Из живых ключей твоих, Россия

Но душу не вдохнет Творец.
Нет творчества страданья.

Скопление творений рук
Как памятник могилы.
Не испытал создатель мук,
И слез над ним не лил он.

И форма есть, и камня блеск,
Но взгляд к себе не манит,
Хоть, внешне, кажется, все есть,
Шедевром труд не станет.

Иное дело река, на правом берегу которой я родился. Пусть и не слишком широк Сейм, пусть и глубины его не велики, но он близок и ласков. Воду его можно пропускать через пальцы ладоней своих, в него можно погрузить уставшие ноги. Его вода поит и кормит мое село Жадино. В нем мы купались, в нем полоскали белье женщины, в нем по брюхо стояли коровы и пили, довольно пофыркивая, лошади в жаркую погоду. Над водой, над цветами кувшинок повисали стрекозы. По поверхности скользили жучки-водомерки. Заросли тальников, ольхи и черемухи подходили к некоторым домам моего села. В зарослях этих находили приют соловьи. Соловьиные трели по ночам были такими громкими, что приходилось закрывать окна, – младенец, лежавший в люльке, подвешенной к потолку, уснуть не мог. Влюбленные, утомленные поцелуями, лежа в объятиях друг друга, долго внимали чудному пению курского соловья. Мала пичуга, невзрачная на вид, а на тебе, как поет, заливается! Соловьев, распевающих у нашего дома, я не помню уже. Но память сохранила крутой спуск к реке. Он начинался узким проулком, заросшим крапивой, потом шел вдоль берега по самому его краю, потом поворачивал вниз узкой тропинкой. В стороне, за огородами стояли старые амбары. Сбежать по тропинке вниз, было делом нескольких минут. Река здесь расширялась, бесшумно задевая о берега, тихо текла. Кругом было просторно, вольно, молчаливо. Берег был с крутым обрывистым дном. Купаться здесь можно было тем, кто хорошо плавал. Все свободное время от учебы и работы по дому, которой в каждой сельской семье было немало, дети проводили у реки. Плавать учились так же естественно, как и учатся ходить. Правда, о стилях плавания понятия не имели, просто подгребали под себя воду и, двигая ногами наподобие того, как это делают лягушки. Переплывать реку в самом широком месте приходилось, держась за гриву коня. Только чуть шевелишь ногами, струи воды обтекают могучую грудь коня, чуть скосит животное глаз на тебя и плывет дальше. Велик и могуч Сейм, вот только бы знать, где он начинается? Откуда и куда пыхтящий дымом катер тянет вереницу груженых барж за собой? Где заканчивается Сейм, многие дети знали от родителей своих. Сейм вливал свои чистые светлые воды в красавицу Десну. У места впадения располагалось большое село с названием «Великое Устье». Так хотелось ребенку пойти вдоль берега Сейма навстречу течению в поисках истока реки. Но, пройдя несколько километров, убеждался, что река оставалась такой же широкой, как и у родного села, и конца, и края ее не было видно. Неудовлетворенный и усталый, голодный возвращался домой. Сейм после такого похода казался еще более широким и невероятно глубоким. Впрочем, и сравнивать его было не с чем. Старики сказывали, что в омутах реки водились огромные сомы. Их обвиняли в исчезновении водоплавающей птицы, скорее всего, напрасно. Напротив села располагался большой остров, называемый жителями села «Зарекой». Остров был густо поросший деревьями и кустарником. В половодье его заливало водой, пополняя рыбой небольшие озерца воды. Достичь острова было трудно, ловлей рыбы взрослые занимались редко. Только время от времени, приезжающие на отдых в село горожане организовывали поездки на «Зареку», опустошая бреднем рыбные запасы озер. Добычей становились ведра карасей. Щуки не давались, перепрыгивая сеть. Местные мальчишки и мечтать не могли о рыболовной снасти. Примитивные удочки, изготовленные из ивовых прутьев, конского волоса и самодельных рыболовных крючков были редкими. Но рыболовами дети становились рано. Для ловли рыбы использовались подол рубахи, старенькие кошелки и плетеные из ивняка корзины. Для ловли такой примитивной снастью собирались небольшими группами. На мелких местах двое мальчишек, стараясь не громко шуметь, тихонько подводили к берегу снасть, остальные начинали топтать ногами в кустах и осоке. Добычей становились обезумевшие от страха и прыгающие в снасть (корзину или рубаху) язи, окуньки, лини, налимы и пучеглазые раки. Но чаще попадались зеленые лягушки, некоторые из них достигали огромных размеров. К северу и западу от села шли леса, преимущественно осинники. Отправлялись туда летнею порой большими группами. Собирали ягоды и грибы. Взрослые, прежде чем согласиться на поход в лес, долго внушали поросли своей правила поведения, главным из которых было требование не отрываться от массы, – для этого использовались звуковые сигналы. «Ау!» – долго слышалось в лесной чаще. Пустыми из лесу не возвращались. Добычу видно было издалека. Чтобы показать свою удачливость, верх лукошка украшали самые крупные и красивые боровики. Лазали и по соседским садам, чего уж грех таить. Делалось это не из-за нужды, поскольку яблони и груши росли у каждого деревенского дома. Ребятня охотилась и за маковыми головками, особенно в период молочной спелости, когда мак в меру мягок и сочен. Хороший теплый летний дождь тоже приносил немало забав с собою. Строились небольшие запруды, да и просто бродить по лужам – само удовольствие. Но грозы пугали людей: и детей, и взрослых. Детей оглушительный грохот небесных барабанов и сверкание слепящих молний, взрослых – возможность пожаров. В деревнях пожары после гроз были нередким явлением. Погорельцы в одночасье становились нищими, с вытекающими последствиями из этого положения. Сколько их бродило по городах и селам с протянутой рукой, и с просьбой помочь хоть чем нибудь?

Мир ребенка ограничен местностью, где он проживал. Он был необычайно огромен, заканчивался где-то далеко за зубчатой стеной синих лесов, откуда несла свои воды река. В 12 километрах от села находился город Рыльск, расположенный вблизи устья речки Рыло, впадающей в Сейм. Сказывали старики, будто бы из краев наших княжеская дружина в Половецкие степи ходила, воевать какого-то хана. Из похода того никто живым не вернулся.

На Сейме невеликий городок,
Но славный, по старинным меркам.
Пути идут на Запад и Восток,
И имя Рыльска не померкло.

Шли русские князья на Кончака
Добыть себе добра и славы
Дорога, правда, долгая была
Через поля, холмы, дубравы.

Знамение дано – конь князя захромал,
А это – вестник неудачи.
Но князь и слова не сказал,
По-прежнему вперед дружина скачет.

Князь Игорь их приветливо принял,
Хотя Путивль и город небогатый.
Когда к груди своей прижал
Племянников, двоюродного брата.

Потом опять знамение пришло,
Дорогу русичам перебежал косой.
И солнце потемнело и зашло
Закат кровавою налился полосой

Лик солнца заслонен средь бела дня луною.
Испуганные лошади храпят,
Тела дрожат, натянуты струною,
Но русичи молчание хранят

Поход князей на Кончака
Окончился огромной неудачей,
Хоть с той поры прошли века.
А слово о полку сегодня плачет

Шли русские полки на Кончака.
Добыть себе добра и славы,
Казалось им, победа так близка —
Вот только бы поспеть на пир кровавый?..

* * *
Дружина Рыльская млада и невелика,
Хоть с виду, – парни молодцы,
Не нюхали еще и фунта лиха,
Их провожали матери, отцы.

Всплакнув, крестили на дорогу,
Зазнобы каждого стояли тут
И говорили: «Трогай с Богом,
Пусть будет праведным твой путь!».

Дружинников нетраченые силы,
Бунтует в жилах юных кровь,
Невесты, оставаясь, голосили,
Вернется ли назад их пылкая любовь?

Блестят кольчуги и шеломы,
Меч за спиной, копье в руке.
И цвет волос под цвет соломы,
Да и глаза, как синь в реке…

Кругом раздолье, буйны травы,
Дружина движется вперед.
Где состоится бой кровавый?
Кто будет жив, а кто – умрет?

И захирел бы Рыльск, если бы не монахи из болгарских земель сюда не пожаловали. Построили те монахи монастырь. Потянулся и люд на колокольный звон монастырский. Городу повезло, – может, в том и немалая заслуга монастырской братии была? Не тронул его монгольский хан Батый. То ли не приглянулся ему городок на Рыле, то ли некогда ему было – на Киев спешил… Кто теперь скажет? Опасность над Рыльском нависла еще раз реальная, когда монгольские полчища хана Ахмата на виду у города появились. Забили набат колокола городских храмов и монастыря. Сельский люд кинулся под защиту деревянных стен города. На кострах, – так назывались в древние времена сторожевые башни, – горожане дежурили, костры жгли, чтобы знак округе подать о великой печали своей. От мала и до велика, готовились боем встретить врага, к мирянам и монахи присоединились, из тех, что помоложе был. Не способные оружие в руках держать, смолу в огромных котлах до кипения нагревали. В монастыре и церквях молитвы неслись к небу, к Господу Богу нашему о защите града малого от воинства поганого. И услышала Божья Матерь, заступница люду русского, упросила сына своего, спасителя Христа помочь. Ушли окаянные монголы, города не тронув. Понеслись звоны звонкие, звоны радостные со всех звонниц. А вот позднее, когда видимого врага не было, стал город хиреть. Обошла его стороной железная дорога, как и многие другие, прежде славные, города русские.

С половецким станом бился рус,
Перед ханом на колени не упали,
По смерти души их принял Иисус,
А на земле легендой они стали.

Со смертью князя город не упал.
И Сейм, и Рыло город умывали.
Защитником монах, священник стал,
На Бога нашего в молитвах уповали.

Сюда, спасаясь, иноки пришли
Болгарских православных христиан,
С собою мощи Иоанна принесли,
И был заложен православный храм.