Роман с Романом, или Приют нечаянной вдовы

Роман с Романом, или Приют нечаянной вдовы
Разалия Таймас

Книга о привычном одиночестве для взрослых, о страхе потерять свою "самость", раскрыв объятия новым чувствам.

Если отбросить все условности, можно начать жить полной жизнью и в пятьдесят. Всё, что случается, лишь точка роста. Любовь не умирает с возрастом.

Разалия Таймас

Роман с Романом, или Приют нечаянной вдовы

События и имена вымышленные, любые совпадения – случайность, эротическая фантазия посвящается одиночеству любящих.

Беглянка

Едва забрезжил рассвет сквозь жалюзи, к Юле безжалостно ворвалась головная боль и острым шилом принялась буравить мозг, выковыривая оттуда остатки ночного кошмара.

Светло-серый пластик гораздо уместнее смотрелся бы в каком-нибудь невзрачном офисе, чем в трёхкомнатной квартире, но выбирать женщине сейчас не приходилось.

Шея непроизвольно дёрнулась в попытках уйти от преследований предателя – бывшего мужа. Каждую ночь длинные тонкие пальцы ломаными прутьями не оставляли попытки добраться через сны, так бэушный Марк цеплялся за беглянку.

Юлия, подхваченная вихрем, взмывала ввысь, розги-веточки ломало и уносило ураганом прочь, кошмар повторялся вторую неделю, полоски утра сквозь жалюзи разделяли день и ночь на фрагменты также ровно, как разделилась, разбилась о коварные планы маньяка жизнь на «до» и «после».

Зеркальными осколками расплескалась в лужах, и уже никогда не вернётся в прежнее русло река жизни, неприступными скалами ощетинились её берега, тщетные попытки удержаться, укрыться плотиной надежды, унёс тайфун ненависти и отчаяния, женщине придётся учиться строить новые кордоны.

Суровый мир с жестокими уроками беспощадный и сострадательный одновременно, дал пинка и бережно подхватил в полёте.

Юлия лежала в одинокой постели, пытаясь собраться духом и собрать тело.

Съёмная квартира, – чужая спальня, – смятая постель, – мокрая от слёз подушка, – выцветший колючий плед, и рваной бахромой свисающая на пол простынь, – именно в таком порядке скользил по жизни взгляд и мозг выстраивал слова, – бетонный пол, отголосок незавершённого ремонта блёклым камнем приковывал взор.

Серое утро, серая кровать и серые будни одиночества и страха.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идёт другая драма,

И на этот раз меня уволь, – в голове упрямо транслируется доктор Живаго.

Увы, не пронеслась чаша сия мимо… придется пить взахлёб, всё до последней капли…

Женщина сейчас – открытая рана, кровоточащая боль утихает только среди дневной суеты, ночью невыносимые панические атаки душат без верёвки.

Хозяйская заброшенная ванна встречает парой ветхих тазиков, набитых ненужным хламом, на полу в полном беспорядке взгромоздились старые пластмассовые игрушки вперемешку с флаконами высохших шампуней.

– Не своё, не разберёшь, – вслух подумала Юлия.

Тело умылось, причесалось, вышло на кухню. Не закурило. Нет, тело её не курит, у тела «аллегрия» на табак, как утверждала внучатая племянница.

За окнами в решётках кружил осенний листопад, сменился рассветом бушующий кострище ночных ветров и стаи голубей над головой провозглашали новый день. Юле захотелось выпить кофе.

Тупик – это отличный предлог, чтобы ломать стены. Жить – это хорошо. Даже когда получаешь удары. Лишь бы иметь возможность бить в ответ. Настоящая жизнь есть способ существования, позволяющий наносить ответные удары, – в голове Юлии выстраивается извечная классика братьев Стругацких.

Крепкий кофе с солёным мандарином. Необычное сочетание вкусов явилось ниоткуда, перекрывая кислород для ночного пришельца из кошмара. Юля с детства привыкла к мысли, что, когда страшно, нужно разорвать цепочку привычек, сделать что-то нестандартное, что совсем несвойственно, сделать так, как пелось в некогда популярной песне.

Женщина напела известный мотив,

– я тучи разведу руками, и в прошлое закрою дверь.,

– сама себя остановила, – эх, если бы было всё так легко исполнить, как поётся, – но, делать нечего, придётся с чего-то начинать, благо были под рукой глиняная турка и огонь.

Юля с удовольствием разорвала пачку серной коробки, не отводя заворожённый взгляд с пламени, много раз подряд чиркала спичками, пока огонь всецело не поглотил ночную жуть, и липкая паутина страха, сгорая, исчезала, как в страшной сказке.

– Да, гори оно синим пламенем…

И укрой печаль красным знаменем…– она вслух продекламировала невесть откуда взявшийся стих, в голове выстроились в ряд два отрывка прошедшей эпохи – советизация и газификация, – многолетняя привычка иронизировать спасала женщину в любой ситуации.

Уже давно в городские новостройки не ставили газовые плиты, в этом Юле повезло, квартира друзей находилась на окраине, совсем недавно ребята переехали в загородный дом и квартира пустовала, словно ждала женщину.

Каждое жильё имеет свою историю, трёшка не стала исключением, на цЕлую осень женщина станет частью этой квартиры.

Конечно, добираться до работы Юлии стало далековато, зато за окном через дорогу роскошный осенний лесопарк в безумстве ярких красок сентября, и тишина, звенящая на миллионы голосов.

Чтобы справиться с тревожностью и обрести утерянные чувства, Юля до работы ходила пешком, слушая в наушниках музыку и книги.

Книги, книги… Фантастически таинственный мир: Антарова, Акунин, Пелевин, Чехов, Пастернак, Булгаков на фоне глухонемой любви Бориса Моисеева.

Одиночество догорает, как свеча на столе,

Очень хочется не поверить, что одна в толпе.

И стала весить меньше душА, скаталась в пух,

И будто жизнь поменяла цветА, спустила дух…

Когда женщину с головой накрывала гнетущая усталость, эстафету принимала ночная гостья Агата Кристи с извечным спутником Пуаро, где в лабиринтах «серых клеточек» распутывались самые страшные преступления.

В вечерних сумерках или на рассвете Юля ходила в лесопарк, вполголоса, задыхаясь, кричала, вышёптывала боль, растворяя её в туманной серости притихшего ручья.

Велодорожки… дорожки, едва приметные тропинки зимней лыжни украдкой проглядывали под жухлой опавшей листвой, как в детстве, лес невидимый, ласкал тихим шелестом крыльев прозрачно-белых мотыльков, долго пытался рассмешить жужжанием одинокий ворчливый шмель, и в каждой чаще поздние грибочки соблазняли ароматом сырой земли.