Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

«пусть кипит перед моей гробницей молодая жизнь и блистает извечной роскошью равнодушная природа». Свой мозг я завещаю Вам (Юнгу), только прошу поместить его в красивый сосуд, также украшенный цветами; да и слова на нём напишите те же. Тело моё нужно сжечь, и никто при этом не должен присутствовать. Пепел разделите на 3 части:

1) положите в урну и отошлите домой (в Россию);

2) станьте посередине большого, очень большого поля, которое находится тут, поблизости, и развейте пепел над землёй; а после этого посадите там дуб и напишите:

«Мне тоже удалось побыть человеком, и звали меня Сабина Шпильрейн»;

В 2004 году на месте казни была установлена мемориальная доска и, в соответствии с волей Сабины Шпильрейн, на ней было начертано:

«Я тоже была однажды человеком. Меня звали Сабина Шпильрейн».

До конца своих дней она оказалась верна своему нравственному выбору, предопределённому её фамилией: «чистая игра» всегда, со всеми, в любых обстоятельствах.

Сабина Шпильрейн умерла в 1942 году, в возрасте 57 лет. Зигмунд Фрейд умер в 1939 году, в возрасте 83 лет. Карл-Густав Юнг, пережил свою жену, и умер в 1961 году, в возрасте 86 лет.

Опус четвертый. Ксюша: «сама как бриллиант…»

…где ты, Ксюша: «Мисюсь, где ты»[275 - Фраза из рассказа русского писателя А. Чехова «Дом с мезонином».]

Этот журналистский текст решил включить в свою книгу практически без колебаний. Меня не смущало, что Ксюша встанет рядом с Сабиной Шпильрейн, учёным, интеллектуалом, рядом с которой такие имена как Фрейд и Юнг, а рядом с Ксюшей – всего-навсего дальнобойщики. Отдаю себе отчёт, что этот текст может эпатировать читателя, но эпатаж совершенно не входил в мои цели, напротив, мой читатель, особенно, если он мужчина, должен почувствовать такой глубокий стыд, что ему будет не до эпатажа.

Надо ли говорить, что мой читатель, это не тот, кто сейчас взял в руки эту книгу, случайно, или сознательно, а тот, кто способен чувствовать стыд и за то, что непосредственно с ним не произошло. И как первый шаг, уметь преодолевать собственное эго.

Заранее извиняюсь перед журналистом, чьим текстом воспользовался. Пытался разыскать в Интернете его имя, не удалось, снимаю перед ним шляпу. Коллега и друг, который прислал мне этот текст, также не помнит, когда и почему его прислал. Неисповедимы пути господни. Не раз говорил, далеко не мистик, но не раз убеждался, что наугад беру с полки книгу и натыкаюсь на ту которую искал, порой об этом и не подозревая, во время процесса работы приходит мысль именно тогда, когда она должна дать толчок воображению.

Одним словом, могу только сказать неизвестному журналисту, «сочтёмся славою», как говорил поэт, «ведь мы свои же люди», хотя не нужен нам «общий памятник», тем более «построенный в боях социализм»[276 - Строки из поэмы «Во весь голос», русского, советского поэта В. Маяковского: «пускай нам общим памятником будет, построенный в боях социализм».]. Если уж памятник, то пусть это будет памятник Ксюше, хотя вряд ли она когда-нибудь узнает, что двое мужчин попытались соорудить ей памятник. Да и при той жизни, которая ей досталась, вряд ли она могла долго протянуть. С такой жизнью и хронической пневмонией долго не живут. Грустное признание. Увы, вся моя книга полна призраков, удел старых людей, которые позволили себе жить долго.

Итак, привожу текст, который неизвестный мне журналист поместил в Интернете, под названием «Шлюха».

Знакомство с Ксюшей…

«… она проститутка.

Минет – 400 рублей (100 гривен примерно), если быстро кончил – 300. Секс – 500.

Я познакомился с ней ночью под Рязанью, на московской трассе. Сидел в придорожном кафе, пил чай, общался с престарелой продавщицей, тосковал. Надо было раскладывать надоевшую палатку и спать в жутком холоде. На улице ветер и сырость.

Она зашла, скинула куцую лакированную курточку и сложилась пополам от кашля. Отдала долг продавщице, показала ей полиэтиленовую скатерть, которую только что получила в подарок от дальнобойщика. Продавщица покрутила эту ерунду в руках и приспособила накрывать булочки, чтобы не зачерствели.

– Во мужики, а! Вместо бриллиантов полиэтиленовые скатерти дарят, – шутя говорит продавщица и косится на меня.

– Нахуй мне бриллианты, я сама как бриллиант. Тёть Тамара, налей чаю.

Взяла свою личную, большущую кружку, села за столик и принялась искать сигареты. Я протянул ей свою пачку.

– А это журналист, – говорит с гордостью тётя Тамара. – Из Киева путешествует.

– Журналист, говоришь? – косится на меня Ксюша, – Журналист… Я б тебе, журналист, столько историй рассказала…

– Ну, так расскажи, – я пересел за её столик, – у меня времени много.

О жизни Ксюши…

Ей тридцать пять. Сама родом из Казахстана, хотя родных мест не помнит. Наполовину украинка, наполовину казашка – это то, что знает о родителях. Росла в детском доме. Первый срок получила за угон мопеда, сидела в детской колонии.

– Заставляли кирпичные стены водой мыть. Чтоб не повадно, значит.

Не бухает и не колется. С гордостью показывает чистые вены. Сама сохранилась вполне, фигура есть, только худая, на лице скулы режутся.

Это я после родов похудела. Мальчика этой весной родила. Не выжил… Я, беременная, до последнего на трассе стояла, всю зиму. Мож, поэтому… А вдруг у меня рак?… Прикинь, живу, а у меня рак.

Последний срок, – десять лет – Ксюша отсидела за убийство. Топором буквально четвертовала своего сожителя, тридцать пять ран.

– Пил?

– Пил, конечно. Он меня среди ночи в жопу захотел, не дала, он избил. А потом ножницами в шею два раза, видишь, шрам?.. – запрокидывает голову, – Соседку позвал, кричит, что я споткнулась, порезалась, скорую… Меня зашили, я там неделю валялась. Сестра его приходила, она в той же больнице санитаркой. Просила не садить брата. Да не собиралась я его садить… Потом смотрела там телевизор, – там в коридоре телевизор, и что-то перемкнуло. Перемкнуло что-то.

Не долечившись, сбежала из больницы и сожителя порешила.

– Я, как вышла, на год в загул пошла. А? Десять лет без мужика, вот подумай. Меня бабы не прут, хотя там были всякие любительницы. Ковыряются только… Баба как мужик не обласкает. Ходила на работу устраиваться, спрашивают – почему сразу после освобождения не пришла? – Гуляла, говорю! А что? Вот так прямо и говорю, че мне… Десять лет, сами бы попробовали. У меня от клиентов отбою нет. Один из Германии два раза приезжал, – показывает телефон с безымянными номерами, – Всё клиенты. Телефон новый, за пять тысяч взяла. Блин, могла лучше найти, за пять тысяч. Мой прошлый дальнобойщик спёр, скотина. Посадил в кафе, говорит, жди, закажи там чего, я сейчас, а сам смылся. Сволочь, сумочку увёз, деньги, телефон… Ничо, я его ещё встречу. Встречу – не то что колёса проколю… Друзей попрошу – они его… Они бомжи, но за меня горой… Говорят – «Ксюха, мы за тебя…».

И кашляет, кашляет.

Работа Ксюши…

– Я без сутенёров работаю. Буду я этих сопляков кормить… Прикинь, щас сутенёры – 19–20 лет, малолетки. Это они меня, тётку, кормить должны… Меня и били тут уже. А я не боюсь, ниче не боюсь. Говорю им – «Ну, прибьёте, тут на моё место другая завтра станет». Там за мостом толпа целая девчонок работает. Тоже сами на себя. Нас много таких, которые сами на себя…А жалеть меня не надо. У всех жизнь трудная. У тебя вот, что ли, она лёгкая? Мне клиенты сразу на жизнь жалуются, а потом уже… У всех она трудная. У всех.

Говорит, говорит, подбородок в руку упёрла, глаза закрываются.

– Вот нажралась антибиотиков. А чё-то не помогает…

– Да тебя выключит сейчас.

– Выключит? Выключит. Мож, и выключит. Мне работать надо.

– Ты б, Ксюша, приютила человека, а? – встряёт тетя Тамара, – че ему в палатку, это же не по-людски.

– На дачку, что ли? – встрепенулась Ксюша, – Только у меня там света нету. И отопления нету. Зато одеяло новое, пуховое. Чистое, ты не подумай. У меня тут дачка, я её выкупила за семь тысяч. Зимой там жила, пол от льда скользкий был. Я сейчас комнатку в городе снимаю, но туда далеко, там хозяин на железной дороге работает, пути проверяет… Он этот, он…

– Обходчик?

– Да, да, обходчик, а жена евонная дома сидит, с двумя дитями. Они кричат, да эти ещё ругаются, покою нет. Я тебя туда не поведу, и далеко же. Вот на дачку тут метров сто пятьдесят, идти – ни о чём, ваще…

– Да неудобно как-то…

– Не, поглядь, тёть Тамар! Бродяга, а какой стеснительный… Только ты того, пожрать купишь?.. Немного. Жрать охота. А работать я сегодня не буду больше. Не могу.

…у Ксюши, на «даче»