Охотничьи рассказы

Нужно сказать, что это был его последний сезон охоты. Может, так совпало. А я бы сказал, жизнь сменила русло. Это и было распутье…

Мне как-то проще было. Тоже, видимо, ангел помог. Я шёл проверять капканы по тропе. И вдруг в животе рези. Повесил рюкзак на сук и отошёл от тропы по ветру метров 20 в сторону. Не успел и штаны надеть – хруст снега. Смотрю, катит косматый по тропе следом за мной. Тощий, в инее и сразу на рюкзак бросился. Я схватил ружьё, оно рядом стояло, и мгновенно выстрелил пулей и тут же картечью. И хорошо, подвезло, одна картечина меж позвонков угодила и обездвижила. От той пули, первой, он бы ещё успел мне штаны на голову надеть.

Пчелосезон 16-го года

Весна, поздняя или ранняя, но всегда сулит радость и великие надежды. И всё плохое забывается. Всё с нового листа, живёшь беспечно и не ждёшь ничего плохого. Я выставил пчёл в апреле, они хорошо облетелись. Сразу сторожа не поставил, потому что ночи бывают морозными почти до мая, и прибор отказывается работать из-за конденсата. Да и медведи редко появляются до мая. А зима для них выпала голодная, много отмерло. Так что я понадеялся на бога, и сам оплошал.

8 мая мы с Чуровым добрались до пасеки, и благодушное настроение пропало. Картина – горькая и обидная до слёз. По пасеке с краю валялась часть крышек, подкрышников, ульев, рамок, утеплений, горстки замёрзших пчел и т. д. Всё это затоптано и измазано в грязи. Сердце учащённо билось, и в голове шумело от обиды и злости. Я насчитал 5 ульев, под ноль уничтоженных, а ещё несколько раскрытых и поваленных. Горечь и жалость к пчёлкам, вот тебе и перезимовали зиму…

Вроде по следам два медведя, а может, и три, всё затоптано. Прайд (семья), решил я, где-то перезимовали, в орехово-промысловой зоне Мельничного, шли на свою территорию и обнаружили пасеку. Да и как один мог сожрать столько мёда за одну ночь? Ну, минимум 50 кг. Одному можно не только запеть от кайфа, а и лопнуть. А то, что жрали только прошедшей ночью, сомнений не было.

Ночью я дежурил. Ночь тёмная, ветер крутил, дым падал на землю, и тянуло его в сторону их подхода на запад по тропе. Могли меня сразу вычислить. И всё равно, ни треска ветки, ни шорохов до четырёх часов ночи не было. Я всё ждал, горевал и настраивался на встречу. Холодно ночью. Переход, думал я, большой переход в свои владения после зимы, отъелись и пошли. Но где они перезимовали и на чём набрали жира на зиму? И куда пошли, а может, и вернутся или нет? Когда вернутся? Сколько мне придётся дежурить, мёрзнуть? Да, с такими воевать трудно. В 4 часа ночи я пошёл отсыпаться. После я ещё две ночки прокоротал в кресле. И никаких шорохов. Прошёл днём по дороге за пасекой, взад и вперёд метров по 500. По ней следы видать хорошо. Прошлой ночью на ней отпечатки одного крупного медведя, свежие, ночные. Буквально в 150 метрах прошёл мимо пасеки и потянул по дороге в верха ключа Белого. Это подтверждало мою мысль: переход тех, кто выжил, проходивших в верховья осенью. Идут на свои места. Чуров не пострадал и рвался домой. У него тоска и безделье, что там его 4 улья. Он слоняется по пасеке, то на койку, а то курит и чаи гоняет. Меня это раздражает. И я решил: включу сторожа (пастуха), отвезу это «счастье» его жене, пусть нервы мотает ей, и быстро вернусь на пасеку. За побитые горшки сражаться мне, он не помощник, три раза у него медведи пасеку съедали под ноль. Вот он и прилип ко мне. А сейчас толком и разводить не хочет.

Но быстро не получилось. Только 13-го я добрался до пасеки с женой Людой. Не было меня две ночи. И медведи две ночи пировали, объедались. Голод не тетка, видимо, они вернулись. Их всё-таки двое, и один из них – самка. Поэтому так себя вели. Никуда они и не уходили. Меня вычисляли с вечера и осторожничали. Так смогла бы только самка, самец бы не сдержался. Не отпугнул и пастух, только потому, что их двое. Если одного и ударило, он отскочил, а провод упал с кольев. Импульсы шли в землю. Второй прошёл уже свободно. А когда начал жрать ульи, и ударенный подключился. Это моя версия…

Съели ещё 4 улья дотла и с 5-го забрали две расплодные рамки, раскрыли и опрокинули, так что семья погибла тоже, осталось только несколько целых рамок. Да, как описать такую картинку пчеловоду… Будто бы нож загнали под сердце. Приходи, кума, любоваться… Пчёлы для меня – это всё, и любовь, и радость, и надежды. Но вот и горе… Вот и любуйся, Петро, почти треть пасеки в разгроме. Валяются изломанные рамки, утепления, ульи, крышки, подкрышники, и по всему этому разбою ползают чёрные, ещё не до конца помершие пчёлы. Они везде – и на точке и пока на невспаханной земле, и на тропах косолапых, по которым, видимо, таскали рамки. Ползают, а взлететь уже не взлетят… Одного улья я так и не нашёл. В ближних кустах валялось три, а по пустым кольям – четвёртого нет. Да, горе горькое и отчаяние.

Да не горюй ты, Петро, отобьёмся, пасеку восстановим. Это твой путь, твой выбор. Рано ещё на покой, будем отбиваться сами. Ты же счастлив такой жизнью? Ну, вот и радуйся, отобьёмся, мы вдвоём с Людой, не дрейфь, греби дальше…

А ведь был же случай в Наумово, бригада из 6 человек не могли отбиться от одного, бросили медосбор и вывезли остатки пасек. Да, я видел эту бригаду, у них и 4 собаки было, и пасека огорожена в 4 ряда колючей проволокой. Но и медовуха не переводилась. А бригаду Кириенки? Так её мы же и спасали, забыл, что ли? Я всё помню, я не они, не брошу. Есть ещё порох в нашей пороховнице, не надейся, отобьёмся. За место под солнцем всегда нужно бороться, а не плыть по течению…

Убрал я весь «разбой» с точка. После ещё посадил молодых медоносных деревьев недалеко от пасеки. По дороге в обочинах накопал, когда ехал. Пусть растут пчёлкам на радость, может, место и не опустеет, когда уйду к праотцам. День быстро прошёл, и я пораньше засел в кресле на настиле, чтобы ни скрипа и запах выветрился, он держится примерно 2 часа. Люду отправлял в домик, ночи ещё холодные. Но она не согласилась.

– Я буду рядом, хоть в палатке, не замерзну, а то и в спальник залезу.

Рано взошла луна, я всматривался в кусты под лесом, прямо против лунного света. Луна и меня освещает хорошо. Не шевелись, Петро, заметят, они явно уже всё осматривают, вынюхивают. Терплю, жду, злюсь, греюсь волей… Вот, примерно в 23 часа, от леса отделилась фигура медведя. Иди, я давно тебя поджидаю, я не смотрю тебе в глаза, почувствуешь, поганец, мою злобу. По кустам он идёт довольно быстро. Дошёл до границы огорода, посадок лука, моркови. Стоит недолго, уверен, всё тихо… Я стараюсь не смотреть, не сглазить. Идёт по огороду. Стал подходить к ограде. Во мне дрожь прошла, я унял её, хоть и сердце молотом стучит и адреналин давит. Я унял дрожь, справился с собой. Иди, Миша, ты не виноват, но твоё время вышло, смелее иди, не трусь. Смерть быструю тебе готовлю, это тебе не от голода. Он понял, видимо, приостановился и повернул вправо. Я включаю фонарик, но что так плохо видно? (Батарейки прошлогодние, зимовали в омшанике, что же ты хочешь от них?). Это луна тебе прямо в глаза, на ствол, да и свет плоховат. Я ещё выключаю фонарик и опять включаю – видно плохо. Целься лучше, не убегает, может, и к лучшему такой свет. Выстрел! Хороший прицельный выстрел, Петро. Всё хорошо. Но убегал-то без шума, кусты не трещали, значит, владел собой… Вон, смотри, Петро, смотри, рядом яркая звезда, поднимается в небе к луне, её свету. Смотри, опять «чудо», давненько не виделись. Это его душа полетела ввысь. Не впервой – знать, сдохнет точно.

Люда с палатки:

– Попал хоть?

– Вроде попал.

– Тогда я вылезу.

– Да, вылазь, смотреть на «чудо-звезду», поднимается к луне, посмотри…

Пока она вылазила и подходила, звезда поднялась на свет луны и её не стало видно.

– Ну, где?

– Да вон, уже в свете луны.

– Не вижу.

– И я сейчас не вижу.

– А далеко стрелял?

– Да, почти возле ограды, сразу за сентябринками, еле выцелил, да молчит и сторожко убегал, ни треска сучьев, ни шороха.

Мы ещё подождали немного и из леса услышали, как три раза пропел медведь свою прощальную песню. Последний раз так жалобно, будто ребёнок мамке жаловался.

– Ну всё, дошёл… – сказал я, – больше не придёт. Так что идём отогреваться, чайку попьём.

У меня ещё было волнение с приезда. Да и замёрз, голова не думала вовсе. И я глупо бросил пост. Ведь по следам вроде два ходило. Нужно было ждать второго… Попили чаю, поговорили. Были мысли: один, конечно, сожрать столько не мог (по 12—15 кг меда было в ульях, да и расплода килограмм по пять). Если их двое, то второй всё равно увидел убитого, слышал выстрел и вряд ли полезет в эту ночь к ульям – так успокаивал себя я. Меня всё ещё трясло, перевозбуждён, вряд ли усну. Давай вина выпьем, расслабимся. Растопили печку и спать. Тепло, и вино согрело, и я начал уже дремать…

Второй пришелец

Но вдруг со стороны пасеки начали долетать звуки ревущего медведя. Рёв необычный, душу рвал на части. И горе, и угрозы, и мощь, и сила, и вызов. Вызов на битву. Я вскочил и стал было собираться в кресло на настил. Да не я тебе устроил голодуху. А ты у меня пчёлами отъедаешься, так что сразимся за пчёл. Люда вмешалась – не ходи, не пущу, пусть будет что будет – утром посмотрим…

Мороз бегал по коже от таких звуков. Я подумал: возможно, раненый очнулся. Идти ему навстречу в темноте без ружья глупо, оно на настиле осталось. Пусть уж всё будет как есть до утра, и лёг в постель. Вскоре крики затихли. Сон или забытьё всё-таки было. А кошмары снились, мозг воспалён был до утра… Да, воевать с голодными медведями трудно. Где же они перезимовали и выжили… сильна жизнь…

Утром рано я пошёл к пчёлам. Ещё издалека увидел, что один крайний улей, угловой от навеса Сергея, валяется раскидан. Я сходил за ружьём наверх на настил. Люда подошла.

– Видишь, ожил зверь, а пел прощальную…

Мы подошли к месту – ел рядом с ульем, похоже, не боялся, не утаскивал рамки в кусты. Но объедков было мало, всё утоптано. Значит, всё-таки куда-то рамки ушли. После пошли смотреть, где стоял медведь во время выстрела. Да, попадание хорошее, кровь и стриженая шерсть… Мы пошли по следам крови. Протянули мы больше 100 метров. И вот он, лежит тот улей, что я не мог найти… Куча рамок и их обломки, съеденные. Всё утоптано. Подранок бежал рядом. Пуля прошла навылет, кровь облила и часть объедков. Ещё метров 15, и вот он лежит… Поза мёртвого, даже не развернулся на свой след. Было пробито сердце, жира не было, но и истощения полного тоже. Года четыре ему, не матёрый. Мы опять подошли к разбитому улью, к обломкам рамок.

– Смотри, похоже, тут сидел ещё медведь, всё поедал готовое, в грабеже, видимо, не участвовал. Значит прайд, семья. Видимо, это малой. А значит, ночью приходила мать. Вот она и орала, ей жалко было сына. Вот она и рвалась отомстить, защитить, вызывала на бой. В этот год у ней медвежат, видимо, не родилось с голода. А тут сидела прошлогодка, и ей носили рамки и улей. Вот только зачем отгрызли в улье сантиметров 10 стенки – не ясно, набить желудок кедровой доской?

День пролетел за работой быстро. Ставили корпуса, расширяли. В ульях уже по 5—8 рамок расплода. Жалко пчёл и медведей тоже жаль. Но где выход? Вечером я опять на пост, Люда рядом в палатку. В самые сумерки тихо вышла большая луна и осветила поляну (точек) пчёл, свет луны мне в глаза. Всё тело затекло без движения. Я мельком посмотрел на часы – 23.30. Да вон и медведь, отделился от леса. Крупный, матёрый, быстрее всего, это и есть мать – хозяйка прайда. Но уж очень крупная. Сторожко идёт. Подошла под яблоню и остановилась, почуяв неладное или мои глаза. Стреляй, Петро, может уйти, чувствует, нервничает. Опять будет непонятно как, не твоё время… Я включаю фонарик, фонарик опять не освещает, плохо видно, но огоньки глаз засветились, и она повернула голову от света вправо. И всё-таки, видимо, она решила убегать, но неспешно, с достоинством. В ней чувствовались мощь и сила. Она тихонько повернула вправо и сделала пару крадущихся медленных шагов. Тут пуля и ударила её по месту, к сердцу посылал её я. Она вскрикнула от удара, неожиданности и мощи. Но устояла, резко развернулась к лесу, ещё раз прокричала с угрозой. Мол, где ты, не вышел, а так больно. После рванула к лесу. И всего раза два ломала кусты и тихо, пошла тихо, не падала… Крепка, видимо, пуля не вышла и точно в сердце не попал. Но пуля в ней точно, свалит далеко, а может, и свалилась, что тихо так…

Утром мы пошли смотреть. Пуля всё же прошла навылет. Пошли по следам и крови. Смотри, пробежала опять мимо тех ломаных рамок, хорошо их полила кровью… Прошли мы ещё метров 150, она не падала, не ложилась – шла уверенно. Кровь потекла тише, только на некоторых лозинах и кустах её можно было заметить. Люда идёт беспечно, без ружья, забегает вперёд. Я не струсил, а просто решил: идти так за подранком глупо. Похоже, пуля сердце не задела, может, ещё жить несколько дней, на раненую выйдем, и зачем судьбу лишний раз испытывать. Пусть идёт с богом подалее… Бросили следить. Ещё пару дней мы прожили на пасеке, тихо, спокойно… Похоже, отбились, больше никто не придёт. Если и был третий, то малышка, и она вряд ли пойдёт сама, потянулась за матерью. Да, сильно поредела пасека, пустые колья без ульев скорбно напоминали о разгроме. Вот тебе радость и надежды, что пчёлы хорошо перезимовали. 10 ульев под ноль, порядка 8 изувеченных, и рамок больше сотни.

Машка

Мы выехали домой. Жизнь потекла по старому руслу. Но 8 июня я с Людой и внуком Женей заехали на пасеку. Пошли с Женей на речку поймать рыбы на уху. И вижу следы медведя в протоке. Небольшой, но один, и не медвежонок. Догадка осенила меня. Это та малышка, которой рамки таскали. Вечером я сходил к первому закопанному медведю. Да, похоже. Она раскопала брата и ела. Каннибализм, выходит. Мамку, видимо, съела вместе с воронами, а сейчас и к брату вернулась, ведь был закопан. Другой бы раньше к пчёлам полез, чем к мясу. Может, и какой другой, но теперь рано или поздно полезет и к пчелам. Троп наделала много к ограде. И всё по тем старым, заросшим травой. Ну что, Петро, отбился – жди гостя, скоро выйдет за пчёлами. Не расслабляйся. Но когда она выйдет? Что же, мне каждую ночь дежурить, а когда отдыхать? Пусть уж осмелеет, почувствует безнаказанность, тогда и будем охранять. А сколько ульев испортит? Да малышка, много не сожрёт…

Но на всякий случай я принёс ружьё на настил и приладил к нему фонарь. И долго ждать не пришлось. Через две ночи под утро я услыхал падение улья сквозь сон. Мы спали в палатке. Пчёлы уже были в двух корпусах. Медведь завалил третий улей, когда я услышал. Он по-хозяйски доставал всего по одной лучшей рамке и спокойно тут же и ел. Я выскочил из палатки в одних трусах, схватил ружьё и включил фонарик. Всё так. Лежат три улья разваленных и рядом медведь, не приснилось. Небольшой, но и не совсем малыш. И жрёт рамку, и не убегает, вот только прячет глаза за улей, стыдно, значит. На меня туча комаров налетела, ждали на входе в палатку, мандраж спросонья и от неожиданности. Плохо его видать, и туман. Всё не убойные места, прячется, переступает, нервничает от света фонарика, а рамку не бросает. Так прошла, может, минута-три. Я отводил свет, после опять наводил, он перемещался и опять прятался за поваленным ульем. Наконец он доел рамку, резко отделился от улья и быстро пошёл к лесу. Я стрельнул, прицел был вроде точно по лопатке. Я же ждал этого момента.

Промах, Петро, промах, мушка была утоплена. Да, я понял, сплоховал, не успел… Так уж вышло. Видимо, ему не время умереть.

Утром, ещё с подхода к месту выстрела, была видна борозда по земле от пули. С полметра пуля чертила дёрн земли и ушла в землю. Да, занизил. Вот тебе и на, опять пасеку не брось, Петро, напасть какая-то всю весну… Я опять вечер дежурил. Боится выходить – трус, он не больше хорошего пса, ещё бы год ему мать рамки носила. Да, тоже деваться некуда. В тайге пусто, до осени на траве не зажиреть, белок – только муравьиные яйца. А мёд ему будет сниться и не давать покоя.

Я опять дежурю. Луна яркая, облаков много и чёрные, дождевые. Такая сказочная игра лунного света и теней, то по точку, ульям, то в кустах, то среди деревьев. Необычная картина ночи. И ветерок тянет. С вечера дождик пролил минут 10. И как он подошёл к последнему улью, что ел, я и не заметил. Но всё-таки показался какой-то сгусток темени. Решаю проверить, включаю фонарик на ружье. Да, медведь, вона глазёнки блестят, смотрят прямо на меня. Я опять не уточнил прицел, поторопился, выстрелил между них, чуток ниже. Но голова была вытянута вперёд, и пуля ушла под зверя, не вырвала и шерстинки. Опять своё сделала неожиданность, и тут же сразу сердцебиение, и спешка… Но свет фонарика, пламя и гром со ствола она, наверное, запомнит надолго. Теперь она знает, где я сижу, и будет контролировать каждое моё дыхание. Да, не нужно было стрелять, Петро, кто тебя торопил? Теперь игра затянется, всё усложнится.

И опять дежурим. Теперь уже спокойней и рассудительнее – главное, никогда не торопись, Петро… Луна с 23 и до часу, без облаков. Утонула на западе в деревья, и опять игра света и теней в кустах. Медведь не выходит, и туман потянуло с речки. Мне всё казалось, то в одном месте сгусток тени, то в другом, и вроде движется, то растает, и всё это до четырёх часов (мерещилось).

«Может, и медведь – ну и пусть, пусть подойдёт поближе, не свети. Туда стрелять далеко, а может, ты дремлешь на посту? И во сне мерещится. Да, пойдём спать, уже не придёт, свет стал добавляться. Утром проверим».

Уже днём я осматривал «тени». Да, медведь всё-таки был, следы чёткие, пытался подойти. Меня лучше видел, чем я его. Нужно менять место – с лабаза нужно караулить…

Днём я с Женей отремонтировал лабаз на бересте. Он уже хорошо подгнил.

Ночью я уже дежурю на лабазе. Луна опять переменная, пролетают дождевые облака. Днём были кратковременные дожди, ночью тени бродят по краю леса, по точку. Но я терплю, жду, успокаиваю себя. Пусть, когда-нибудь и мне повезёт. Удача, говорят, копится. Терплю до 1.30, после луна спряталась за деревья. Но трус не выходит. Видимо, и там меня заметил. Пасёт, не бросает, приходит и пасёт меня, а я пытаюсь увидеть его.

Игра затянулась, я уже измотан, продукты кончаются, нужно ехать домой. Но сколько ещё потеряю ульев к медосбору? Большие потери с весны тянутся. Конец у верёвочки один. И он должен быть закончен. Я ещё две ночи коротаю, но уже до часу ночи. Спать ложусь одетым. Сплю, а уши караулят шорохи. Но напрасно, тщетно… Он, кажется, понял безнадёжность быть незамеченным – или жимолость созрела, или у них свадьбы начались, бросил на время. И мы выезжаем домой…