о радости земной.
Я знаю, как грустна
свирель воспоминаний,
как свет далёких лет
поёт в струне слезы.
Былое, утони
в весенней этой рани
и в зорях погаси
лукавый блеск звезды.
«Ёлки в платьях подвенечных…»
Ёлки в платьях подвенечных
по сугробам разбрелись,
звёзды прячут бесконечность,
развлекая нашу жизнь.
Спит постылая дорога,
ни куста, ни огонька,
лишь величественно-строго
лунный свет летит в снега.
Голубым песцом с отливом
в роще нежится сугроб,
быть бы мне таким счастливым
среди ёлок и дорог.
«Поэт поэта не убьёт…»
Поэт поэта не убьёт,
поэт поэта не ударит,
вот бездарь злобой изойдёт
и тихой завистью ошпарит.
Какие тягостные ночи
над нами кружат иногда,
и словно это ворон хочет
всю душу выклевать дотла.
И как спасенья ждёшь рассвета,
когда щит солнца золотой
тебя накроет, как приветом,
и исцелит водой живой.
«И вот опять зима настала…»
И вот опять зима настала,
снежок разгуливает всласть,
и словно бы меня не стало,
и дверь закрыта, словно пасть.
А я, проглоченный квартирой,
в её покоюсь животе,
и никакой нечистой силой
не вгонит этих или тех,
которым был я нежно нужен
за рюмкой дружеских бесед.
Снег за окном…
Весь мир контужен,
и каждый тьма себе и свет.
«Тоска по чему-то…»
Тоска по чему-то
и скука навзрыд,
и я никому-то
не нужен, как стыд.
«Как надзиратель, как конвой…»
Как надзиратель, как конвой,
за мной идут тоска и скука.
Тружусь, но чувствую спиной
свою безрадостную муку.
Ещё строка и всё, конец,
вновь пустота и беспредельность,
как цепь из свадебных колец…
И не уйти
в уют и цельность.
И никогда не одолеть
свою беспомощную старость.
И не хотеть, и не уметь
дожить всё то, что мне осталось.
«Святая ночь…»
Святая ночь…
Луна сошла с ума,
и глубина предельно откровенна,
там, где-то в беспредельности она,
исходит тайной сокровенной.
И в нас оно, как старое вино,
переливаясь, жгуче колобродит —
то бредит у дороги за окном,
то Богом за судьбой у дома ходит.