Иерусалимский синдром

Иосиф. А как же я… я же здесь… бок о бок с вами…

Андрей. По-прежнему не вижу. Никого.

Иосиф. Видеть или не видеть – сугубо на ваш выбор, но я бы порекомендовал вам…

Андрей. Никого.

Мария. Ты что, слепой?! Как это никого не видишь? А мы, по-твоему, что – пустота?

Андрей молча поднимается, берет сумку и уходит.

Андрей. Сборище поэтом и инвалидов… психи хреновы… бараны…

Мария. Иди, иди, козел! Как-нибудь и без твоей компании обойдемся! Никто сопли по лицу размазывать не станет! (Иосифу) Ты для кого место занимал?

Иосиф. Для тебя.

Мария. (садится) Забавный ты парень. Стихи читаешь, громкие слова говоришь… Тебе не кажется, что в твоей прошлой жизни ты был дымом?

Иосиф. Дымом? Почему дымом? Ты о том дыме, о каком я?

Мария. От дыма слезятся глаза. И не от переизбытка чувств – из-за того, что им больно. А боль, в отличие от чувств, ни у чего не идет на поводу – как ее словами не заговаривай, она не исчезнет, не отстояв свою вахту до конца. До победного.

Иосиф. Дым холодный. Я знаю – приходилось пальцем притрагиваться. Не скрою, приходилось… А я не холодный.

Мария. Бывает и горячий дым. Не в Африке – ближе. Но тебе это, конечно, не интересно.

Иосиф. Мне интересно смотреть на тебя.

Мария. Я и сама не против на себя посмотреть. Если зеркало выше пояса.

Иосиф. Зеркалам доверять нельзя. Когда я в них смотрюсь, мне думается, что человек, уставившийся на меня – это отнюдь не я. Страшно смотреть!

Мария. Ты не урод, чтобы настолько бояться своего отражения.

Иосиф. Не я в нем отражаюсь, не я… честное слово, не я!

Мария. А кто?

Иосиф. Я зову его Человеком в зеркале. У него тот же цвет волос, что и у меня. Те же брови, те же щеки….

Мария. Носами вы не похожи?

Иосиф. Похожи. И носами, и ушами. Но не глазами. Глаза у нас разные.

Мария. Но ты же свои глаза только в зеркале и видел. Увиденное там тебе не с чем сравнивать.

Иосиф. Есть!

Мария. Ну, и с чем же?

Иосиф. С тем, как они отражаются в воде. В ней они совсем иные, чем в зеркале. Объемные.

Мария. Вода дает размытое изображение. Уровень предоставляемой ею четкости недостаточен для объективного заключения.

Иосиф. Вода настоящая, а зеркала искусственные. Я лучше поверю воде. Мария. Человек подпрыгивает на месте и верит, что перепрыгивает горы. Расстегивает верхнюю пуговицу и верит, что этим он освобождает все народы мира от удушливого рабства тяжелых наркотиков. Плюет и верит, что останавливает засуху – по всей земле. Его везут в дурдом, но он верит все сильнее. Уже не помнит в что, но верит.

Иосиф. От этого человека нет никакого зла. Он заблуждается, но его заблуждения направлены на благо – через горы он перепрыгивает для себя, но в том, что касается засухи и рабства, он хочет помочь людям. Разве это плохо?

Мария. Каким людям?! К железной кровати ремнями привязанным? Поочередно мочившимся на выброшенного на берег Посейдона? Или вовсе мертвым?

Иосиф. Мертвым тоже нужна помощь. Это так же очевидно, как неминуемый позор после капитуляции. Мне жаль, что ты этого не понимаешь.

Мария. А мне не жаль! И капитуляция далеко не всегда позором сопровождается. Если я всего одна, а их десять – что ты тогда мне предложишь помимо почетной капитуляции? Ну, напряги извилины! Что? Ничего ты мне не предложишь. Так-то.

Иосиф. Ты делаешь упор исключительно на людях. А о лошадях ты подумала?

Мария. Каких еще лошадях?

Иосиф. Лошади побежденных становятся собственностью победителей – и это при том, что они очень тяжело переносят смену хозяев. Им приятней погибнуть под своим господином, чем принимать пищу из рук чужого.

Мария. Ты что, лошадь? Откуда ты знаешь, что им приятней?

Иосиф. Я тварь земная! По большому счету все мы одинаковы.

Мария. Так какая же твоим лошадям разница, кто у них хозяин?!

Иосиф. Лошадям важен не хозяин, а их собственное чувство к нему – люди приходят и уходят, чувство же либо остается, либо умирает. Чаще умирает. У чувства ведь нет костей, защищающих его от воздействия безжалостного времени.

Мария. Вполне гуманно.

Иосиф. Гибель чувства гуманна?! Я не ослышался?! Не ожидал от тебя такого…

Мария. Ну, сам посуди – если чувство умирает, лошади будет в сто крат легче, чем если бы оно осталось в живых, мучая и грызя ее изнутри. Хозяина же этим все равно не вернуть.

Иосиф. Чувство не приемлет рационального подхода! В этом вся его суть… Ты хочешь есть?

Мария. Смотря чего.

Иосиф. Когда хотят есть, на деталях не зацикливаются. Хватают что попало и, оглядевшись по сторонам, забиваются в темный угол – чтобы никого не смущать своим одержимым чавканием.

Мария. Есть что попало, я не хочу. Но чего-нибудь вкусного я бы съела.

Иосиф. Яблоки подойдут?

Мария. Ты сказал, яблоки? Это допустимо, но с оговорками – видишь ли, я предпочитаю сладкие…

Иосиф. Я попрошу сладких! Тут рядом есть киоск, где торгуют в числе всего прочего и приличными яблоками. Тебе сколько купить?