Поздняя осень в Венеции

когда я видел вечер средь равнинных
пространств и восхождение старинных
садов, когда в печалях беспричинных
девичьим песням грезятся пределы,
где в сумеречной бледности мотив
присутствует, себя осуществив,
и отражается в прудах бестинных.

Я помню, что подобен я фонтанам,
и нечего мне в жизни больше ждать;
во взлете и в паденьи беспрестанном
в конечном счете все же ниспадать.
Я знаю: эти струи – ствол ветвистый;
я знаю малый пламень голосистый
и пруд седой, необозримо мглистый,
в котором берег отразился кромкой,
а небо на закате тенью ломкой
сторонится обугленного леса,
не свод, не полог, но и не завеса,
имеющее вряд ли мир в виду…

А как не вспомнить, что звезда звезду
находит, мертвым камнем застывая
в галактиках, где лишь сквозь слезы льду
дано прозреть? Вдруг даль небес живая
мы для других, загадка вековая
их вечеров? Не нас ли воспевая,
там славы достигают их поэты?
Молитвенно, быть может, к нам воздеты
оттуда руки? Но и для проклятья,
соседи Бога среди бездн пустынных,
не лишены мы тоже вероятья;
что если к нам они взывают с плачем,
как будто мы от них свой образ прячем,
и если бы не свет от их божниц,
не различали бы своих мы лиц.

Читающий

Читал я долго, и в теченьи дня
дождь за окном не мог отвлечь меня.
Я даже ветер слышать перестал,
так я читал.
И на листах я видел, как на лицах,
раздумия, как будто тяжело
им оттого, что жизнь мою влекло
буксиром время в собственных границах,
и в сумерках от времени светло,
лишь вечер, вечер, вечер на страницах.
Наружу не гляжу, но рвутся строки,
чтобы словам соскальзывать, катиться
и медлить перед тем, как распроститься,
и знаю я тогда, что сад – частица
пространств, где прояснились небеса
и солнце обещает возвратиться.
И летняя так наступает ночь,
и человек встречает у обочин
дорог другого, так сосредоточен,
так пристален в общении, так точен,
что сказанное можно превозмочь.

От книги оторвусь, весь мир читая,
который так велик и так знаком,
что нет ему, как мне, конца и края,
и это разве только первый том
читаю я, себя в него вплетая.
Мои к вещам приноровились взоры,
в неизмеримом находя повторы,
и тянется земля уже туда,
где с небесами совпадут просторы,
и дом последний – первая звезда.

Созерцающий

В деревьях вижу я на заре
вихри, грозящие лесу и лугу,
и стонут окна с перепугу,
и вслушиваюсь я в округу,
тоскуя по дальнему другу
и по неведомой сестре.

Обрушивается на местность
вихрь, формы новые творя,
и вековая неизвестность,
просматривается окрестность,
как вечный стих из Псалтыря.

Над мелочами в постоянном
бореньи верх берем подчас,
а нам в смиреньи покаянном
к вещам примкнуть бы в безымянном,
и с ними вихрь возвысит нас.

Овладеваем пустяками,
и принижают нас они,
а высящегося веками,
попробуй вечного согни!
В эпоху Ветхого Завета
так ангел схватывал борца,
чьи жилы струнам из металла