Ариэль Шарон. Война и жизнь израильского премьер-министра

Но еще до того, как пал Темед, Шарон с частью своих солдат обошел его и появился у третьего форпоста – Нахле. Никак не ожидавший этого, уверенный, что израильтяне застряли у Темеда, гарнизон Нахле бежал и таким образом задачу овладения тремя форпостами Ариэль Шарон выполнил даже раньше предусмотренного планом срока.

В тот же вечер Шарон, оставив небольшие гарнизоны в каждом из взятых им египетских форпостов, вышел к Митле и обнял дожидавшегося его Рафуля – такое боевое прозвище получил Рафаэль Эйтан. Комбат тут же доложил ему обстановку – его отряд уже успел вступить в несколько стычек с египетскими патрулями, оказался под бомбежкой египетских МИГов, но в целом все было в порядке. После его доклада Шарон приступил к осмотру позиции, занятой его полком, и остался ею недоволен: местность была слишком открытой, и в случае налета авиации или артобстрела и бронетехника, и личный состав оказались бы слишком легкой добычей для врага. А, между тем, совсем рядом был перевал Митла, способный стать прекрасным естественным укрытием и от танков, и от авиации! После того, как в результате налета египетских самолетов-разведчиков погибло четыре его бойца, Шарон укрепился в своем мнении: перевал надо взять.

Это было настолько очевидно, что Шарон связался с Даяном, чтобы получить разрешение на штурм перевала только для того, чтобы соблюсти субординацию. Но каков же было его удивление, когда Даян категорически запретил двигаться вперед и приказал оставаться на месте. Прибывший вскоре к мемориалу Паркера Давид Элазар поздравил Шарона от имени Даяна с блестящим – пока – ходом операции и повторил его приказ: до особого указания в бой за перевал не вступать.

Однако Шарон продолжал настаивать на своем, и чтобы разобраться в ситуации к нему был направлен начальник штаба командования Южным округом Рехаваам Зеэви, по прозвищу Ганди.

Свое прозвище он получил за то, что, будучи смуглым и страшно худым, он в молодости внешне напоминал знаменитого индуса. Но по своей внутренней сути Зеэви, скорее соответствовал своей фамилии, которую на русский язык можно перевести, как "Волков". Он действительно умел вместе со своими подразделениями волком вцепиться в горло противника и уже не отпускал его, пока тот сохранял хоть какую-то способность к сопротивлению. Но вдобавок к этим волчьим повадкам, как уверяют многие израильские генералы в своих мемуарах, Зеэви обладал лисьей натурой и поистине иезуитским умом.

Осмотрев позицию, Ганди решил, что Шарон прав: на склонах перевала его бойцам будет куда удобнее. С другой стороны, он помнил о наставлении Даяна ни в коем случае разрешения на штурм не давать, а ссориться с начальством ему совсем не хотелось. И тогда многомудрый лис с волчьей фамилией предложил поистине Соломоново, как казалось в те минуты решение. "Атаковать перевал категорически запрещено, – сказал Ганди Шарону, – но никто не запрещает тебе послать к нему разведку. Проверьте, что там делается, но в бой, конечно, ни в коем случае не вступайте!".

Произнеся эти слова, Ганди улетел, а Шарон понял, что получил карт-бланш.

Он вызвал к себе Моту Гура и велел ему взять… три танка, две роты солдат, батарею тяжелых минометов, грузовик для разведгруппы, бензозаправщик и отправиться в разведку на перевал.

– Только в бой ни с кем не вступать! – сказал Шарон Гуру, провожая его группу на задание.

– Совсем ни с кем? – переспросил Гур, оглядываясь на стоявшие сзади него три танка.

– Совсем ни с кем! – подтвердил Шарон и при этом как-то странно сморгнул.

Все, что происходило дальше подробно и достаточно достоверно описано в "Дневнике Синайской компании" Моше Даяна.

"Как только колонна вошла в проход, с обеих сторон с гор по ним был открыт огонь. Разрешение на высылку патруля давалось с условием не принимать серьезного боя, однако группа продолжала продвигаться вперед, считая, что перевал удерживает только небольшая египетская часть. По мере того, как голова колонны все больше углублялась в узкий проход, огонь становился более интенсивным и наносил ущерб полугусеничным бронемашинам и сидящим в них военнослужащим. Командир группы поспешил на помощь терпящим бедствие солдатам, но оказался в западне, не имея возможности пробиться ни вперед, ни назад. Несмотря на губительный огонь сверху, головной части колонны численностью больше роты удалось пробиться к западной оконечности перевала, в то время как остальных противник прижал к земле. Потери росли.

В течение семи часов – с 13.00 до 20.00 – вели крайне трудный и ожесточенный бой с противником, пока не овладели его позициями и не заняли перевал целиком. Такой битвы не могли припомнить даже закаленные в стычках с врагом ветераны этого подразделения. Потери были беспрецедентно высокими: тридцать восемь погибших и 120 раненных. Противник надежно укрепился в естественных и искусственных укрытиях на склонах гор по обеим сторонам перевала, встречая наступающих огнем из автоматического оружия и противотанковых пушек.

Ранним утром 30 октября египетская 2-я бригада направила для занятия перевала 5-й батальон, усиленный ротой 6-ого батальона. Пять пехотных рот египетского контингента имели на вооружении четырнадцать пулеметов, двенадцать 57-миллиметровых противотанковых пушек и около сорока чешских безоткатных орудий. Поддержку с воздуха неприятелю оказывали четыре "Метеора", которые прикрывали шесть МИГов, поднимавшихся с аэропорта Кабрит. Истребительного противодействия самолеты противника с нашей стороны не встречали. В то время поблизости от перевала находились шесть наших "Ураганов", но из-за плохой связи наземные части не смогли обратиться к ним за помощью.

В самом начале боя загорелся бензозаправщик, вслед за тем взлетел на воздух грузовик с боеприпасами и еще три машины. Комроты, выпрыгнувший из своей полугусеничной бронемашины, погиб на месте. 120-мм минометы, которым отводилась роль огневой поддержки, были выведены из строя. Четыре полугусеничные бронемашины, танк. Джип и санитарный автомобиль получили повреждения и лишились хода.

Единственным выходом для парашютистов было подняться на горные склоны и в рукопашной схватке одну за другой захватить вражеские позиции. Речь шла не только о том, чтобы выйти из боя победителями. Но и о том, чтобы обеспечить возможность вынести с поля боя убитых и раненых товарищей. лежавших тут и там среди пылавшей техники.

Именно так они и поступили. Не думаю, что есть в нашей армии еще хоть одно подразделение, которое могло бы в таких условиях сделать больше, чем сделали парашютисты. Те из них, кто вырвался из западни, вместе с еще двумя ротами, присланными на помощь комбригом (правильнее: комполка, то есть Ариэлем Шароном – П.Л,), обошли египетские посты, взобрались на горы, а затем ворвались на вражеские позиции. В итоге с наступлением темноты способные передвигаться египтяне бежали через Суэцкий канал, оставив 150 убитых (на самом деле 260- АВТ.).

Кровавая битва за Хейтанский проход имела бы смысл, если бы задачей бригады было выйти к Суэцу, при том, что путь им преграждал закрепившийся на перевале неприятель. Однако в сложившейся ситуации, когда нашей целью являлось выдвижение на юг и захват Шарм аш-Шейха, а ни в коем случае не выход к Суэцу, не было жизненно важной необходимости атаковать египетские части, атаковавшие подступы к каналу. Мужество, Боевой дух и мастерство парашютистов заслуживают самых высоких похвал, но мы вполне могли обойтись без этого сражения. Более того, после овладения первалом десантники не сменили дислокацию. Таким образом, они атаковали объект, захватили его и затем, оставив, вернулись к памятнику Паркеру".

* * *

– Ты положил 38 человек ни за что, за кусок дерьма! Я хочу знать, как после этого ты будешь смотреть в глазах их родителям, женам и детям?! – бросил Моше Даян в лицо Шарону страшное обвинение, когда все было кончено.

Между тем, в своих мемуарах Даян, во-первых, осторожно признает, что на самом деле прекрасно понимал, какие мотивы двигали Шароном, когда он решил взять перевал, а, во-вторых, частично берет вину на себя, говоря, что не сумел создать "нужную атмосферу доверия", которая помогла бы комполка понять, почему он запрещает ему брать Митлу.

Слова об отсутствии доверия объясняют многое: после того, как отношения между ними испортились, Даян решил говорить с Шароном исключительно на языке приказов, сведя все общение с ним к уровню взаимоотношений между начальником и подчиненным. В результате Шарон не знал, что ЦАХАЛ не собирается брать Суэц и взятие Митлы является совершенно излишним. К тому же он не был информирован о данных авиаразведки, согласно которым на перевале базировались немалые силы египтян и к ним постоянно подходило подкрепление. По мнению Даяна, Шарон должен был делать только, что ему велено – и точка.

Уже в первые дни Синайской компании Моше Даян возложил отвественность за все происшедшее у перевала Митла на Шарона, справедливо обвинив его в нарушении приказа, а также в неверной организации боя, что тоже было справедливо, так как колонна "разведчиков" двигалась с нарушением предписанных боевым уставом ЦАХАЛа правил и в немалой степени именно поэтому оказалась столь уязвимой.

Но самым страшным для Шарона было то, что на офицерском суде чести Мота, Мордехай Гур обвинил Шарона в том, что, спланировав сначала смертельный рейд разведчиков, а затем и не менее смертоносную штыковую атаку, он сам в эту атаку не пошел, а остался на своем командном пункте, управляя боем с безопасного расстояния.

"Командир полка повел себя, как последний трус!" – заявил Мота Гур, закончив свою обвинительную речь. И так как ни Рафаэль Эйтан, ни Ицхак Хоффи, принимавшие участие в спасении попавших в засаду товарищей, ничего на это не возразили, Шарон понял, что так думает весь офицерский состав батальона. Больше того – вскоре выяснилось, что так думают и рядовые бойцы.

Да, конечно, в любой другой армии подобное обвинение показалось бы абсурдным: командир полка для того и поставлен на эту должность, чтобы руководить различными частями вверенного ему подразделения с КП, а не лезть в самое пекло, рискуя оставить полк без руководства. Но израильской армии было на тот момент только восемь лет, и она еще страдала даже не юношеским, а детским максимализмом. К тому же, за все предыдущее время Шарон сам приучил своих подчиненных, что он всегда находится в самом пекле.

С другой стороны, следует признать, что о том бое Шарон не мог заявить, что он "выполнял приказ". Напротив, приказ он как раз нарушил, решив действовать по собственной инициативе. А значит, и нес полную личную ответственность за последствия этой инициативы. То есть, по мнению Гура, если Шарон сам заварил эту страшную кашу, то сам, лично, должен был принять участие и в ее расхлебывании, а этого он не сделал.

Именно так считал Ашер Ледзинский – отец одного из погибших под Митлой десантников лейтенанта Оведа Ледзинского. Увидев упавшую рядом с его взводом гранату, лейтенант ледзинский накрыл ее своим телом, чтобы спасти жизни своих солдат. Будучи сам старым солдатом и, вдобавок, заядлым охотником, Ашер Ледзинский не простил Шарону гибели единственного сына и стал вынашивать идею покушения на его жизнь. Так как в ЦАХАЛе было прекрасно известно, что стреляет Ашер Ледзинский без промаха, то к нему направили одного из генералов с тем, чтобы тот отговорил старика отказаться от своего безумного плана и оставил бы Арика в живых.

Но созданная для расследования трагических событий боя у Митлы внутренняя комиссия во главе с генералом Хаимом Ласковым (тем самым, который в 1948 году отступил от Латруна, бросив взвод Шарона на верную гибель) также, как и Мота Гур, пришла к выводу, что вся ответственность за потери лежит лично на Ариэле Шароне и что он "повел себя неподобающим для командира образом".

Лишь вмешательство Бен-Гуриона, все еще симпатизировавшего молодому подполковнику, привело к тому, что в окончательном тексте отчета комиссии Ласкова многие формуллировки были смягчены, и он звучал не столь однозначно, как в своем черновом варианте.

Но для всей армии все было ясно и без отчета. Того самого Ариэля Шарона, к которому совсем недавно израильтяне относились с большим пиететом, чем древние греки к героям своих мифов, теперь все считали "последним трусом".

И с этим клеймом ему предстояло жить дальше.

Глава 7. Черная полоса

"Жизнь – это колесо: сегодня ты наверху, завтра – внизу, послезавтра снова наверху", – гласит известная арабская поговорка. Когда всматриваешься в этапы жизненного пути Ариэля Шарона, порой кажется, что эта нехитрая житейская мудрость была придумана специально "под него" – головокружительные взлеты сменялись в его судьбе стремительными падениями вниз, чтобы затем, как иногда казалось, с самого дна пропасти он снова поднялся к вершинам власти и славы.

Всем было понятно, что после трагедии у Митлы Арик больше не может командовать 202-м полком и генштаб отправил его в длительный отпуск до тех пор, пока не будет решено, что же с ним делать дальше. На церемонии передачи командования полком своему преемнику Арик под гробовое молчание поблагодарил солдат и офицеров за совместную службу, призвал почтить минутой молчания память 105 бойцов, погибших за то время, пока он был комполка, и также под гробовое молчание ушел с плаца.

Но даже в самые тяжелые и грустные периоды жизни всегда к горечи утрат примешивается сладость маленьких побед и обретений. У Арика, наконец-то, появилось время на дом и семью. Вместе с Маргалит он в эти дни приобрел дом в престижном тель-авивском квартале Цаала, где с 1948 года селилось высокопоставленные офицеры армии и спецслужб. Дом, кстати, они приобрели у Хаима Ласкова – того самого, который возглавлял комиссию по расследованию событий у Митлы. Эта покупка, правда, вызвала серьезную ссору Арика с родителями, которые надеялись, что он рано или поздно поселится в Кфар-Малале, займется сельским хозяйством и уже присмотрели для него там дом с участком.

Но самым главной радостью в жизни семьи Шарон было то, что Маргалит удалось забеременеть – удалось неожиданно, после нескольких лет хождения по докторам, которые уже махнули было на них рукой и заявили, что Арику и его жене следует, по всей видимости, проститься с мечтой о собственном ребенке.

27 декабря 1956 года Маргалит родила мальчика, которого они решили назвать Гур. Но так получилось, что беременность Маргалит совпала с тяжелой болезнью отца Арика Самуила Шейнермана, и спустя четыре дня после рождения внука, не дождавшись его обрезания, Самуил Шейнерман скончался на руках сына.

А спустя еще несколько недель командование ЦАХАЛа, наконец, решило что ему делать с "последним трусом" Ариэлем Шароном – его направили на учебу в английскую школу для высших офицеров Кимберли. Внешне все выглядело вполне пристойно: подполковник Шарон нигде толком никогда не учился, а офицеру в его звании полагалось иметь хотя бы среднее военное образование. Однако и Арик, и все остальные понимали, что таким способом генштаб попросту старается послать проштрафившегося комполка куда подальше. Да и название курсов, на которые был направлен Шарон, для него самого звучало издевательски: курсы повышения квалификации штабных офицеров. Кем-кем, а штабной крысой Шарон себя не считал!

Тем не менее, в сентябре 1957 года Шарон вместе с женой и маленьким сыном вылетел в Лондон, снял там квартиру и вскоре приступил к учебе. Однако на большей части лекций Шарон откровенно спал, а остальные просто прогуливал, предпочитая им сидение за книгой в библиотеке. Высокомерные английские офицеры, преподававшие в Кимберли, раздражали его, а их лекции вызывали презрительную усмешку.

Ну, а когда в Кимберли начали проводить семинар, посвященный Синайской компании, действия в которой английских и французских войск преподаватели считали образцово-показательными, Шарон взорвался – он слишком хорошо был знаком с ходом этой войны, чтобы согласиться с такой точкой зрения. Подойдя к карте, на которой стрелками разного цвета были показаны основные маневры израильской, французской и английской армий, Ариэль Шарон начал объяснять, что это была бездарная, совершенно лишенная творческой полководческой фантазии война. Думается, о том, какие отношения у него после этого установились с преподавателями школы для высших офицеров, рассказывать не нужно.

Летом 1958 года, окончив эти курсы так же посредственно, как он когда-то окончил среднюю школу, Шарон вернулся в Израиль. В ЦАХАЛе его возвращение встретили без особой радости, и когда в День Независимости премьер-министр Давид Бен-Гурион устроил прием для высших офицеров, Арика на этом приеме отделяла от всех остальных гостей стена отчуждения – его присутствия в зале просто не замечали.

В ноябре 1958 года его ждал новый удар: Моше Даян вышел в отставку и вместо него начальником генштаба был назначен Хаим Ласков, отношение которого к Шарону было общеизвестно. Не долго думая, Ласков направил Шарона на должность начальника инструкторского отдела пехотных войск, а заодно – так как эта должность соответствовала званию полковника – присвоил Ариэлю Шарону очередное воинское звание.

Любой штабной офицер знает, какую важную роль играет инструкторский отдел – ведь исходящие от него инструкции и указания, по сути дела, в итоге и определяют лицо армии, весь ход ее повседневной жизни. Но для Шарона, не привыкшего сидеть в кабинете, никогда не следовавшего никаким инструкциям и уж, само собой, не привыкшего их писать, новая работа была самой настоящей мукой, и каждый день он шел на нее едва ли не в буквальном смысле слова, как на каторгу. Ненавидя службу в инструкторском отделе, он то и дело по поводу и без повода устраивал скандалы и вступал в конфликты с начальством, и в результате все стали считать Шарона ленивым, склочным, неуживчивым человеком, с которым невозможно работать. Сам Шарон прекрасно понимал, что зачастую бывает не прав и устраивает скандалы на пустом месте, но ничего не мог с собой поделать – и обстановка в Управлении пехотных войск генштаба становилась все напряженнее.

Наконец, не выдержав, Шарон обратился за помощью к Бен-Гуриону. Явившись к Старику, он умолял его повлиять на командование генштаба с тем, чтобы ему дали любую другую, но более живую работу. Бен-Гурион позвонил Ласкову, тот пообещал что-нибудь придумать и… придумал: полковник Шарон был назначен начальником школы по подготовке младших офицеров пехотных войск.

Разумеется, это тоже было совсем не то, чего желал Арик, но все-таки это было лучше, чем работа в инструкторском отделе. Само собой, оставить в школе все как есть такой человек, как Шарон не мог – он занялся ее реорганизацией, сделал программу лекций и учений близкой к той, по которой в свое время воспитывал бойцов своего 101-ого отряда, а заодно и сам подключился к преподавательской деятельности. Готовясь к лекциям, он составлял конспекты, которые, будучи собраны вместе, постепенно превращались в настоящий учебник по подготовке командиров "по системе Шарона", и потом эти конспекты еще долго использовались в пехотной школе.

Вот небольшой отрывок из конспектов Арика тех, теперь уже таких далеких лет:

"Вы можете дать солдату бронежилет против пуль и осколков, надеть на него замечательную каску, дать ему в руки лучшее оружие – и всего этого будет недостаточно, если солдат не захочет воевать. Но с чего бы это ему хотеть воевать?! Вокруг него свистят пули, рвутся гранаты, слышны разрывы артиллерийских снарядов. Если он поднимет голову – его ранят или убьют. Если он сделает шаг – он может подорваться на мине. Да, верно, он – солдат. Да, правильно – он получил приказ. Но в конце концов он – только человек. Он хочет жить и был рожден для того, чтобы жить. Почему он должен умирать?! Дни, когда мы умирали за веру, увы. прошли. Рассказы о том, как люди шли под пули, готовые отдать свою жизнь за родину, сегодня звучат не более, как красивые сказки. Так как же поднять его в атаку? Как же преодолеть столь естественное и понятное его стремление посильнее вжаться в землю?

Вот это как раз и зависит от нас, его командиров. Прежде всего, мы должны убедить его, что если он научится у нас правильно действовать на поле боя, то сможет убивать врагов и при этом остаться в живых. Но просто учебы, конечно, недостаточно. Он должен полагаться на нас и доверять нам. Если командир лежит сзади него и командует "Вперед! В атаку!" – ни один человек никогда в атаку не подымется. Если ты сам лежишь, найдя надежное укрытие, почему это он должен встать и бежать под пули?!.. Нет, если ты командир, то должен встать первым, встать так, чтобы тебя все видели – и тогда твои солдаты действительно поверят тебе".