Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Дездемона:
Ну хорошо. А что сказать о той,
Которая дурна, но и не дура?
Яго:
Та, что красой не блещет, но с догадкой,
Приманку сделает из недостатка»

Не следует думать, что Яго презирает женщин. По крайней мере, не больше чем мужчин. Не больше, чем вообще людей, человеков.

И не только злой умысел стоит за его выбором Кассио, как инструмента отмщенья, а своеобразный кайф шута, который понимает, что у благородства всегда есть изнанка.

«Яго:

Когда кровь устанет от нежностей, сызнова воспалить её могут только привлекательная внешность, общность возраста, сходное воспитание. Ничего этого нет у мавра. Её (Дездемоны) запросы будут оставаться неудовлетворёнными. Рано или поздно она это почувствует. Мавр набьёт ей оскомину. Сама природа толкнёт её к другому. Тогда, если то неизбежно, кто подходит к этой роли больше, чем Кассио? Животное, каких свет не создавал, от которого так и разит беспутством. Не пропустит случая, чтобы не попользоваться, а нет случая, мигнёт глазом – и будет случай. Красив, молод и у него есть всё, о чём может томиться мечтательная зелёная неиспорченность. Отъявленное и совершенно законченное животное. И женщина уже выбрала его.

Родриго:

Только не эта. Не поверю. Она слишком целомудренна.

Яго:

Слишком целомудренна, божий человек! Вино, которое она пьёт, из гроздьев, как твоё. Слишком целомудренна! Как же она тогда полюбила мавра? Разве ты не видел, целомудренная размазня, как она играла его рукою?».

Обратим внимание: Яго шутит, забавляется не только в присутствии Родриго, но и в присутствии Дездемоны. Та кокетливо возражает, «типун тебе на язык», но, в сущности, ей весело, она сама забавляется, подспудно, возможно сама о том не подозревая, освобождаясь от собственной чрезмерной серьёзности с Отелло.

Согласимся, Дездемона нормальная женщина, даже когда чуть притворяется, что подобные разговоры её стыдят.

Яго: когда шут перестаёт быть шутом…

Так забавляется шут и клоун, так забавляются другие, включая Дездемону. Так забавляется сам Шекспир, который в одно и то же время восторгается Отелло, сокрушается по поводу его судьбы, и смеётся над высокими помыслами Отелло и Дездемоны.

Точно также как в одно и то же время существует логика Ромео и Джульетты, и логика няни Джульетты[505 - Ромео и Джульетта – персонажи пьесы В. Шекспира «Ромео и Джульетта».]. Одно без другого, становится выспренним, фальшивым, или приземлённым, пошлым.

Задам парадоксальный вопрос, а мог бы Яго приблизительно также забавляться с Отелло, рассуждая на тему «слишком целомудренна»

…«слишком», это сверх меры, не «нормальность», крайность, патология?..

или «благородный-благородный» не должен смеяться и забавляться?

В отношении к Отелло подобные вопросы могут показаться кощунственными. Но, как известно, без кощунственных вопросов, выхолащивается даже вера в Бога…

Шекспир не менее карнавален, чем Рабле[506 - Рабле Франсуа – один из крупнейших французских писателей эпохи Ренессанса. Наиболее известен как автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль».], это бесспорно,

…какая ирония – ирония самого дьявола – скрывается в этом слове «бесспорно», но как обойтись без подобных утверждений?..

но ему тесно и в границах карнавала.

Вот «не карнавальные» рассуждения Яго.

«Хоть я порядком ненавижу мавра,
Он благородный, честный человек
И будет Дездемоне верным мужем,
В чём у меня ничуть сомненья нет.
Но, кажется, и я увлёкся ею.
Что ж тут такого? Я готов на всё,
Чтоб насолить Отелло. Допущенье,
Что дьявол обнимал мою жену,
Мне внутренности ядом разъедает.
Пусть за жену отдаст он долг женой,
А то я всё равно заставлю мавра
Так ревновать, что он сойдёт с ума».

Насколько можно судить по этим словам, мотив отмщенья, связанный с тем, что «офицером» был выбран Кассио, а не он, Яго, не единственный в поступках Яго. Иное «допущенье» разъедает его внутренности ядом. Этим «допущеньем» он намеревается «поделиться» с Отелло, пусть и его внутренности разъедает ядом. Это уже точно не карнавал, и перед нами не шут, не клоун.

Оскорблённый человек, точно такой же каким чуть позже окажется Отелло.

Оскорблённый мужчина, разум и воля которого бессильны не столько перед «нелепостями чувственности», сколько перед «нелепостями» («тараканами»), которые «заводятся» из отношения к своей женщине, как своей собственности.

Рискну сделать обобщение. Одна мысль о том, что другой (другой?!) обнимает твою женщину, во все времена будет ядом разъедать внутренности любого (практически, любого) мужчины. Как будет в будущем, когда возникнут новые роли мужчины и женщины, не знаю, возможно, яда станет поменьше. Не более того.

Доверчив Отелло, или не доверчив, призналась женщина, что полюбила (за муки, или за что-то иное), следовательно, вынесла себе окончательный вердикт, она становится собственностью мужчины, и если червь сомнения поселился в его мозгу, яд ревности будет разъедать его внутренности. А если он, Отелло, будет в бешенстве вращать глазами…

…дружба выше любви?

Написал этот заголовок и будто вернулся к фильму «Жюль и Джим»[507 - Фильму «Жюль и Джим» посвящён опус 2 настоящего раздела.], другие времена, другие нравы, а всё те же боли, теперь уже скорее фантомные.

Вернёмся к Отелло.

Когда Яго искусно притворяясь, капля за каплей будет отравлять сознание Отелло, тот ответит весьма красноречиво:

«Ты губишь друга, если сознаёшь, Что он в беде, и не предупреждаешь».

Позволю себе такой вольный приём, в художественном отношении, возможно, не корректный, в культурологическом отношении, скорее, правомерный. Классика на то и классика, чтобы не рассыпаться от вольных интерпретаций.

Так вот, представим себе, что мы стоим на позициях мужской стаи, сплотившейся вокруг Брет, из «Фиесты»[508 - Брет – героиня романа Э. Хемингуэя «Фиеста». «Фиесте» посвящён опус 6 настоящего раздела.]. «Позиций» особых у них нет, есть печаль, есть растерянность, есть то, что мы назвали «нерастраченная нежность». Возможно, у каждого из них, у Джейка Барнса прежде всего, яд разъедает внутренности, но они не только в этом не признаются, не только не вознамерятся задушить Брет,

…даже Роберту Кону это не придёт в голову…

но, прежде всего, постыдятся самих себя, в которых говорит мужчина-собственник.

«Фиеста» своеобразная антитеза «Отелло», два параллельных мира, которые можно столкнуть в неэвклидовом пространстве культуры. Время «Фиесты» – время нового мира, в котором существует множество миров, подвижных, спонтанных, возникающих, распадающихся, собрались, поехали, выпили, посмотрели, вернулись, расстались, сбиваются в стаю, остаются сами по себе.

В самой «Фиесте» – парадокс новейшего времени – странная, причудливая, мужская «стая», центром которой – и в смысловом, и в волевом, и в психологическом смысле – является женщина.

Мужчины с этим смирились…

А теперь, под этим углом зрения возвратимся к диалогу Яго и Отелло.

«Отелло:
А что такое?