Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Зигмунд Фрейд и Сабина Шпильрейн

Теперь, когда всё так счастливо разрешилось, Фрейд позволил себе встретиться с Сабиной (раньше он ей в этом отказывал), и к своему удивлению, обнаружил в ней умную женщину. Он даже позволил себе высказаться по поводу её доклада на заседании Венского психоаналитического общества:

«она очень талантлива; во всём, что она говорит, есть смысл».

Позже, несколько витиевато, он признаётся и в другом:

«В одной богатой содержанием и мыслями работе, к сожалению, не совсем понятной для меня, Сабина Шпильрейн предвосхитила значительную часть этих рассуждений».

Речь идёт о том, что во всяком акте созидания содержится процесс разрушения, соответственно, в любви Эрос[269 - Эрос – бог любви в древнегреческой мифологии.] и Танатос[270 - Танатос – в древнегреческой мифологии олицетворение смерти.], неразделимы.

Зигмунд Фрейд и Карл-Густав Юнг: разрыв…

В нашем «треугольнике» произошла ещё одна, теперь уже последняя метаморфоза, окончательно его разрушившая: разрыв между Фрейдом и Юнгом. Ученик давно забыл, что обещал никогда не изменять психоанализу. Он позволяет себя откровенно написать такие слова:

«Дорогой профессор Фрейд могу ли я сказать Вам несколько серьёзных слов? Я признаюсь в амбивалентности моих чувств к Вам, но сейчас попытаюсь увидеть ситуацию честно и абсолютно прямо. Если вы сомневаетесь в моих словах, тем хуже для Вас. Я хочу сказать Вам, что Ваш метод обращения с Вашими учениками как с пациентами – это грубая ошибка. Таким способом Вы создаёте либо угодливых детей, либо нахальных щенков (Адлер[271 - Адлер Альфред – австрийский психолог и психиатр, создатель системы индивидуальной психологии.] -Штекель[272 - Штекель Вильгельм – австрийский психиатр, один из пионеров психоанализа.] и вся эта наглая банда, которая теперь задаёт тон в Вене)… Вы тем временем сидите на вершине как отец и сидите крепко. В полнейшем раболепии никто не рискнёт дёрнуть пророка за бороду и спросить у Вас то, что Вы наверняка спросите у пациента с тенденцией анализировать аналитика вместо самого себя. Вы спросите его: «У кого из нас невроз?».

И в другом письме:

«Видите, дорогой профессор, пока Вы раздаёте эту дрянь, я не тороплюсь проклинать свои симптомы; они съёживаются до соринки в сравнении с ужасающим бревном в глазу брата моего Фрейда. Любите ли Вы невротиков так, чтобы всегда сохранять мир с самим собой? Нет, скорее Вы ненавидите невротиков»

Буквальное, почти по позднему Юнгу, «архетипическое» низвержение Отца с трона.

Фрейд в свою очередь откровенно издевается над дешёвым мистицизмом и самодовольным шаманизмом Юнга, которому мерещатся поющие шкафы и феи, спрятавшиеся в саду. И откровенно признаётся Сабине (?!):

«мои личные отношения с Вашим германским героем определённо разорваны. Он слишком плохо себя вёл. После того как я получил от Вас первое письмо, моё мнение о нём сильно изменилось».

И добавляет в одном из последующих писем к ней:

«Горько слышать, что Вы всё ещё поглощены своей страстью к Ю. – и это в то время (?!), когда наши с ним отношения столь ухудшились… Я представляю себе дело так, что Вы так глубоко любите д-ра Юнга, просто потому, что не видите того омерзительного (?! – Р. Б.), что в нём есть. Когда я возвращаюсь к началу нашей переписки, мне кажется, что всё это было предопределено. Я рад, что теперь так же мало отвечаю за его личный успех, как и за научные достижения».

Что здесь можно сказать?

Конечно, смущает, «это было предопределено» (на это обращает внимание В. Эткинд). Буквально, от любви до ненависти один шаг. Что до остального, известно, что высокое может проваливаться в низкое, буквально низвергаться. Почти архетип (спасибо д-ру Юнгу). Хорошо если тянет в бурлеск, в гротеск, в фарс, это всё окультуренные формы. А случается, причём нередко, в откровенную пошлость (окультуренность?). Разве трудно представить себе какого-нибудь пошляка, который пытается раскрыть глаза Сабине:

«ты что, совсем слепая, что у тебя, никак, крыша поехала, ты что, не видишь какой это «омерзительный» тип».

Увы, и это человеческое, слишком человеческое.

Несмотря ни на что, Сабина продолжала играть «с чистыми намерениями». Она писала Фрейду:

«несмотря на все его колебания, я люблю Ю. и хотела бы вернуть его в отчий дом. Вы, профессор Фрейд, и он не имеете даже малейшего представления о том, насколько близки Вы с ним друг другу – ближе, чем кто-либо может себе вообразить».

Сабина имеет в виду не пресловутое «давайте жить дружно», а глубокое понимание близости двух мужчин, о которой им самим неведомо.

Сабина Шпильрейн между Зигмундов Фрейдом и Карлом Юнгом: мудрость женщины, умеющей «разглаживать мужские морщины»…

Сабине Шпильрейн одной из немногих удалось поддерживать теплый и плодотворный контакт, как с Юнгом, так и с Фрейдом, уже после их разрыва, когда они расстались непримиримыми врагами. Как подчёркивают многие из исследователей, она не только сохранила преданность своим учителям, не только не втянулась в их дрязги, но и в ряде случаев вчерашняя пациентка вела себя мудрее учёных мужей. Сам Фрейд позже признает значение Сабины в смягчении атмосферы взаимного неприятия Общества психоаналитиков:

«Как женщина, Вы имеете прерогативу более точно видеть вещи и более достоверно оценивать эмоции, чем мужчина. Тем более приятно, что Вы стали нежной рукой разглаживать наши складки и морщины. Действительно, я часто страдаю от своей неспособности поддерживать среди членов нашего Общества достойный уровень личного поведения и взаимного уважения».

…Фрейд-Шпильрейн-Юнг: семитско-антисемитский треугольник

Есть ещё один вариант нашего «треугольника», которого не могу не коснуться, хотя надеюсь ничего «архетипического» в нём нет, скорее исторический атавизм, но исторические предрассудки столь же живучи, как и бытовые. Фрейд – еврей, в его окружении большинство евреи, Сабина Шпильрейн – еврейка, Юнг – немец. Хотим мы того или нет, возникает треугольник: «еврей-ариец-еврейка» с потенциальными семитско-антисемитскими коннотациями.

Мы уже говорили о фантазиях Сабины, вообразившей, что её сын от Юнга, которого назовут Зигфридом, станет символом арийско-семитского единства. Не получилось, её предложение оказалось неприемлемым, оно не входило в жизненные цели Юнга. Сама Сабина позже вышла замуж за врача из Ростова, еврея Павла Шефтеля[273 - Шефтель Павел – российский психоаналитик.].

Фрейд писал ей в это время, что её фантазии родить нового Спасителя от арийско-семитского союза

«никогда не казались мне привлекательными. В это антисемитское время Господь не случайно дал ему родиться от благородной еврейской расы. Впрочем, я знаю, что всё это лишь мои предрассудки»,

и далее

«я едва выносил, когда Вы продолжали восторгаться своей старой любовью и прежними мечтами, и рассчитываю найти союзника в чудесном маленьком незнакомце. Сам я, как Вы знаете, излечился от последней толики моего предрасположения к арийскому делу. Если ребёнок окажется мальчиком, пожалуй, я бы хотел, чтобы он превратился в стойкого сиониста. В любом случае он должен быть тёмноволосым, хватит с нас блондинов (?! – Р. Б.). Пусть избавимся мы от всего «неуловимого»! Мы евреи и останемся ими. Другие только эксплуатируют нас и никогда не поймут и не оценят нас»

По иронии судьбы, у Сабины Шпильрейн и Павла Шефтеля родилась дочь, которую назвали Ренатой. После двух дочерей, сына, которого нарекли Зигфридом, родила Карлу-Густаву Юнгу жена-арийка.

В фильме Д. Кроненберга, Фрейд с менторской невозмутимостью увещевает Сабину:

«ваша мечта о белокуром Зигфриде была изначально обречена»

«никогда не доверяйте арийцам, мы евреи евреями и останемся».

Понимает ли режиссёр, что эти фразы будут выхвачены из контекста фильма и станут ещё одним «неопровержимым доказательством» мифа об арийских и семитских народах.

Будучи евреем, не считает ли сам Д. Кроненберг, эту проблему «архетипической», а не исторически преходящей?

Сабина Шпильрейн, которая стала известным психоаналитиком…

После десяти месяцев лечения в клинике Бургхёльцли Сабина Шпильрейн воплотила в жизнь свою детскую мечту поступив на медицинский факультет Цюрихского университета. Всё больше увлекалась психоаналитическими идеями, выступала с докладами, писала статьи. По большей части вела скитальческий образ жизни. Из Цюриха переехала в Вену, из Вены в Берлин, потом в Мюнхен, где изучала мифологию и историю искусств. И продолжала заниматься творчеством, написала исследование о «Песни о Нибелунгах» (тема Зигфрида осуществляется в теории), опубликовала серию статей в европейских журналах, работала практикующим врачом-психоаналитиком. Две из её статей «О психологическом материале одного случая шизофрении» и «Деструкция как причина становления» – причислены к выдающимся психоаналитическим сочинениям.

Наконец, по каким-то, неведомым нам причинам, Сабина Шпильрейн вернулась в Россию. Возможно, считала, что на Родине её знания и способности найдут наилучшее применение. Здесь она читала лекции по психологии бессознательного мышления, вела семинар по психоанализу детей, работала врачом-педологом. После разгрома педологии вела замкнутый образ жизни. Дочь её мужа от второго брака вспоминает:

«Была она, как все вокруг считали, безумно-непрактичной. Одевалась она только в то, что кто-то ей давал. Она была похожа на маленькую старушку, хотя она была не такой старой. Она была согбенная, в какой-то юбке до земли, старой, чёрной. На ней были ботики на застёжечках, теперь их называют «прощай, молодость». Я думаю, что привезла она их из Берлина. Так одевалась моя бабушка. Было видно, что она сломлена жизнью».

Эпилог жизни: Война…

Когда началась война, Сабина Шпильрейн могла эвакуироваться, достаточно было обратиться к Фрейду, который был знаменит и имел множество знаменитых друзей, но она предпочла ни к кому не обращаться и остаться в Ростове. Возможно, доверилась своим иллюзиям, повторяла, «я знаю немцев, они культурные люди, не способные на зло». В августе 1942 году, вместе с двумя дочерьми, двадцатидевятилетней Региной и четырнадцатилетней Евой, Сабина Шпильрейн была расстреляна нацистами в Ростове, в Змиёвской балке. Время, которое когда-то к ней благоволило, окончательно растоптало её. И вместе с ней двух её дочерей.

Когда-то Сабина писала в своём дневнике:

«Я никогда не смогу жить мирной жизнью в кругу семьи. Полная тишина вызывает у меня беспокойство. Я хочу видеть вокруг людей с сильными страстями, я хочу прожить много жизней, я хочу сильно и глубоко чувствовать, я хочу музыки… Похоже, я ничем не буду удовлетворена. Что будет с моим прежним идеалом созерцания мира на манер греческих философов? Жить среди своих учеников, слушающих меня в аллеях, в гармонии с природой[274 - С. Шпильрейн имела в виду, что древнегреческие философы, обсуждали философские проблемы во время прогулок в аллеях.]».

Кто знает, может быть, десять месяцев в клинике Бургхёльцли были самыми счастливыми в её жизни, она выздоравливала, она жила сильными страстями, она приближалась к идеалу созерцания мира, на манер греческих философов. Она верила в будущее.

В 19 лет, Сабина написала завещание:

«после моей смерти я разрешаю подвергнуть вскрытию одну только голову, да и то, если она не будет выглядеть слишком ужасной. При этом не должны присутствовать мальчики. Из студентов могут оставаться лишь самые толковые. А череп я завещаю нашей гимназии, его нужно поместить в стеклянный сосуд и украсить бессмертными цветами. На сосуде нужно написать следующее: