находились какие-то незнакомые инструменты, и приступили к операции.