Отработанный материал. Тень защитников Отечества

– Установкой мемориальной доски мы хотим напомнить о павшем герое не родителям, а обществу, которое старается нас забыть как можно быстрее, – короткостриженый, со сжатыми в молотки кулаками, крепыш Валера поднялся на ноги. – Для его родителей, как и для нас, важна память! И если вы этого не понимаете…

– Молодой человек, говорите сидя, мне на вас неудобно смотреть снизу вверх! – приказным тоном попросила фиолетовая женщина. – И не повышайте голос! У меня со слухом нормально! Мне демагогия не нужна. Давайте чёткие ответы на заданные вопросы!

– Вы действительно не понимаете, – Валера в сердцах махнул кулаком у носов ни издающих ни звука заместителей мэра. – Или притворяетесь! Вам так удобней! И не валите на проблемы с пенсионерами и инвалидами, решать их проблемы – это ваша работа! Подозреваю, вы и с ними обращаетесь так же, как с нами!

– Где ваши аргументы и факты? Ваши обвинения – голословны! Администрация заботится об инвалидах и стариках по мере сил и возможностей, – завизжал мэр, выстреливая слова с сильным татарским акцентом. Когда он терял самообладание, всегда путал русские слова с татарскими, и говорил скороговоркой с акцентом.

– Мы с вами не слышим друг друга, – Валера насупился, казалось, он готов боднуть заплутавшего в своих посулах чиновника.

Мэр испугался. Его щёки прибрели цвет, идентичный волосам городской чинуши. Он буквально ракетой подлетел со своего места. Тыча указательными пальцами обеих рук в освободившееся кресло, мэр закричал:

– Если вы думаете, что сумеете справляться с должностными обязанностями руководителя посёлка лучше, чем я, я готов уступить вам своё место!

– Ни стыда у вас, ни совести, одни штампы, отмазки и обвинения, – Валера, двумя двухметровыми шагами скакнул к выходу. – Вы обвиняете нас в собственных страхах потерять ваши должности. До свидания!

Штукатурка, после мощного удара двери об косяк, осыпалась под обоюдное молчание противоборствующих сторон.

Мэр вспотел, его замы зафиксировали происшествие в записных книжках, властная дама, не меняя постную маску безразличия, пролаяла:

– Завершайте.

Ровным голосом, пытаясь сбить внутренне волнение, пять минут я говорил о высоких материях, Родине, памяти, любви.

– Вот что, молодые люди, я всё прекрасно понимаю. Все ваши устремления. Но! Детей привлекать в ваши политические авантюры – я вам запрещаю! Никаких детей!

– Конечно, конечно, я уже распорядился школьников после зарницы распустить по домам! Телефонограмма директорам разослана, – подал голос мэр.

– С турниром у вас ничего не выедет, никто к вам не приедет играть! А доску прибить, кто вам, в конце концов, разрешит портить архитектурную композицию и крепить что-то на стене дома? Я – против, – чиновница побарабанила пальцами по столу. – И ребят ваших в рабочее время с работы не отпустят!

– Отпустят, мы поговорим с руководителями цехов, «чеченцев» не так много, надеюсь, они нас поддержат.

– Тогда я настойчиво попрошу милицию организовать охрану общественного порядка во время открытия мемориальной таблички и проведения турнира, если он состоится.

– Будьте уверены, состоится, – буркнул Бабай. – Назло всяким бюрократам.

– Не надо тут на меня бурчать. Я старше вас. И по возрасту. И по должности. Имейте уважение. И не смейте здесь свой посттравматический синдром выплёскивать, если вас что-то беспокоит – обращайтесь к соответствующему врачу.

Я подскочил, словно ударенный обухом по голове:

– Классики настаивали, что вес человека в обществе определяется его поступками, а не наименованием должности, званием или рангом.

– Вы вправе иметь своё мнение, а я – своё, – чиновница пожала плечами. – Исходя из жизненного опыта.

Бабай чихнул в кулак. Флегматичный Мистер, погрузившись в мрачное одиночество, отключился и задремал.

– Как вы считаете, – обратилась «фиолетовая женщина» к мэру, – нужна эта доска посёлку?

– Вряд ли нужна. Она может негативно настроить подростков к мигрантам, особенно – к переселенцам с Кавказа. Чёрного цвета, с туманным текстом…

– Как, «с туманным текстом»? – проснулся Мистер. – Вы же нам говорили, что вам слова понравились!

– Я не говорил! – мэр, без всякого зазрения совести, посмотрел Мистеру прямо в глаза. – Мне ваша идея не понравилась сразу!

– Вот дела! Вот власть. Не слуги народа, а какие-то изменники, – Мистер напрягся, угрожающе сконцентрировал пальцы в кулаки. Бабай незаметно прижал его кулаки своим локтем к коленям. Призывая к спокойствию, я толкнул Мистера плечом в плечо.

– Хорошо, мы всё организуем сами, и без всяких ваших подписей! До свидания! – Мистер, давимый внутренними пружинами, вскочил, вышел вон. За ним последовали мы с Бабаем.

Дверь в кабинет мэра захлопнулась.

Молча и быстро, втроём мы шагали до общежития, в котором жил Бабай. Погода не баловала, ветер толкал в спину, норовил сбить с ног.

– Парни, забегайте на чай, – предложил Бабай.

Мы с Мистером в нерешительности остановились у крыльца общаги. Заходить в гости, не заходить? Сын Бабая был совсем крохой, а его жена ещё не восстановилась после родов, и мы не решились их тревожить. Лучше не заходить.

– Сдаваться не будем! – Мистер широко открыл рот и, тяжело дыша, подставил лицо навстречу ветру.

– Завтра поеду в город к главе администрации города и района. Добьюсь приёма. Расскажу о сегодняшней встрече с его замом, – топал я ногами для согрева, – с этой фиолетовой дамочкой. Оставлю бумагу ему на подпись. Посмотрим, что он сделает! Скоро выборы, и вряд ли он пойдёт на конфликт, конфронтация им не нужна. Буду биться, пока не подпишет – кабинет не покину!

– Вместе поедем, вдвоём. Давай, я после обеда с работы отпрошусь, и на моей машине поедем. Лады? – протянул руку Бабай. – И Валере позвони, успокой буйного!

– Конечно! А ты – жене своей привет передай, усатый!

– Передам. Ну, тогда, до завтра! – Бабай пожал нам руки и побежал домой, к любимой супруге и её коронному блюду – татарскому супу.

Пряча руки в карманы, кутаясь в воротник, надвинув поверх шапки капюшон, я собрался домой. Мистер опустил уши меховой кепки, втянул шею в пуховку, поёжился.

– Слушай, Раяныч, пошли ко мне. Мама пирожков напекла. Чай попьём с пирожками, согреемся, – предложил он. – Нервы подлатаем.

– Пирожков? Пошли!

До квартиры Мистера не шли, бежали, коченея от ветра…

Чайник вскипел. Пока я наливал чай, мыл и нарезал лимон, Мистер почистил лук, нарезал копчёного сала, достал из духовки противень с пирожками.

– Классный ужин! Бабая надо было позвать!

Мистер, взяв пульт, включил небольшой кухонный телевизор. Телик встретил нас новостями. Напомаженная телеведущая, подглядывая в монитор ноутбука, сообщила трагичным голосом: «Сегодня в Чечне погиб один военнослужащий федеральных сил, трое – получили ранения различной степени тяжести, один из них – в критическом состоянии»…

– Суки! – пульт полетел в телевизор.

Глухо ударившись об экран, дистанционник срикошетил на пол. Мистер опустился на ковёр. Прислонившись спиной к стене, он отвернулся от меня и зарычал в сторону телевизора:

– Один военнослужащий федеральных сил… Суки! Сидят теперь в кабинетах, задницами дымят! Руководят страной! Руками влево! Руками вправо! Порят всякую чушь, промывают мозги! Слышал, что она сказала, дура фиолетовая? «Вы портите нам фасад здания». Здания! А жизнь они нам не испортили?

Мистер, вцепившись в ковёр до посинения пальцев, дышал громко, с присвистом. Душой он был далеко. Может, в учебке в Тольятти. Может, в бригаде за Нижним Новгородом. Может, под обстрелом в Грозном. Может, на операционном столе в Моздоке.

– Мы же все оттуда… такие… кто – двухсотый, кто – трёхсотый… Нормальных нет, Раяныч. Нормальных нет! Ранены либо в башку, как я, либо в душу. Все ранены, все – осколочным – в душу! Плевками! Равнодушием! Молчанием!