Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья

Лейли говорит об Ибн-Саламе, совершенно не замечая его «чистосердечности»:

«Тот (Меджнун) – кормчий моря радостей духовных, А этот (Ибн-Салам) – раб мирских страстей греховных. Тот ближних всех на путь добра привёл, А этот с самого начала зол. Тот всё отдать своей любимой жаждет, А этот, коль не всё захватит, страждет» и т. д.

Не будем обвинять Лейли, влюблена, насильно выдали замуж, ей трудно разглядеть «чистосердечность» и «свободную душу».

Впрочем, Лейли проявляет находчивость, и ей удаётся избежать близости с Ибн-Саламом. Она отдаёт должное Ибн-Саламу («Твоё величье мне давно известно, О тонкости твоей молва чудесна»), возможно, просто заговаривает ему зубы, а потом признаётся, что в неё влюблён джинн[223 - Джинн – фантастическое существо в мусульманской фольклоре.], который не позволяет ей любить другого. Она боится джинна и вынуждена ему подчиниться. Она обращается к Ибн-Саламу:

«Тебя прошу я потерпеть немного: Ищи лекарство, уповай на бога. Быть может, цели, призрачной теперь, Достигнешь – отворится счастья дверь, Замолкнет слово ненависти вражьей, И цель блеснёт для нас обоих даже».

Ибн-Салам не столько проявляет «чистосердечие», сколько пугается джина:

«…Страх Ибн-Саламом бедным овладел, Ему разлуку принеся в удел».

В результате:

«И сила этой страсти без предела В кольцо согнула Ибн-Салама тело. Лекарство не нашлось для Ибн-Салама, От горьких бедствий не нашлось бальзама. Нить жизни мученика порвалась Душа страдальца с вечностью слилась».

Гаджибековы внесли в этот мотив принципиальное изменение, у них Лейли открыто признаётся Ибн-Саламу в том, что любит Меджнуна и ни о каком джинне не упоминает. Она просит Ибн-Салама подождать, пока её любовь к Меджнуну не угаснет.

Что же Ибн-Салам? В опере, мы мало что о нём узнаём, кроме того, что он поёт свою грустную арию и «огорчённый уходит». Настолько «огорчённый», что вскоре умирает.

Всегда задумывался над тем, что за странный персонаж – этот Ибн-Салам. Что стоит за его «огорчением»?

Разве не мог он силой заставить Лейли выполнять свои супружеские обязанности? Разве кто-нибудь его осудил бы за это?

Что же ему помешало?

«Чистосердечие», благородство, прагматизм, что-то другое?

Спросил он у Лейли, сколько ему ждать, месяц, два, год, десять лет?

И как ему быть, если Лейли так и не разлюбит Гейса?

Вот тогда и подумал, может быть, в духе Т. Стоппарда[224 - Стоппард Том – британский драматург, режиссёр, киносценарист и критик.] поменять акценты, и написать пьесу, которая так бы и называлась, «Ибн Салам». А сюжет мог бы быть приблизительно таким.

Юный Гейс полюбил юную Лейли. А был этот Гейс взбалмошным, эгоцентричным, для него никто в мире, кроме него самого, не существовал. Гейс сумел увлечь Лейли, которой понравилась его пылкость. Но когда Лейли ответила ему взаимностью, он стал ещё более необузданным. Стал вести себя как одержимый, не считаясь с тем, что наносит урон репутации Лейли.

Родителям Лейли, естественно, пришлось отвергнуть сватов Гейса-Меджнуна. Можно представить, что он вытворял бы в качестве мужа Лейли. Никакой психолог или психоаналитик не смог бы ему помочь. Ибн Салам и его сваты показались лучшим выходом из трудной ситуации.

Ибн-Салам был старше Гейса и Лейли и давно, тайно, был влюблён в Лейли («ошеломлён»). Когда он узнал, что родители отвергли сватов Гейса, он решил, послать своих сватов. Ведь он и только он должен был спасти Лейли от этого безумца.

Когда, после свадьбы, Лейли призналась, что любит Меджнуна, он не огорчился. Его даже обнадёжило признание Лейли: она всё понимает, он должен помочь ей окончательно освободиться от чар Одержимого.

Но проходил день за днём, месяц за месяцем, и Ибн Салам стал понимать своё бессилие. Лейли всё больше удалялась от него, всё больше сама становилась одержимой. Ибн-Салам метался, страдал, не знал, что предпринять, сомнения одолевали его: может быть, в первую брачную ночь, не стоило проявлять подобную деликатность, может быть и Лейли на это рассчитывала, может быть пришла пора проявить свой мужской характер. Ибн-Салам стал сторониться людей, стал сторониться Лейли. И однажды в отчаянии, просто покончил с собой, подобно «молодому Вертеру»[225 - Персонаж романа немецкого писателя Иоганна Вольфганга Гёте «Страдания молодого Вертера» или «Страдания юного Вертера». Роман вызвал в Европе волну самоубийств, получивших название «эффект Вертера».].

По мнению американского писателя и философа Кена Уилбера[226 - Уилбер Кен – американский философ и писатель. Автор книги «Краткая история всего».], к книге которого «Краткая история всего» я уже обращался:

«Господин Чувствительный Мужчина, как человек и как миф, – это очень, очень недавнее изобретение, и мужчинам, требуется немного к нему привыкнуть.

И если традиционные сексуальные роли мужчины и женщины когда-то были совершенно необходимы и соответствовали действительности, сегодня они всё более и более устаревают, становятся ограниченными и тяжёлыми. И поэтому как мужчины, так и женщины борются за то, чтобы преодолеть свои старые роли, но так, и в этом вся сложность, чтобы не разрушить их полностью. Эволюция всегда преодолевает и включает в себя, объединяет и выходит за пределы».

На вопрос:

«Значит, Господин Чувствительный Мужчина – это тендерная роль, которая противоречит сексуальной роли?

Кен Уилбер отвечает:

«До некоторой степени, да. Это не означает, что мужчины не могут или не должны быть более чувствительными. Сегодня это всеобщий императив. Но это просто означает, что мужчины должны научиться поступать так. Это роль, которую они должны изучить. И есть множество причин, почему эта роль должна быть изучена».

Согласимся с Кеном Уилбером, только с некоторой поправкой.

«Господин Чувствительный Мужчина», скорее всего, был всегда, не могли все мужчины быть на одно лицо, но об этом не знали окружающие, не знали сами чувствительные мужчины. Так или иначе, такой чувствительный мужчина калечил себя, калечил женщину, которая стала его женой. Признаемся, что это была не вина, а беда его.

Не трудно допустить, что такой мужчина живёт среди нас и сегодня, но «безличные люди» заставляют его быть как все «нормальные мужчины» и, тем самым, коверкают его жизнь. Вот почему сегодня столь нужен спектакль «Ибн Салам» в обществе, которое по-прежнему делает вид, что «чувствительный мужчина» это аномалия, а подобные мужчины – ущербны.

Может быть, спектакль так и назвать:

«Ибн Салам: Господин Чувствительный Мужчина».

Спектакль о том, как «Господин Чувствительный Мужчина», добавим, нормальный, деликатный мужчина, оказался среди двух Одержимых, и не сразу понял, что у него недостаточно сил, чтобы с ними справиться. И любовь к женщине, которая стала Одержимой, оказалась безуспешной.

Уже Борхес[227 - Борхес Хорхе Луис – аргентинский прозаик, поэт и публицист.] говорил, что классика на то и классика, чтобы изменяться во времени.

«Лейли и Меджнун», несомненно, классический сюжет и способен изменяться во времени. Причём версии сюжета могут быть не только трагическими, но и комическими.

На комическую версию у меня фантазии не хватило.

…Физули, «Лейли и Меджнун»: Лейли, попытка не суфийской интерпретации

Отдаю себе отчёт, что говорить о поэме Физули на основе перевода, вне системы образов, не принимая во внимание суфийскую[228 - Суфизм или тасаввуф – эзотерической течение в исламе, проповедующее аскетизм и повышенную духовность, одно из основных направлений классической мусульманской философии.] философию, недопустимое упрощение. Но я и не претендую на адекватное прочтение поэмы, достаточно сказать, что включаю эти заметки не в основной текст, а в «Дневник». Моя цель более скромная. Если классика на то и классика, чтобы меняться во времени, то меняться во времени должна и поэма Физули «Лейли и Меджнун». Если можно допустить пьесу «Ибн-Салам», почему нельзя допустить пьесу «Лейли». Если согласиться с тем, что пластическим и философским выражением позиции самого Физули является образ Меджнуна, так что правомерно назвать поэму «Меджнун», то почему нельзя развивать поэму и в направлении образа Лейли, и в направлении образа Ибн-Салама.

Не повторяя то, что говорилось в сюжете «Лейли-девственница», помещённого в пятом разделе, остановлюсь на некоторых эпизодах из поэмы Физули, которые и дают основание для предполагаемой пьесы «Лейли».

Начнём с такого эпизода. В школе, в которой учатся Гейс и Лейли, Гейс столь откровенно выражает свою любовь к Лейли, что все его называют Меджнуном (Одержимым), и молва доходит до матери Лейли. Естественно, она не может не вмешаться и начинает отчитывать Лейли:

«Ах, сколько сплетен о тебе, бесстыдной. Ужель не слышишь клеветы обидной? Зачем себе же причиняешь вред, Чтоб доброй славы стёрся всякий след? Я слышу о тебе дурные вести – От них ущерб твоей и нашей чести. Нежней ты розового лепестка, Но только слишком разумом легка. Не нужно, как стекло, быть острой, твёрдой, И как нарцисс, быть хмурою и гордой. Скрывай лицо, хоть ты и хороша, Как скрыта в тебе чистая душа. Не кукла ты – зачем тебе наряд? Ты не окно. Пусть скромным будет взгляд. Как чаша круговая, не кружись ты, И, как напев под ладом хоронись ты. Во все углы, как тень, ты не гляди, Не стой с чужими, с ними не сиди. Ты простодушна, все вокруг – лукавы, Не стала б жертвой ты недоброй славы… Тебе любовь и вздохи не пристали. И не к лицу любовные печали… Юнец влюблённый нас не удивит, Но девушке любить – позор и стыд. Как мы теперь в глаза посмотрим людям? Сама подумай, чем гордиться будем? Я на тебя руки не подниму, – Но что отцу скажу я твоему? Что о таких делах отец твой скажет? Он, гневом распаляясь, тебя накажет… Про школьных и не вспоминай друзей, Есть кукла у тебя – дружи ты с ней. Будь, словно кукла, домоседкой вечной, Ужель тебя прельщает первый встречный? Блажен, кто дома дочку бережёт. Не знать ему мучительных забот».

Можно долго комментировать слова матери Лейли, рассуждать о том, что время в наших краях будто остановилось, – одни слова «девушке любить – позор и стыд», «будь, словно кукла, домоседкой вечной», говорят о многом, можно взять их эпиграфом к предполагаемой пьесе «Лейли» – но не будем отвлекаться.

Что же Лейли? Как она себя повела? Возмутилась? Испугалась? Подчинилась?

Послушаем Физули:

«Лейли, услышав матери упрёки, Решила в сердце: «Чародей жестокий, Судьба вершительница злобных дел, Нелёгкий начертала мне удел. Разлукою сменились дни свиданья, Мне суждено сгореть в огне страданья!» Что сделать, что сказать могла она? Ведь хитростью была она бедна… Но всё же решила проявить упорство: «Прибегну, – мыслит, – к помощи притворства».

Ясно, что перечить матери Лейли не могла, другие времена, другие нравы, но и смириться не хотела. Ничего удивительного, как может смириться живая, влюблённая девушка, если она действительно живая, и действительно влюблённая. Какой бы простодушной Лейли не была, она понимает, что самое страшное, если ей больше не позволят ходить в школу, и она не сможет больше видится с любимым. Она прибегает к лукавству, даже к хитрости, и какой нормальный (психически нормальный) человек бросит в неё камень.

Итак, Лейли отвечает матери: