Золотой раб

Сознание, что он, сын Боерика, должен быть осторожен с женщиной, как рвота.

– Что с тобой? – сердито спросила она.

– Прошу прощения, госпожа. – Эодан опустился на одно колено и покорно склонил голову. – Я был расстроен.

Корделия рассмеялась, встала и подошла к нему. Провела рукой по его спутанным волосам на склоненной голове.

– И почему мир так тебя расстроил… Геркулес? – спросила она.

Он знал, каким должен быть ответ.

– Потому что я был вдали от тебя.

Он встал, потом неожиданно, просто потому что должен был как-то пережить свой стыд, схватил ее и прижал к себе. Его лицо погрузилось в мягкую темноту.

– О, – ахнула она. – О… не здесь… подожди…

Но руками она прижимала его голову. Он уложил ее на пол. Она беззвучно рассмеялась и попыталась выбраться из-под него. Он использовал свою силу, чтобы удержать ее. Тонкий шелк рвался под его пальцами.

– Зверь! – сказала она, раскрыла губы и закрыла глаза.

Снаружи мальчик на мгновение остановился, вспомнил приказ и снова запел. В песне говорилось о легионере в Азии, вспомнившем о своей матери.

Потом Корделия отвела Эодана в свою спальню. Служанка принесла им вино и печенье. Девушка украдкой посмотрела на него, рот ее дрогнул, и он вспомнил, что как-то она согласилась встретиться с ним после восхода луны.

– Геркулес, – сказала Корделия, не обращая никакого внимания на девушку. Они лежали в постели, она прижалась к нему и уткнулась носом ему в шею. – Ты большой безумный Геркулес.

Он не чувствовал удовлетворения жеребца, какое она давала ему раньше. Сегодня она оставила его пустым, причем он сам не понимал, каким образом. Он не чувствовал, что предает кого-то, – до этого раза. Держа чашу с вином в ослабевших пальцах, он спросил:

– Госпожа, почему ты не называешь меня моим настоящим именем?

– Потому что его может носить любой человек, – ответила она, – но есть только один сын Алкмены. [Алкмена – в греческой мифологии мать Геракла (Геркулеса). – Прим. пер.]

Если он не хочет умереть, он не должен говорить, что чувствует на самом деле. Но по крайней мере может отказаться от собачьей готовности доставлять удовольствие. Он может прямо сказать:

– Госпожа, когда-то моей привычкой было проявлять доброту. И мне больно принимать ее, ничего не даря взамен.

Ему хотелось крикнуть: «Я не домашнее животное, не твоя игрушка. Я свободный человек с именем, которое дал мне отец. Я благодарен за облегчения, за снятые цепи и за твое тело. Но между нами нет ничего глубокого. С твоей стороны – развлечение на несколько недель, с моей – старания раба получить, что можно, стремление отомстить хозяину и тревога, что будет с ним, когда он тебе надоест. Я больше не буду рабом. Я уйду к моей жене».

Но он слышал ее слова:

– Геркулес, ты дал мне больше, чем знаешь сам.

Удивленный, он повернулся к ней. Никогда раньше не видел, чтобы она краснела: краска, как прилив, поднималась по ее груди, горлу, щекам и лбу. Она ногтями впилась ему в запястье и не смотрела ему в глаза. Он слышал ее сливающиеся быстрые слова:

– Ты думал, почему я пью, и сплю с мужчинами, и позорю себя и своего мужа? Думал, это просто безделье и похоть? Что ж, отчасти так и есть, не стану отрицать. Муж запер меня, чтобы я была подлинной римской матроной и рожала ему детей. Думаешь, ты один в этой комнате раб, Геркулес? Я не беременела, и он почти перестал разговаривать со мной. За девять лет, до того как он ушел на войну и ты взял его в плен, он не сказал мне почти ни одного слова. Но ведь боги прокляли его, а не меня! Потому что слушай. В своей нужде я обратилась к молодому человеку, который время от времени навещал наш дом, кудрявому мальчику, который любил меня, любил меня. И от него я забеременела! Это мог быть сын Флавия. Он мог бы держать его на коленях, никто бы не знал… Он приказал убить моего ребенка! Я могла бы обратиться к закону… может, любовник помог бы мне… не знаю. Может, нет. У отца так много прав. Я не пыталась. Лучше было выйти из женского мира, начать давать собственные банкеты и иметь много мужчин – много, очень много. Я не смела больше иметь детей, особенно когда он был в плену. Я меня есть рабыня, ведьма, родом из Фракии, она знает, как ликвидировать такие случаи, прежде чем они станут заметны. Я думала, что все хорошо. Я не хотела нести свое отвращение в мир. Пусть умрет со мной.

Геркулес… – Она лежала на сгибе ее руки и содрогнулась от его прикосновения. – В тебе я нашла надежду.

Эодан подумал, что последние счастливые люди оставили свои кости на Рудианской равнине.

Слепо он привлек Корделию к себе. Ее руки, касающиеся его кожи, были холодны. Но все остальное казалось охваченным пламенем.

Немного погодя она покорно сказала:

– Спасибо.

Ночь проходила. Они не спали. Но удивительно, как сухо они говорили, когда не целовались: как два консула, намечающие план военной кампании.

– Это не может быть слишком открытым, – говорила она. – Флавий может вынести, когда шепчутся обо мне. Всадник [Всадники – одно из привилегированных сословий Древнего Рима. – Прим. пер.] не может возвыситься без сильной поддержки. И связи римских женщин с римлянами – обычное дело, но не с варварами. Это сделает его посмешищем! И за крах своих политических амбиций он будет мстить больше, чем за честь. – Немного погодя задумчиво добавила: – И даже если его репутация не пострадает, я не уверена, как он отнесется к тебе. Ведь он твой владелец.

– Я тоже, – удивленно сказал Эодан. Он считал, что после Аравиона Флавий благодарен ему, потом настроен по-дружески и полон зла после Верцеллы. Но теперь ему пришло в голову, что он видел только волны на поверхности глубокого тайного омута. Душа Флавия для него недоступна.

– Поэтому мы будем держать тебя здесь в звании телохранителя, – решила Корделия. – Он редко приезжает в это поместье. Если он приедет, ты сможешь уехать куда-нибудь. Понимаешь, это может занять несколько месяцев. Я должна повлиять на отца и остальных, прежде чем смогу развестись с ним. Я постараюсь попасть под покровительство какого-нибудь влиятельного мужчины. И, конечно, ты пойдешь со мной. – Медленная жестокая улыбка приподняла уголки ее губ. – Я сама буду управлять своим следующим хозяйством. Какой-нибудь сенатор, дряхлый и слабоумный от старости, но очень богатый. Тогда тебя можно будет привезти в Рим, Геркулес. Ты будешь богат… у тебя будет много твоих рабов. Тебя можно будет даже освободить, если ты решишь, что смена названия имеет какое-то значение. – Она растаяла рядом с ним. – Если же нет, то ты все равно свободен у меня.

Он снова обнял ее. Она дрожала в его объятиях, а он думал, насколько ее слова были реальны, а насколько вызваны животными страстями этой ночи.

Он снова подождал, пока она отдохнула, снова выпила и вернулась к нему в бронзовую кровать. Потом, когда лежал, запутавшись в ее волосах, спросил – для этого потребовалось не меньше храбрости, чем нападение на ряды римлян:

– Когда ты сможешь освободить мою жену?

Она отскочила от него, плюясь, как кошка.

– Как ты смеешь! – крикнула она.

Эодан сел и сказал, улыбаясь в соответствии со своим планом:

– Я никогда… не забываю… друзей… даже ее. Нельзя ли ее выкупить или как-то освободить?

Корделия помолчала. На ее лице появилось сосредоточенное выражение, которое он видел и раньше.

– Ты считаешь эту свою кобылу-производительницу только другом? – спросила она.

Эодан глотнул. Он не мог ответить, только кивнул.

– Тогда забудь о ней, как тебе придется забыть обо всем кимврском, – холодно сказала она. – Я не позволю, чтобы у Флавия появились подозрения из-за этой коровы, с которой он спит всю зиму. Пусть продаст ее в бордель, когда она ему наскучит. Он уже со многими так поступил.

Сквозь тьму в глазах и гудение в голове Эодан видел, как она стоит, пригнувшись, готовая уйти от его ярости и позвать на помощь. Оба не шевелились. Наконец она прошла мимо него, легла на кровать и подозвала его, как собаку.

И он пришел. Ему ничего иного не оставалось, кроме как умереть.

На рассвете Корделия сонно сказала:

– Я прощаю тебя, Геркулес. Мы забудем сказанное из-за сделанного после этого.

Он заставил себя коснуться ее губами.

– Доброй ночи, – рассмеялась она. – Или уже доброго утра?