Страшная граница 2000. Вторая часть

Комиссии, похоже, было наплевать, какие щи-полощи подают детдомовцам. И подают ли вообще.

Старые яблоньки хотели бы пожалиться на голодную детвору, но не могли.

На прожорливых детишек могло бы пожалиться и поле рядом с детдомом. Там наши пирушки начинались раньше, с апреля месяца. Первыми жертвами нашего невиданного обжорства пали желтенькие цветы мать-и-мачехи, неразумно вылезавшие раньше всех. Вкуснятина!

Затем наступал черед одуванчиков. С большим аппетитом пожирали мы ярко-желтые цветы, отгоняя прочь конкурентов – пчёл да шмелей.

Вкуснятина!

Ну а лето кормило нас буквально от пуза!

Заползали мы на поле клевера, и охапками поедали вкусные душистые цветочки, красные и белые.

Ну а клумбы возле корпусов детдома всегда были начисто обглоданы, потому как цветы там росли очень вкусные и сладкие – петуньи, лилейники, мальвы. Ах, какой нежный ароматный нектар у этих райских цветов!

Пчёлы, которым мы составляли конкуренцию, совсем не дуры! Знают, где сладкий нектар спрятан!

А знаете, какой сладкий тяжёлый дурманящий аромат плывет от цветущего дерева по имени лох?

В конце лета этот самый лох окутывается гроздьями вкуснейших удлинённых плодов, по форме и вкусу напоминающих арабские сладкие вяленые финики.

Вкуснятина!

Кстати, в Туркмении на базаре плоды лоха продают именно под этим названием – «Феники». Мои доводы, что это – лох, ботаническое название, и «феники» лежат на соседнем прилавке, никто не слушал.

– Это «хурма»! – указывал на соседские финики продавец. И презрительно морщил лоб. Мол, чего с таким неучем говорить.

В других детдомах, куда меня заносила судьба, наш рацион был уже побогаче. Практика, понимаете ли!

Так, лесной детдом села Отрадное, что под Михайловкой, открыл нам вкуснейшие сочные деликатесы. Росли они на берегах речки Медведицы. Купырь мы выдергивали и поедали сырым. А вот корни лопуха и рогоза приходилось варить.

Как оказалось, страшный колючий чертополох имеет вкусный корень. Если, конечно, запечь его в костре.

Пригодилась нам и уворованная где-то сковорода. На ней мы жарили листья подорожника, лебеды и сурепки. А сверху посыпали душистым едким полевым чесноком, дикой горчицей, чесночником. Добавляли и пастушью сумку, амарант.

Потом, насытившись, жевали кислющую кислицу, щавель и ароматные сладкие желтые цветы коровяка.

А ещё любили уподобляться медведям и ворошить муравейники. Брали палочку, слюнявили её и ворошили муравейник.

Бойцы-муравьи, отражая атаку, поднимали свои жопки и стреляли кислой муравьиной кислотой. И через минуту вся палочка была лимонно-кислой.

Очень вкусная кислая вкуснятина!

Потом шли по улицам станицы и обдирали многочисленные сухие коробочки мака, полные вкуснейших семян.

Особая вкуснятина!

Но особая обжираловка радовала нас в православные праздники – на Пасху, Красную горку и прочая.

В эти благословенные солнечные яркие деньки мы бежали на кладбище, где добропорядочные бабули оставляли всякую вкуснятину. Особо добропорядочные оставляли и деньги.

Ну а вскоре наступал черед грибочков – и березовиков, и лисичек, и сыроежек, и боровиков.

Мухоморы мы, понятное дело, обходили стороной.

Был у нас ещё один деликатес. Правда, весьма сомнительный.

Когда мы стали пионерами, то обгладывали свои красные галстуки. Особенно радостно жевать галстук было в филоновском детдоме. Почему?

Представьте себе мороз в 30 градусов. И комнату в детдоме, которую не может согреть кусок жести, названный по глупости «печью». Печь эта была угловая, и топилась углём.

Топка была неизвестно где. А нам доставалось тепло, источаемое лишь маленькой поверхностью жести.

Вот это была жесть!

При морозе под тридцать комната наша имела всего лишь ноль градусов. Чтобы не превратиться в ледышку, приходилось залезать в постель к товарищу.

Рано утром нас будила громоподобная зловещая музыка.

Очень мерзопакостная музыка!

Называлась она Гимном Советского Союза.

Если бы звучала она в тёплой уютной комнате, то вызывала бы приятные патриотические чувства. Но тут, в ледяной комнате, где иней покрывает углы!

Какой, нах..й, бл..дь патриотизм?!

В ушах звучала лишь одна музыка, пронзительно-печальная, из кинофильма «Генералы песчаных карьеров»:

И добрых слов я не слыхал.

Когда ласкали вы детей своих

Я есть просил, я замерзал.

Эх! Мерзость! Тут же вспоминались все прежние обиды. Например, как первый день в сельской школе закончился дракой с местными. А я был психологически не готов к бою, потому что ощущал жутчайшее одиночество и тоску:

«Никому я не нужен в целом мире! Некому меня, маленького и беззащитного, защитить и просто пожалеть! Ни дома родного нет, ни родителей!»

И такое жуткое состояние было у меня каждый год, в каждом новом детдоме. А новый детдом был почти каждый год.

Стоишь на переменке, смотришь в окно и тоскуешь.

Стоит кому-нибудь шутя хлопнуть портфелем по голове, как солёные горькие слезы одиночества и заброшенности заливают лицо.

И никакие извинения, что это шутка, не помогают.

Не в портфеле ведь дело! Дело – в жутком ледяном одиночестве: