Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

7-го июля. Вторник. С.-Петербург.

Третьего дня ввечеру поехал я с Жуковским в Царское Село, ночевал там и вчера провел весь день. Павлуша здоров, мил и весел. К тебе ничего не хотел. приказать, потому что ты не в Петербурге. Все тебе кланяются. Катенька вчера учила чему-то Павлушу. Я расстался с Карамзиными, как с родными, самыми близкими сердцу. Не могу думать о них без грусти и благодарности. В них нашел я верную дружбу за последние минуты.

Я получил записку от княгини о бедном мальчике, которого ей хотелось бы поместить в гимназию на казенное содержание; но этого содержания там нет, и теперь уже князь

Голицын ничего не может. К отцу вашей дамы посылал и писал к нему; просил, чтобы дал о себе знать дочери; но еще ответа не имею.

Завтра выезжаем. Надеемся в Риг найти от тебя письмо. Все тебя обнимают. Прости!

695.

Тургенев князю Вяземскому.

12-го июля. Рига.

Сегодня, в четвертом часу утра, мы сюда приехали. Чиним коляску, устраиваем денежные дела и пишем в Петербург, а во втором часу отправляемся в путь. Из Мемеля в Кенигсберг поедем водою, во здесь запаслись вином. Письмо твое развеселило на минуту грусть мою. Спасибо! Авось, где-нибудь свидимся. Я давно так не грустил по тебе, как проводив из Петербурга. Пиши к Жуковскому и к жене и скажи им все, что бог дружбы тебе на сердце положит. Был сегодня у двух русских и у немецкой обедни. Брат обнимает тебя. Книг пришлю, если случай будет. Из Дрездена напишу.

696.

Тургенев князю Вяземскому.

10-го ноября/29-го октября 1825 г. Париж.

Сию минуту узнал от посла об отъезде курьера, но не фельдъегеря, в Петербург и смешу хоть несколькими строками напомнить вам о себе, молчаливые друзья мои, и послать тебе, некогда велеречивый друг мой, новейшее сочинение в прозе и новейшее в стихах. Последнее для тебя очень кстати. Ив. Ив. Дмитриеву посылаю листок, сорванный вчера с могилы Лафонтена, а графу Федору Толстому – карту обедов и завтраков за два и за полтора франка, то-есть, менее двух рублей с персоны. Suum cuique! Больше ничего послать нельзя, ибо этот курьер везти не возьмется. Книги сии посылаю чрез Карамзина. Два раза отыскивал князя Федора Гагарина и не отыскал; наконец, вчера встретил его в Palais Royal с другим князем, Ник[олаем] Гагариным и узнал номер дома (улицу давно знал). Обещали друг другу видеться. Я пойду к нему; не знаю, сдержит ли он слово? Его напугали моими ранними выходами. В этом есть и правда: вот месяц ровно, как я в Париже, и еще не успел образумиться.

Я описывал Карамзиным мои похождения по тюрьмам, богадельням и больницам, прибавлю – и по бойням Парижа, ибо вчера видел первую бойню в свете, первым мясником в мире, блаженным Наполеоном, устроенную: 1200 быков, 250 коров, 4, 500 овец и пр., и пр. в неделю! Обществ здешних, кроме Гизо и Cuvier, еще не знаю. Едва поспеваю два или три раза в неделю к Тальме и в итальянскую оперу, и то усталый. Из русских бываю иногда у графини Бобринской и княгини Гагариной. С последней ездил к обеду церемониальному короля и видел все великолепие здешнего двора, уступающее нашему; но народный праздник шумнее и многолюднее нашего подновинского, хотя в сем году в день св. Карла и мало оказывали веселья и любви к королю, который угащивал народ колбасами и хлебом, и вином, из двенадцати домиков лившимся в Елисейских полях и, наконец, всеми театрами Парижа, куда безденежно пускали всю публику. Я шатался целый день по гуляньям и во дворце; везде видел толпы народа; но даже и при появлении короля у окна в Тюльери едва слабый «Vive le roi» услышали мы в разных пунктах сада, вероятно, наемными радующимися уставленного. В письме к Карамзину описал я мое здешнее житье-бытье: вытребуй, если желаешь, и прочти; повторять не хочется. Мы, то-есть, брат Николай и я осматриваем все и проводим все утро большею частию в местах ужаса и страдания. Редко удается отдохнуть, например, на кладбище Лашеза, где возвышаются кипарисы и памятники маршалам или скромные урны над современниками Лудвига XIV и славы его. Население кладбища не уступает парижскому; все усеяно гробами, а гробы – цветами и гирляндами: прекрасный обычай, который нам перенять трудно. На сих днях начну ходить в Palais de Justice слушать адвокатов и судей и учиться практической юриспруденции. Сегодня был там в первый раз, по не пустили в Уголовный суд, ибо судили за прелюбодеяние и, следовательно, не публично; но я видел отправляемых в загородные тюрьмы преступников: их сажают в фуры на рессорах и запирают, без цепей, с одним проводником. Тюрьмы, впрочем, немного лучше наших: богадельни и больницы под смлтрением орденских женщин («Soeur de la charitе», «Les visitandiues», «Les filles de St.-Thomas») прекрасны. Все чисто и человеколюбиво. Часто, очень часто думаю о тебе и желаю, чтобы ты попал сюда, то-есть, не в тюрьму, а в Париж, хотя, впрочем, неимоверная рассеянность вряд ли бы даже и тебе понравилась. Без плана занятий здесь ничего не увидишь порядочно и не узнаешь Парижа. Это – малый мир, и одна часть света часто не знает о другой. Тальма, Тальма! Вот твое наслаждение! Но и он часто слишком играет в пиесах Soumet и Arnault; сегодня – в «Fille d'honneur»; но я зван к переводчику Шекспира – Гизо, коего и жена автор, на вечер и увижу там в хозяине дома бедность и благородство души. Русских мало вижу; с С. П. Свечиной, уехавшей до января в деревню, переписываюсь. Она приезжала сюда для меня недели на две и возвратилась к madame Sеgur. Вероятно, вместо Англии, с братом Николаем я поеду в Италию к Сергею, ибо чувствую, что я еще не созрел для Англии, а в Италии нужны только глаза, воспоминания и Винкельман. Григорий Гагарин приглашает меня жить с себе (жена его уехала в Сиэнну), но я буду жить с братом Сергеем, на сих днях из Лозанны в Париж отправившимся- Из Италии – опять сюда и потом, уже соединившись в южной Франции с обоими братьями, в Англию.

697.

Тургенев князю Вяземскому.

20/8-го ноября 1825 г., после обеда. [Париж].

По приглашению Жюльена, мы были в годичном собрании Филотехнического общества. Секретарь оного, Villeneuve, прочел историю прошедшего года, которая могла бы быть короче. С утомительною подробностию исчислял он труды каждого члена Общества, между коими есть уже и умершие, не только труды но и надежды; например, желая уколоть Монморанси, который занял, вопреки справедливости, академические кресла, над чем все газеты смеются, секретарь сказал об одном из синих сочленов: «Он бы занял место в Академии, если бы Монморанси не предупредил его»; объявил о путешествии в Италию Лавинья и об издании графом Орловым басен Крылова и пр. Я почти ничего не удержал из его отчета, кроме того, что ос сказал о моральном характере Гельвеция. «Ses actions avaient refutе son livre», и стихи Жюльена:

Le pouvoir absolu n'est jamais lеgitime.

Febrе читал три басни: «La girouette et le paratonnerre», «Le menteur et le faux monnayeur» и «L'ignorance conduite par l'habitude, ou Les deux vieilles». Две последние очень замысловаты и хорошо написаны. Японский самодержец из двух преступников, из коих он может простить только одному, прощает не лгуну, а делателю фальшивой монеты; ибо лгун-ласкатель искажает нравственность людей и особенно царей, между тем, как другой лишает их только того, что легко приобресть можно. Мысль напоминает басню Крылова о Вольтере.

Courtisans, n'allez pas ? la cour de Japon,

кончит автор. Басня о кривой и слепой старухе – самая либеральная; и кривая представляет собою тех, кто преследует всякое новое открытие, новое усовершенствование старых метод, как она мешает слепой старухе прозреть с помощию искусного оператора. Французы на словах иногда очень либеральничают, но хвастают еще больше. Не раз слышали мы в этом заседание, что Франция ? la t?te de la civilisation! Где же Англия? Lenoir, gardien des tombeaux de St.-Dеnis, o? les pierres sont des souvenirs et le marbre de l'histoire, читал описание египетских древностей, недавно привезенных сюда par m-r Passalaqua. Я еще не успел видеть сии древности, хотя они, как уверяют, очень примечательны. Naudet читал элегию «Le dissipateur mourant», гладкими, но не резкими стихами писанную, и один только я запомнил:

Sur cette terre de passage je fus riche un moment;

виноват, вспомнил и другой:

Seul au monde – il est temps d'en sortir.

Президент общества, de-Ladoucette, хотел прочесть две басни, но не успел. За то Naudet прочел свой «Le Cerf aux abois et le Juge du village». Деревенскому судье предлагают наказать того, который смеется над его глупостью, а он возражает: «Если мы так строги будем к тем,

qui dеnoncent nos sottises,
Nous, comment nous punira-t-on?

Bouilly, автор детских сказок, которого книги и в Москве во всех лавках, прочел длинную сказку о царевиче Богдане (Dieudonnе), которого он воспитывает. Длина и плоскость сказки напомнили мне чтение в некотором царстве, к некотором государстве и в некоторой Императорской Публичной Библиотеке. Она войдет во вторую часть, то-есть, сказка, а не библиотека, des «Contes aux enfants de France». Баюкает он славно. Villeneuve прочел заключение похвального слова его недавно от оспы умершему Ласепеду, которое также напомнило мне некоторую Российскую Академию. Примечательнейшее в жизни и в смерти его то, что, когда Ласепед был академиком, у него было три рубашки; а когда его сделали президентом, то он сшил себе еще три. Сим заключил автор панегирик и доказал, что предок его был родственник славному другу бедных, St.-Vincent de Paul. М-r Vienuet прочел песнь из «Филиппиды», поэмы в стихах. Ни хорошо, ни худо, но есть описание сражений и пожара блистательное. Сбирались читать главу из романа, но время не позволило, и принялись за музыку, от которой я, однако ж ушел в Palais Royal обедать.

Спросите у Ив. Ив. Дмитриева, какой портрет ему нужен? Я бы постарался прислать, хотя возможность отправления и редко случается. Здесь беспрестанно выходят новые портреты: теперь в моде гантского депутата. Поздравьте вдовушку-невесту, если дело уже в шляпе, да, пожалуйста, пишите ко мне чаще. Если случай будет, то пришлю вам и продолжение процесса contre le «Constitutionnel» и другой contre le «Courrier», который, как полагают, не так легко отшутится. Я сдружился с адвокатами, подписался на их газету. Между ними есть возникающие таланты; но они дети в сравнении с английскими говорунами.

1826.

698.

Тургенев князю Вяземскому

29-го марта. С.-Петербург.

Не думая еще ехать из Лондона, я получил от Шимановской для доставления в тебе письмо; до отъезда моего не мог отправить и взял с собою, но забыл в первые дни отправить его отсюда. Благодарю за твои три письма. Я все получил и на одно постараюсь отвечать при случае.

Карамзины едут в чужие краи, но как – еще неизвестно. Жуковский, вероятно, также поедет к водам. По моему мнению, это для него необходимо. Я останусь круглою сиротою в Петербурге. Две книги послал к тебе с Воейковым, сыном того, что живет в доме князя Долгорукова, игрока: справься! Прости, мой милый! У княгини целую ручки.

Ни другой день приезда моего сюда узнал я, что Сев[ерин] послал князю Вас[илию] 3000; о четвертой тысяче не слыхал. В Париже трудно найти денег; я нашел 4000 на приезд сюда, но и то с трудом, посредством одного приятеля, в которому писать теперь не должен и ответа не получу. Один князь Ник[олай] Гагарин с деньгами; напишите к нему, объяснив средства и срок платежа: иначе вряд ли даст. Я не решился к нему обратиться, хотя он и хотел за меня поручиться. Князь Василий Гагарин, кажется, не мотает, да и нельзя: ему не до мотовства. Я уговаривал его и меньше книг посылать тебе, и не дорогих; например, на что тебе описание Парижа в 18-ти томах? Если обстоятельства наши поправятся, то я со временем куплю у тебя эту книгу. Еще мысль: напишите к графине Бобринской. Повторяю: я писать не должен, хотя они и они все ожидают моих писем о своих. Из Парижа не успел ничего почти взять с собою, кроме того, что попалось в день отъезда в Palais-Royal. Оставил множество материалов там и в Лондоне. Но куда с ними? И здесь нашел библиотеку в подвале. Жаль мне себя! Путешествие могло сделать меня путным человеком. В первый раз вспомнил о себе и то думая о том, о котором еще и плакать не могу. Обнимаю нежно Жихарева. Письма, чай и деньги получил. Сюда вы не должны ездить. Простите, малые!

699.

Тургенев князю Вяземскому.

3-го мая. [Петербург]. № 1.

Письмо твое получил и отдал Карамзиным, которые также твое получили. Я писал уже к тебе чрез Жихарева, что Николай Михайлович едет на фрегате «Елена», который готов будет к 15-му мая или немного позже. Назначить времени отъезда нельзя; но им бы хотелось в конце мая или в начале июня, если тепло установится, и силы его несколько утвердятся. Но по сию пору он не подает большой надежды, чтобы так скоро силы его возвратились: какой-то род лихорадочки продолжается, и с кашлем выходит материя. Ему лучше с тех пор, как начал выезжать в карете, но в сем положении он не может еще пуститься в путь дальний, и Мюллер не говорит еще решительно, когда можно будет выехать из Петербурга. Май должен решить срок отъезда и самый отъезд, хотя Карамзины и не сомневаются в выезде и все продают, и все готовят. Не пишу к ним о моих сомнениях. Дети обрадовались твоему намерению провожать их, но Катерина Андреевна не сказала почти ни слова, когда я намекал ей об этом от себя, и думает, кажется, что тебе не надобно оставлять своих. Жуковский, так же, как и я, одобряет мысль твою, тем более, что им нужен бы был кто-нибудь в пути на всякий случай и кроме Тибо. Но этого без тебя решить нельзя. Приезжай сюда сам и реши. Приезжай, если можешь приехать, не расстраивая дел твоих. Сегодня переезжают они в Тавриду. Если Сергей мой не приедет, то ты можешь жить у меня; если приедет, то у них. Комнат во дворце множество. Здесь удобнее будет решить, можно ли тебе провожать их. На фрегате места довольно, и из Бордо он возвратится прямо сюда. Можно дать чувствовать другим (что и справедливо будет), что ты едешь для Карамзиных, как необходимый провожатый их. Все это устроится, когда здесь сам будешь. Жуковский уедет прежде. День отъезда его неизвестен. Сейчас иду к Штиглицу хлопотать об американском корабле для него. Завтра уведомлю, что. сделаю. О себе не говорю: я стараюсь поддерживать себя и забываться; но есть ночь и минуты, в которые невозможно рассеяние. Прости! О Сереже справься у Жихарева. Я не виноват, что он не получил бумаг Н[иколая]. Он переменил маршрут. Князь Ал[ексей] Щербатов давно уехал отсюда. Когда брат его приедет из Парижа, то скажи ему, что не отвечал потому, что не мог, а хлопотал по делам его.

700.

Тургенев князю Вяземскому.

3-го мая. [Петербург]. № 2,

Воспользовавшись светлым утром и телесною крепостью Николая Mиxaйлoвича, я говорил с ним о твоем желании провожать его. Он с удовольствием принял это. Мы рассуждали о средствах приступить к исполнению. Он думает, что ему надобно переговорить с капитаном корабля Епанчиным, который должен снестись с Моллером, а сей с государем. Опасается затруднения в последней инстанции; но я сказал Николаю Михайловичу, что надобно тебя предложить к поездке, как о необходимом провожатом для него и семейства. Эта мысль ему понравилась, и он исполнит ее. Катерина Андреевна также не противоречит. После того я виделся с чиновником Морского министерства, объяснил ему дело; он думает, что сам Моллер может разрешить твою поездку; обещал обо всем справиться и меня уведомить, а я письмо его покажу Николаю Михайловичу для убеждения. Во всяком случае тебе нужно объявить себя в газетах; но это можно будет сделать здесь, ибо только нужно полторы недели на публикацию. Прости! сегодня переедут в Тавриду, ибо погода хотя и свежая, но солнце блестит и греет.

На обороте: Его сиятельству Князю Петру Андреевичу Вяземскому. В Москве, в Чернышевом переулке, в собственном доме.

701.

Тургенев князю Вяземскому.

13-го мая. Утро. [Петербург].

Вчера получил письмо твое и читал его Карамзиным. Они с нетерпением тебя ожидают; да и я также и советую и прошу спешить, если это не расстроит снова твоего здоровья. Ты будешь жить у них во дворце, в большой комнате, с частию детей, окнами в сад. Пожалуйста, поспеши! И для меня здесь ты нужен будешь. Я получил и от Жуковского из Кронштадта несколько строк с завещанием; между прочим говорит и он: «Напиши от меня и от себя к Вяземскому, чтобы спешил в Петербург». Он вчера же, рано поутру, в девять часов, пустился из Кронштадта в открытое море. Калмык его, у меня служащий, провожал его глазами. Ветер был попутный. Провожая его на пароходе, я смотрел на него и на спасительное море с чувством неизъяснимым, но понятным. Не одного Жуковского вверил я ему.

Статью 52-го номера давно читал, и сердце отлегло несколько. Но каково находить в этом утешение!