Одна зима на двоих

Сдержанно кивнув, Ким направилась к своему новому ночлегу, выделенному щедрым хозяином.

Главное не смотреть на него, и голову не поднимать! Иначе заметит, что щеки пылают алым. Одна мысль о том, что теперь придется ночевать вместе с ним, наедине, вызывала протест. Да лучше было в драном шатре с рабынями, чем здесь! Жестко, пыльно и пахло потом, но зато янтарные глаза не смотрели в упор, будто пытаясь пробиться внутрь, разворошить все там. Хотя чего врать, и так все разворошил, потому что помимо разочарования и внезапной злости, Ким чувствовала смятение. Странное, обжигающее, острыми когтями пробирающееся вдоль ребер.

– Что это? – внезапно спросил Хасс, заметив серые замызганные тряпки.

– Ничего, – Ким попыталась спрятать руки за спину, но кхассер, не церемонясь перехватил, крепко сжав запястье.

– Если я задаю вопрос, то ты отвечаешь. Сразу и по делу.

– Все в порядке. Просто немного натёрла, когда работала, – жаловаться она точно не станет. Не дождется! – ой!

Он бесцеремонно сдернул тряпицу и, легко удерживая, развернул ее руку ладонью кверху. Уставился на обожжённые красные пальцы, на рубцы, трещины и набухшие пузыри. Потом медленно поднял на нее взгляд:

– Это, по-твоему, в порядке?

– Д-да, – заикаясь подтвердила она, – пройдет. Скоро.

В этом она очень сомневалась. Руки выглядели так, что хотелось плакать, а завтра снова предстояло стирать.

– Ты же лекарка, – ухмыльнулся он, – помогла бы себе.

– Я не умею…себе, – призналась она, вытягивая ладонь из его захвата, потом угрюмо добавила, – я вообще почти ничего не умею. Один раз только лечила. И то случайно.

Он ее уже не слушал. Открыл сундук, скинув, едва постеленную шкуру, покопался там и достал две бутылочки. Одну побольше в темном стекле, вторую маленькую светлую.

– Иди сюда, – зубами вытянул тугую пробку и сплюнул ее в сторону. По шатру тут же разнесся резкий, горьковатый запах трав, – давай руку.

Что-то подсказывало, что лечение кхассера будет не из приятных, поэтому Ким не спешила исполнять его приказ. Подозрительно принюхивалась, пытаясь определить, что это за эликсир, но ее познания в травничестве были слабыми, а Хасс не любил, когда его заставляли ждать. Он шагнул к ней так стремительно, что Ким не успела даже отшатнуться, схватил за запястье и щедро плеснул на кожу.

Ей показалось, будто кисть опустили в котел с кипящем дегтем. Больно и горячо. Ладонь тут же покрылась бурой пеной. Пузыри надувались, лопались и снова надувались.

Она зашипела от боли, попыталась вырваться, но Хасс держал словно в тисках.

– Терпи! Станет легче.

Легче? Да у нее сейчас остатки кожи с руки слезут! Она давилась, глотая слезы, сдерживалась из последних сил, чтобы не застонать, но не проронила ни звука. Только воздух ртом хватала, как рыба, выброшенная на берег. И вот когда уже дыхания совсем не осталось и перед глазами начало темнеть, боль стала успокаиваться, пока наконец совсем не ушла, оставив за собой теплое покалывание.

Все так же не разжимая своей хватки, Хасс подтащил ее к умывальнику и ополоснул руку прохладной водой. Пока она выглядела еще ужаснее, чем минуту назад, но по ощущениям стало легче. Тогда он открыл вторую бутылку, выдавил несколько густых капель себе на пальцы и быстрыми четкими движениями размазал по ее ладони, прошелся по тонким трепещущим пальцам, перешел на тыльную часть руки.

Пахло мятой, липовым медом и еще чем-то холодным, словно горный ручей, а там, где мазь соприкасалась с кожей, та будто немела, теряя чувствительность.

Ким смотрела, как он быстро, умело обрабатывал ее раны и не дышала. Его прикосновения были твердыми, но не грубыми, и какими-то волнительными.

Не дышал и Хасс. Только с каждой секундой становился все мрачнее. Его рот сжался в жесткую тонкую линию, на скулах играли желваки, а выражение янтарных глаз нельзя было разобрать.

Закончив с процедурой, он достал мягкую, чистую холстину, разорвал ее на полосы и туго перевязал ладонь пленницы.

– Теперь другую, – коротко произнес, снова берясь за темную бутылочку, – готова?

Ким с трудом сглотнула и, зажмурившись, протянула ему вторую руку.

***

Немного погодя, когда обе руки были перевязаны, измученная и глубоко несчастная Ким забралась на сундук, который теперь стал ее кроватью, свернулась клубочком, с головой накрыв себя шкурой, еще хранившей чужой запах.

Вот бы сейчас заснуть, а завтра проснуться и увидеть перед собой серые и такие родные стены кельи монастыря Россы. Ворчливую Харли, старую йену….

Как глупо. Какой монастырь? Какая Йена? Они теперь по другую сторону горного хребта, а рядом только кровожадные андракийцы и Хасс.

Она лежала и прислушивалась к тому, чем занимался кхассер. Вот он прошел по шатру, сделав несколько шумных глотков, треснул кубком по столу, убрал оружие. Недовольно крякнул. Еще прошелся.

Ким чувствовала его присутствие, его раздражение. Здесь вообще все было его. Вещи, запах, аура. Его территория. Его правила. Даже она и то была ЕГО! Пленницей, рабыней, собственностью.

Тем временем Хасс негодовал. Ходил из угла в угол и злился. По большей части на себя самого и на то, что никак не удавалось взять под контроль свои эмоции. Руки эти тоненькие, с кровоточащими горячими ладошками не шли из ума…

Вот не плевать ли? Просто захваченная в долине девица, которую через пару недель, а может и раньше он отдаст императору. Что там потом будет с ней самой и ее бедными ладонями – его не касается.

Тихо, не разжимая зубов, зарычал и завалился на походную постель. К демонам все эти раздумья, лучше спать. Надо восстанавливать то, что потратил на переход через горы и обследование срединной долины. Все остальное подождет.

Однако вместо сна он занимался тем, что лежал, сверлил взглядом едва мерцающие световые сферы, которые неспешно кружились под куполом шатра, и ждал… Того что она сломается и начнет давиться слезами. Ждал икания и всхлипов, но со стороны Ким не доносилось ни звука. Она не шевелилась и в какой-то момент ему даже показалось, что не дышала.

– Да чтоб тебя, – прошипел, садясь на кровати.

Хотел окликнуть, но не стал. Вместо этого бесшумно поднялся и подошел к сундуку, чувствуя, как внутри все звенело, словно натянутая до предела тетива.

Ким спала…

Ее коса наполовину распустилась и светлые пряди разметались по темной шкуре. Длинные ресницы подрагивали, отбрасывая тени на бледные, лишенные румянца щеки. Губы приоткрылись, притягивая к себе взгляд кхассера. Внезапно захотелось прикоснуться к ним, провести большим пальцем, смять, почувствовать податливую мягкость.

Дикий, неуместный соблазн.

Он остановился, только когда пальцы замерли в опасной близи от ее кожи, будто из тумана вынырнул, недоумевая, что происходит. Сжал кулак и отступил, а потом и вовсе вышел из шатра на улицу.

Веселье было в разгаре: песни, пляски, хмельные голоса и смех. Те, кому выпал жребий нести дежурство, хмуро прохаживались меж шатров, следя за порядком, а остальные гуляли, предвкушая скорое возвращение домой.

Хасс стоял своего шатра и, запрокинув голову, смотрел на черный небосвод, надеясь увидеть какой-нибудь знак, но звезды были все так же спокойны как раньше и не хотели с ним говорить. Тогда он бесшумной тенью скользнул в ближайший проход и быстрым шагом пошел прочь. Не к центру, не к большим кострам, где было его место, наравне с остальными кхассерами, а к пустырю за лагерем.

Ему нужно было вернуть себе способность трезво думать, и лучшего способа, чем долгая изнурительная тренировка он не знал. Когда силы на пределе, мышцы гудят, а инстинкты обострены до предела, все бесполезные мысли уходят. Сейчас именно в этом он нуждался больше всего.

Глава 11

Услышать голос Хасса с утра – не самое большое удовольствие, но зато как бодрит! Сон мигом слетел. Ким скатилась со своего места и вытянулась по струнке, ошалело пытаясь сообразить, где находится.

В шатре. У кхассера. Который стоял так близко, что протяни руку и прикоснешься. Вот только касаться его – последнее, чего хотелось в этой жизни.

– Барахло свое снимай.

Все-таки не удержалась. Вскинула на него изумленный взгляд: