Кукомоя

За спинами молодоженов темнело бесформенное пятно, оказавшееся при более детальном рассмотрении фигурой священника, заслонившего свое лицо широким рукавом рясы: возможно, в момент съемки он осенял себя крестным знамением или же намеренно прикрылся, не желая попасть в кадр. На черном фоне рясы ярко белела его крупная лопатообразная ладонь.

Заметив, что Антон разглядывает священника, Евдокия Егоровна пояснила:

– В те времена не одобрялось венчание, но сельсовета у нас в поселке не было, а церковь была, да еще красивая такая, только-только отстроенная, вот мы и повенчались тихонечко. Потом уж в загсе зарегистрировались. Годом раньше в этой церкви обвенчались и твои дед с бабкой, тоже фото в их семейном архиве должно быть. Ох, батюшка и ворчал на нас за то, что мы фотографа на венчание пригласили! Еле мы его уговорили: как же нам без фотографа, коли такое событие?! Скрепя сердце он позволил сделать пару снимков, но сам наотрез отказался фотографироваться. Тут его можно понять, ведь у него все лицо обожжено. Сказал: не хочу портить вам картину.

– Обожжено? – машинально переспросил Антон.

– Вообще живого места нет, один сплошной ожог! – подтвердила Евдокия Егоровна. – Это он в пожаре так пострадал. Иконы спасал, а себя не уберег, ладно хоть жив остался! Пожар в церкви случился незадолго до нашей свадьбы. Вот ведь какая судьба несправедливая! Столько сил в эту церковь было вложено, многие годы потрачены, а чуть все не сгорело в одночасье!

– Ладно, хорош балагурить, ужин стынет! – подал голос Пал Палыч. – Садитесь уже, за столом побеседуем!

– И то верно! – спохватилась Евдокия Егоровна и метнулась к столу. – Присаживайся, Антоша!

Когда Антон опустился на свой стул, на его тарелке уже дымилась желтоватая горка картофельного пюре, увенчанная пышной румяной котлетой, с которой стекали густые маслянистые ручейки ароматной подливки. Он уже хотел было наброситься на еду, как вдруг рядом что-то булькнуло и голос Пал Палыча заставил его застыть с вилкой в поднятой руке.

– Давай-ка выпьем за знакомство! – Хозяин наполнил рюмки пахучей жидкостью из темной бутылки.

– Я не пью спиртного! – возразил Антон.

– Это не спиртное, а лекарство: настойка собственного приготовления, рябиновая с травами, старинный рецепт. Я, можно сказать, только благодаря ей без врачей обхожусь до сих пор! – Пал Палыч поднял свою рюмку и потянулся к рюмке Антона. Не дожидаясь, когда гость поднимет ее в ответ, он проглотил свою порцию настойки и недолго думая наполнил рюмку заново, но пить не стал – отставил чуть в сторону и занялся котлетой.

Воспользовавшись тем, что хозяин отвлекся, Антон покосился на Евдокию Егоровну. Та тоже отодвинула свою рюмку, но в отличие от мужа не прикоснулась к напитку. Заметив, что Антон растерянно смотрит на нее, она махнула ему украдкой, мол, не хочешь – не пей. Он кивнул и вонзил вилку в котлету, едва сдерживаясь, чтобы не проглотить ее целиком: аппетит разыгрался просто зверский.

Опустошив тарелку, Антон заметил, что на столе появились разносолы в хрустальных вазочках, а бутылка с рябиновой настойкой опустела почти наполовину. Глаза Пал Палыча стали подолгу скрываться под набрякшими веками, а рот распахивался все чаще – то для того, чтобы выпить или закусить, то затем, чтобы исторгнуть очередную фразу, и фразы эти становились все более длинными и все менее внятными. Он пустился в пространные рассуждения о том, что раньше было лучше, чем сейчас, но заметил при этом, что сейчас еще ничего, а вот в перестройку поселок Белоцерковский едва не исчез с лица земли, и такой разрухи даже в войну не было, люди выжили лишь чудом да с Божьей помощью, которую отец Федот для них у Бога вымолил.

– Да-да, все мы живы благодаря отцу Федоту. Святой человек, дай Бог ему здоровья и долгих лет, – поддержала мужа Евдокия Егоровна и добавила, чуть понизив голос: – А то ведь у нас тут еще и нечисть водится! – Она бросила опасливый взгляд в темное окно, со вздохом выбралась из-за стола и отправилась задергивать шторы.

– Ну ты панику-то не разводи, да еще на ночь глядя! – буркнул Пал Палыч и опрокинул в себя очередную рюмку. – Напугаешь гостя!

– Так я не напугать хочу, а предостеречь, – возразила мужу Евдокия Егоровна и обратилась к Антону: – Бывает, бродят по нашему поселку странные существа, у нас их кукомоями прозвали. На людей они не нападают, но, если заметишь их, не вздумай разглядывать, иначе околдуют и в лес заманят. Те, кто их чарам поддался, ушли и не вернулись.

– Я слышал, что с моим дедом такое случилось, – сказал Антон, и в этот момент вилка, которой он пытался подцепить соленый груздь, плававший в вазочке, выскользнула из его пальцев, будто живая.

– Дед твой нагрешил больно много, вот кукомои его и прибрали, – промычал Пал Палыч, с трудом ворочая языком. Он держал опустевшую бутылку над своей рюмкой, глядя на зависшую на горлышке каплю настойки, которая почему-то не падала.

– Ох, кто же безгрешен-то?! Наговоришь тоже! – звонко всплеснула руками Евдокия Егоровна.

– Ну так грехи бывают разные, – прищурившись, усмехнулся Пал Палыч. – Я, вот, еще по молодости Петьке говорил: не женись без любви, потом греха не оберешься. Так он ведь не послушал! Пожалел Тоньку, женился, а что в итоге? Счастья лишил и себя, и ее, оба полвека промучились!

– Так уж и промучились! Ты уж зря-то не наговаривай! – Евдокия Егоровна возмущенно тряхнула головой. – Нормально они жили, не хуже других, а может, и получше некоторых! Петр всегда был примерным отцом и хорошим хозяином, а это разве не счастье для любой семьи? И на диване он не залеживался!

Пал Палыч ехидно захихикал:

– Конечно, не залеживался! Когда ему было залеживаться, если он по чужим дворам шастал!

– И когда это он шастал?! – ахнула Евдокия Егоровна.

– А ты, будто, не знаешь! – Пал Палыч расплылся в ядовитой улыбке. – У нас в поселке все кому не лень про это болтали! Неужто не слышала?

– Да мало ли кто чего болтает?! Хватает у нас сплетников! – Евдокия Егоровна вскочила, достала из шкафа свадебную фотографию, которую они с Антоном только что разглядывали, и принялась стирать с нее пыль краем передника, повязанного поверх нарядного платья из искусственного бархата. Со стороны это выглядело так, словно она чувствовала вину перед запечатленным на фото покойным Петром.

– Дыма без огня не бывает! – Пал Палыч сердито стукнул вилкой по столу. – Да Пётр и сам рассказывал. Как-то раз сидели мы с ним за кружечкой пива, давно было дело, я тогда еще рябиновую настойку готовить не умел. Э-э-э, нет, вру: не пиво мы пили, а водку, и было это на Петькиной свадьбе. Точно! Уже второй день гуляли. Подсел он ко мне и говорит: у Тони скоро ребенок будет. Я его радостно поздравляю, хотел даже обнять, а он мою руку отвел, и глаза печальные такие. Я спрашиваю: «Что неладно-то?», а он: «Так не мой это ребенок, чужой. Тонька в город ездила, в техникум поступать, но экзамены не сдала и вернулась с довеском. Топиться хотела, да я удержал!» Вот такие вот дела, дорогие мои! – Пал Палыч даже глаза раскрыл пошире, чтобы как следует насладиться произведенным эффектом.

Евдокия Егоровна молчала, но подбородок и щеки у нее предательски дрожали. Антон, совершенно ошарашенный, энергично мял бумажную салфетку.

– Благородный поступок, с одной стороны! – Палыч задумчиво поскрёб лысину. – Но, если разобраться, ничего хорошего в том нет! Петька, конечно, старался, да не вышло у него, любовь нежданно нагрянула, на сторону потянуло. Не сладил он с собой, поддался искушению. И что? Почитай, столько судеб искалечил! Свою, Тонькину, Анькину, дитя ее не рожденного, дочки ее и мужа, и бабы Шуры еще. Одно горе!

– Что ж ты несешь, старый пень?! – Евдокия Егоровна побагровела. – Ты чего покойников к ночи поминаешь, да еще и недобрым словом?! Всех перебрал, ты погляди! Анька-то здесь при чем? Какое еще дитя не рожденное? Выдумываешь, что ли, прямо на ходу?!

– Нет, Дуся, не выдумываю! Петька с Анькой любовь закрутил, с той, что была подружкой его неродной дочки, Танечки. Почитай, двадцать лет разница в возрасте была у Петьки с Анькой! Не зря говорят: седина в бороду – бес в ребро! Ну а потом Анька в лес ушла, беременная, да и сгинула. В том не кукомои были виноваты, а Петька. Анька-то замужней была, а как забеременела, испугалась: вдруг дитя не от мужа родится, а он прознает?! Вот и выбрала смерть, чтобы не жить в позоре! Ушла и бросила мужа с дочкой, Ленка тогда еще пешком под стол ходила. А муж воспитывать Ленку не захотел, смотался в город, и поминай как звали. Хорошо хоть, бабе Шуре хватило здоровья девчонку на ноги поднять.

– Ох, ну и сказочник ты, Павлуша! Ну и сказочник! – Евдокия Егоровна внезапно захохотала, но выглядело это фальшиво. Вероятно, она отчаянно пыталась перевести все в шутку. «Наверное, ради меня старается», – подумал Антон, чувствуя себя так же мерзко, как если бы его облили помоями.

– Не хочешь – не верь! – обиженно буркнул Пал Палыч. – Но кукомои кукомоями, а чаще люди сами в своих бедах виноваты! Мы, вот, с тобой почему живы-здоровы? Потому что, хоть тоже грешные, но таких грехов, как Петька, на свою душу не брали.

– Не слушай ты его, Антоша! – Евдокия Егоровна махнула на мужа рукой. – Он, как настойки своей нахлебается, так непременно какую-нибудь сенсацию сообщит! Скучно ему, вот и начинает в чужих шкафах скелеты искать! Завтра проспится и забудет свою болтовню, вот увидишь! А если так, значит, все это вранье!

Глава 5. След нечисти

Евдокия Егоровна виновато улыбалась, словно с самого начала обо всем знала и никакой «сенсации» не услышала. Пал Палыч откинулся на спинку дивана, скрестил руки на животе и закрыл глаза. Антон поднялся из-за стола, поблагодарил хозяев за ужин и начал прощаться. Евдокия Егоровна попыталась его удержать, предложив остаться на ночлег, но он решительно отказался и заверил ее, что в его автомобиле можно вполне комфортно выспаться. Конечно, он сильно преувеличивал, но провести в этом доме не то что ночь – даже еще пять минут – было выше его сил. Ему не хватало воздуха, хотелось поскорее покинуть эти стены, где на него обрушилось столько неприглядных тайн, которые, казалось, давили на мозг, требуя немедленного осмысления. В голове роились вопросы и предположения: «Что же это получается? Выходит, дед Петр мне не родной? Интересно, врал Пал Палыч или говорил правду? Может быть, поэтому у нас с дедом всегда были натянутые отношения? Ведь с бабой Тоней мы отлично ладили! Интересно, а мама знает, что ее воспитывал отчим? И ведь не спросишь у нее! Ей еще только таких новостей не хватало! Она и так расстроилась из-за нас с Яной, долго еще будет переживать!»

Когда Антон забрался в свой джип, часы на приборной панели показывали полночь. В приоткрытое окно вливался прохладный воздух, напоенный ароматами разнотравья. Небо за лобовым стеклом подбадривающе подмигивало звездами. Антон смотрел на него, не в силах сомкнуть глаза: растревоженная душа не давала ему уснуть, а сердце едва помещалось в груди. Мысли текли непрерывным потоком: «Не успел переварить утреннее потрясение из-за Яны, теперь, вот, еще и семейные тайны всплыли. Никакой трагедии, конечно, не произошло, но до чего же неприятно! И ведь никак не узнать, правда ли это! Хотя… кое-что все-таки можно выяснить, например, сравнить дату свадьбы деда Петра и бабы Тони с датой маминого рождения. Если Пал Палыч не врет, то разница в датах должна составлять значительно меньше девяти месяцев». Подумав, что утром поищет в доме семейный альбом, где эти даты, скорее всего, будут значиться, Антон повернулся на бок и наконец смог закрыть глаза.

Уже засыпая, он вспомнил, что так и не отправил Яне голосовое сообщение. Может быть, это и к лучшему, иначе она бы сейчас наверняка атаковала его звонками. Пообещав себе, что займется этим прямо с утра, Антон с наслаждением провалился в сон.

…Ему снилось вырезанная на дереве картина, найденная в сарае. Изображенное на ней женоподобное существо, именуемое у местных жителей кукомоей, постепенно оживало. Затрепетали складки одежды, шевельнулись длинные скрюченные пальцы, на размытом черном лице обозначились прорези глаз, в глубине которых появился живой блеск. Кукомоя взмахнула рукой, подзывая Антона к себе, и он почувствовал, как его затягивает внутрь картины. Миг – и вот он уже стоит среди тонких березовых стволов, прохладная листва щекочет его щеки, а между ним и кукомоей всего пара коротких шагов. Вблизи она выглядит еще более жутко: кожа на лице грубая, бугристая, кое-где пробивается щетина. На месте рта – узкая щель с рваными краями, вместо носа – крошечные круглые отверстия. Глубоко запавшие глаза с любопытством разглядывают его. Рот-прорезь начинает раскрываться, издавая протяжный утробный звук, похожий на вой выпи. Антон отскакивает и врезается плечом в березу. Тонкое деревце качается с жалобным скрипом, а кукомоя воет все громче и придвигается к нему вплотную. Ее холодный складчатый лоб касается его подбородка: кукомоя ниже ростом, но вдруг она поднимается на носки, и из ее рта-прорези выскальзывает острый розовый язык. Кончик языка касается его губ. Содрогнувшись от омерзения, Антон пытается отскочить в сторону, но не может: кукомоя крепко прижимает его своим телом к березе, и та отчаянно скрипит от ее натиска.

…Он проснулся от собственного крика. Ужас холодной волной скатился с него, оставив на теле капли липкого пота. Осознав, что безобразная кукомоя ему лишь приснилась, он с облегчением выдохнул, но в следующую секунду его вновь охватила тревога: скрип березы, звучавший во сне, все еще продолжался. Антон отлично помнил, что березы нигде поблизости не росли. Скрипело что-то другое, как будто неплотно закрытая дверь раскачивалась на сквозняке. Потерев глаза, он потянулся, распрямляя конечности, и скользнул взглядом по приборной панели: часы показывали три пятнадцать.

Скрип все не прекращался. Вглядевшись в темноту за окном и прислушавшись, Антон определил, что звук доносится со стороны его дома. Вспомнив, что оставил дверь незапертой, он успокоился и начал устраиваться на сиденье, чтобы снова уснуть, но не тут-то было: казалось, что скрип тонким буравчиком вонзается прямо в мозг. Уснуть никак не получалось. Промучившись минут десять, Антон понял, что так и не уснет, если этот противный скрип не прекратится. Он поднялся и выбрался из машины, собираясь пойти и плотно закрыть дверь. Включив фонарик, встроенный в корпус телефона, он распахнул калитку и направил луч света в сторону дома, туда, где находилось крыльцо. Деревянные ступени едва угадывались вдали, скрытые бурьяном.

На крыльце кто-то стоял.

Антон не успел рассмотреть, кто это был: его рука дрогнула в тот момент, когда темная человеческая фигура попала в полосу света, а спустя секунду она исчезла, но по шуршанию травы и треску ветвей было слышно, что ночной посетитель удаляется в глубь двора – видимо, он намеревался сигануть через забор.

– Э-эй! – крикнул Антон, не решаясь пуститься в погоню. Да и был ли в этом смысл? Даже если в дом пробрался вор, едва ли ему удалось найти там что-то действительно ценное. Стоя в проеме калитки, Антон дождался, когда шорохи затихнут вдали, и двинулся к дому, подсвечивая дорогу фонарем. Приоткрытая дверь продолжала скрипеть. Он плотно прикрыл ее, прижав плечом. Возиться с ржавым замком не хотелось. Вряд ли вор осмелится вернуться после того, как его заметили. По крайней мере, Антон еще ни разу не слышал о таких наглых ворах. Осмотр дома на предмет того, было ли что-то украдено, тоже может подождать до утра. Вернувшись в машину, Антон плюхнулся на разложенное сиденье, еще не успевшее остыть, и мгновенно уснул.

Его разбудила мелодия телефонного звонка, приятная, но действовавшая на нервы, оттого что звучала слишком долго. Антон какое-то время ждал в надежде, что телефон умолкнет, и тот умолкал, но начинал звонить вновь. С трудом разлепив веки, Антон потянулся за телефоном, но отдернул руку, как от змеи, увидев высветившееся на экране кукольное лицо Яны. Только этого еще не хватало! Учитывая то, что она так настойчиво названивает, настроение у нее явно не радужное: либо что-то стряслось, либо… «Черт! Так я и знал!» – мысленно выругался Антон, заподозрив, что мать позвонила Яне, чтобы расспросить ее о размолвке, и той стало известно о его отъезде в Белоцерковский. Сейчас Яна начнет допытываться, в чем причина, а он спросонья не готов к такому разговору.

Отклонив вызов Яны, Антон записал для нее голосовое сообщение, в котором признался, что случайно подслушал ее откровения перед подругами и больше не желает с ней общаться. Он сообщил, что будет рад, если ему не придется выдворять ее из квартиры силой, и посоветовал ей не затягивать с переездом, предупредив, что эта квартира вскоре будет выставлена на продажу, а также попросил не беспокоить его звонками, иначе просто заблокирует ее номер, когда у него закончится терпение.

После отправки сообщения телефон молчал минут десять. Антон уже решил было, что Яна смирилась с их разрывом, и в этот момент экран засветился вновь: рискуя быть заблокированной, она все-таки решила ему позвонить. Антон отклонил вызов и занес ее номер в «черный список».

Вдали над лесом занимался рассвет. Это был совсем не тот рассвет, что в городе, где солнце, придушенное сизой дымкой смога, казалось измученным и одутловатым, как лицо астматика во время приступа. Здесь оно сияло дерзко и победоносно, напоминая многократно увеличенную золотую медаль призера. Солнце, поднимавшееся над Белоцерковским, всем своим видом сулило замечательный день.

Под крики петухов Антон выбрался из машины и отправился к дому, по пути искупавшись в росе, дождем посыпавшейся на него с высокой травы. Остановившись рядом с бочкой, вкопанной в землю неподалеку от крыльца, он кое-как умылся, поплескав в лицо прохладной водой, и подумал о том, что надо будет достать воду из колодца для питья и хозяйственных целей. «Из колодца, в котором утопилась баба Тоня, – тотчас мелькнула в голове Антона неприятная мысль, и следом он задал себе вопрос: – А где же тогда брать воду?» Решив, что лучше сходить за водой к соседям, Антон поднялся на крыльцо и дернул дверь на себя, но та не поддалась. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы открыть ее: судя по всему, ночью он очень плотно утрамбовал ее плечом, да может, еще и дерево разбухло от влажности. Дверь распахнулась внезапно и легко, словно кто-то держал ее с обратной стороны, а потом отпустил. По инерции отлетев назад, Антон угодил ногой в проломленную ступеньку и, потеряв равновесие, упал, чуть не вывихнув лодыжку.

– Чертовщина какая-то! – воскликнул он, вставая и отряхиваясь от прилипших к одежде комьев земли. Наверное, деда Петра хватил бы удар, если бы он увидел, во что превратился его свадебный наряд. Антон подумал, что его собственный спортивный костюм должен уже высохнуть и можно будет в него переодеться, а костюм деда постирать. С этой мыслью он устремил взгляд сквозь дверной проем в глубь сеней и похолодел, увидев голые бельевые веревки: спортивная куртка, брюки и футболка, развешанные на них для просушки, исчезли.